Архимандрит Савва (Мажуко) - Апельсиновые святые. Записки православного оптимиста

Благословение. 1901. Худ. Фирс Журавлев

Благословляющий взгляд и сердце следует воспитывать. Это своего рода духовное упражнение, когда каждое утро я начинаю с благословения и славословия, обнимаю и целую Бога и мир через молитву и благодарение. В этом нет ничего уникального. Ведь мы – дети Божии, и, вставая и ложась спать, так естественно детям обнять своих родителей, братьев и сестер, и все наши обиды и огорчения – внутри одной семьи, и мы как-нибудь разберемся, Папка всех помирит.

Весь мир ждет от нас благословения как ободрения к жизни. Это не просто наша миссия, но и дар, но, как всякий дар, он может быть извращен. Многие люди страшатся проклятия, и не напрасно. Проклятие есть благословение наоборот. Если благословение дарит жизнь, то проклятие способно эту жизнь отнимать. В проклятии не добро-словие, а зло-словие. Как близки эти два разных действия хорошо показывает латынь: benedictum – благословение (добро-словие) и maledictum – проклятие (зло-словие). В благословении – ободрение к жизни, в проклятии – отрицание жизни, активное желание и пожелание небытийности. В этом смысле осязаемо-грубое и угрожающе-осуществимое «получишь в бубен» менее опасно, чем интеллигентно-брезгливое «чтоб ты сдох». Классический пример проклятия мы найдем в книге Иова. Сокрушенный бедами, гибелью детей, внезапной нищетой, одиночеством и болезнями, Иов «отверз уста и проклял день свой и сказал:

Дa сгинет день, в который рожден я,

и ночь, что скaзaлa: “Зaчaт муж!”

День тот – дa будет он тьмa,

Бог с высот дa не взыщет его,

дa не сияет ему свет!

Смертнaя тень дa емлет его,

дa обложит его мглa,

зaтмение дa ужaснет!

Ночь тa – дa облaдaет ею мрaк,

Дa не причтется онa к дням годовым,

в месячный круг дa не войдет!

Ночь тa – дa будет неплоднa онa,

дa не звучит в ней веселья клик!

Дa проклянут ее клянущие день,

те, что хрaбры Левиaфaнa ярить!»

Обратите внимание: Иов проклинает свой день рождения! Как бы жутко от этого ни было, это очень современное занятие, многим понятное и близкое, порождающее порой даже ненависть к родителям за то, что пустили на свет: «Дa сгинет день, в который рожден я». Этого дня не должно быть. Иов будто зачеркивает свое собственное бытие, проклиная себя, отказываясь быть, отрицая бытие всех своих возрастов, состояний и событий. Как и благословение, проклятие тоже как-то работает, хоть мы и не знаем как. Проклиная, мы пробиваем брешь в жизни – своей ли или ближнего, – «дырявим» само полотно жизни. Но проклинать иногда очень хочется. Бывают дни, когда мы позволяем себе это опасное зло-словие, проклиная свою страну, детей, близких, врагов, свой город. Это активное пожелание зла, способное вызывать это самое зло к жизни. Об этом даже думать страшно, но давать место злу, вызывать его к жизни – это что-то совершенно жуткое и уж совсем недостойное звания человека. И было бы очень страшно жить на земле, если бы Сам Господь не полагал пределы проклятию. Ведь не только мы можем проклинать, но и нас, а это отрезвляет, пугает и настораживает. Но очень утешает фраза из книги Притч: «Как воробей вспорхнет, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется» (Притч. 26:2).

Да