Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей

Но так как Бог есть любовь, то мы не можем познавать Его, не любя. Поэтому в эту новую жизнь, которая вместе с тем есть и познание Бога: и Жизнь и Истина — врастаем мы только любя братьев, только вместе с братьями. В этом — смысл и реальность великого общения всех братьев, общение в Боге, тайна живого Тела Христова, складывающегося из многих, самых разнородных членов, растущих вместе силою Божией. Новая действительность, начинающаяся уже теперь, открывается нам в Любви, растущей и преображающей, в Его любви, из которой рождается и наша. Только любящему открывается познание Бога.

Близость и отдаленность Бога

«Когда я пробуждаюсь, Ты все еще со мною», говорит псалмопевец. Бог так близко, Бог всегда с нами. «Сзади и спереди Ты объемлешь меня и полагаешь на мне руку Твою … Куда уйду от Духа Твоего и от лица Твоего куда убегу? Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, и там рука Твоя поведет меня и удержит меня десница Твоя».

Бог — самое близкое, «интимное» для нас из всего что есть: основа бытия, стержень бытия нашего. И вместе с тем Бог есть Тот, перед Которым мы безмерно преклоняемся, как перед бесконечно все Превосходящим. Он по ту сторону всего, что существует, безмерно близок и безмерно далек. Корень всякого благочестия — в ощущении этой бесконечной Превосходящести, в этом преклонении «перед бесконечно Высшим» по словам Достоевского. «Поклониться до земли» (по–гречески: ττροσκννεϊ), пасть лицом на землю, чувствовать безмерное расстояние между собой и Богом (так Франциск Ассизский на Monte Alverna молится в течение 40 часов повторяя все снова и снова: «Кто Ты, о сладчайший Господи мой, и кто я ничтожный червячек и недостойный раб пред лицом Твоим?») — эти переживания неотъемлемы от всякого настоящего живого религиозного чувства. Весь Ветхий Завет провозглашает безмерное, все–превосходящее величие Божие и малость человека. Помните эту замечательную 40–ую главу из книги пророка Исаии:

«Кто исчерпал воды горстию своею, и пядию измерил небеса, и вместил в меру прах земли, и взвесил на весах горы и на чашах весовых холмы? Кто уразумел дух Господа и был советником у Него и учил Его? С кем советуется Он и кто вразумляет Его и наставляет Его на путь правды, и учит Его знанию и указывает Ему путь мудрости? Вот — народы как капля из ведра и считаются как пылинка на весах. Вот острова как порошинку поднимает Он. И Ливана недостаточно для жертвенного огня, и животных на нем — для всесожжения. Все народы пред Ним как ничто: менее ничтожества и пустоты считаются у Него».

«Разве не знаете? Разве не слышали? Разве вам не говорено было от начала? Разве вы не разумели из оснований земли? Он есть Тот Который восседает над кругом земли и живущие на ней как саранча пред Ним, Он распростер небеса как тонкую ткань и раскинул их как шатер для жилья. Он обращает князей в ничто, делает чем то пустым судей земли. Едва они посажены, едва они посеяны, едва укоренился в земле ствол их, и как только Он дохнул на них, они высохли и вихрь унес их, как солому. Кому же вы уподобите меня, и с кем сравните? говорит Святый, поднимите глаза ваши на высоту небесную, и посмотрите кто сотворил их? …»

Вспомним сходные места в книге Иова, псалмы, прославляющие величие и славу Божию.

Это стремление подчеркнуть недосягаемость, «недомысленность» Божию, которая превосходит все наши представления, ощущения, слова и образы, пред которой бледнеет и бессильна мысль наша, характерное для многих представителей религиозного созерцания и мистического опыта вытекает из самой сущности дела. Говоря о переживаниях того, что они ощутили как Высшую Реальность, мистики особенно настаивают на безмерности Объекта переживания, на полном несоответствии по отношению к Нему, как всякого восприятия, так и всякой возможности выражения и передачи: ибо То Великое несораэмеримо больше, чем и душа, и все ее способности и силы. Оно ощущается как нечто Неизреченное и Основное, не поддающееся определению, Невыразимое и языком и мыслью, Потустороннее и Глубинное, Всеохватывающее, Изначальное и Неисследимое, перед чем теряются и смолкают бедное человеческое существо, все образы, представления и понятия которого абсолютно неадэкватны. Эта Реальность обладает не эмпирическим, доступным человеку бытием, о котором человек привык рассуждать: она по отношению к нему есть Сверхбытие, выражаясь термином Плотина и Дионисия Ареопагита  [84]); она не является каким–либо эмпирическим благом, она непостижимое Сверх–благо [85]); по отношению ко всему ограниченному и тварному это есть нечто абсолютно иное, ибо великое «Ничто», по ту сторону всех определений и ограничений. Если бедный человеческий разум почитал себя за свет, то это был Великий Мрак, в котором бесследно потухал слабый огонек человеческого разума. Неизреченное, Мощное, Таинственное, Неизгладимое, Недоступное для мысли, Неопределимое словами, безмерно Несравнимое с утлым человеческим «я», исконное Молчание, Божественный Мрак, Божественная Бездна — вот как переживала душа безмерную Всепревосходящесть и неизмеримость с чем–либо данным Того, к чему она на миг прикоснулась — Великой Основы.

Уже древняя мудрость Упанишад возвещает: «Он есть Атман, который зовется: Нет, Нет…» [86]) — «Тао» есть «нечто сокровенное, что не может быть обозначенным (по существу) ни через какое имя» — говорит Лао–Тце. И еще в другом месте: «О как Оно неисследимо и темно!»  [87]) Дионисий Ареопагит говорит о «Оверхсияющем Мраке» Божественного Молчания. Чистый от себя самого и от всего, «ты будешь вознесен горе — к сверхсущественному лучу Божественного Мрака»; «когда ты все отбросишь и от всего освободишься» (De mystica theologia с. 1)  [88]).

И уже до распространения этих писаний, появившихся под именем Дионисия Ареопагита (в 5–ом веке? в конце 4–го века?), сходные образы и мысли встречаем мы у великих каппадокийских Отцов Церкви — у Василия Великого, Григория Богослова и особенно у Григория Нисского, который говорит, например, о «сияющем мраке» Божественной Сущности, недоступной нашему познанию (см. особенно его мистически–богословский трактат «Жизнь Моисея»). Эти же мысли и образы встречаем мы у мистических авторов христианского средневекового Запада, которые находились под очень сильным влиянием книг Ареопагита.

«Увидела я Бога в некоем мраке» — повествует итальянская созерцательница 13–го века, Анджела из Фолиньо: «и потому во мраке, что Он — наибольшее благо, какого невозможно помыслить или разуметь, не достигает до Него… совсем ничего не видит душа, что могло бы быть рассказано словами, или даже понято сердцем: и ничего не видит, и вместе с тем видит всячески все, ибо Благо сие пребывает вместе со мраком, и поэтому Оно тем вернее и тем более превосходит все, чем больше видится во мраке, и вполне Оно сокровенно. «Так и немецкий средневековый мистик (14–го века) Таул ер говорит: «Оно есть и зовется Невыразимым Мраком, а между тем Оно — Свет сущностный; Оно есть и зовется Непостижимо Дикой Пустыней, где никто не находит пути или образа, ибо Оно превыше всех образов. Этот мрак следует так разуметь: он есть свет, которого ни достичь, ни постичь не может сотворенный разум; а «дикий» он потому, что нет к нему доступа. Туда возносится дух, за пределы себя самого, превыше своего познания и постижения…».

Но это, повторяю, — только одна форма религиозного и мистического опыта. Другая сторона так же необходима. Мы это уже видели. Бог близок к душе, Бог — основа всего бытия нашего и всего мира («в Нем мы живем и движемся и существуем» — Деян. 17. 28); более того, Бог снисходит к нам в любви Своей (последнее — основа и суть христианской веры, христианского благовестил). Христианство учит о том, что Бог не только безмерно свят и все превосходит мощью и величием Своим, что Ему одному только принадлежит единое, истинное бытие, а что все наше бытие проиэводно, зависит от Бога, Им сотворено и Им держится, но что есть и нравственный разрыв, нравственная пропасть, раскрывающаяся между нами и Богом. Но Сын Божий пришел и заполнил эту пропасть. И Бог стал нам особенно, исключительно близким! Он является нашим братом по плоти, нашим соучастником в страдании и смерти. И Отец Господа нашего Иисуса Христа сделался нашим общим Отцом Небесным. Сын Божий пришел не только для того, чтобы заполнить пропасть, но чтобы воцариться в нас, чтобы жить в нас, чтобы сделаться центром и основой всей нашей жизни, всей ткани жизни нашей, чтобы мы могли сказать вместе с апостолом Павлом: «Не я живу, но живет во мне Христос», и «моя жизнь — Христос», чтобы мы могли во внутреннем существе нашем пережить то, что говорит Иоанн Креститель в четвертом Евангелии: «Ему подобает расти, а мне умаляться».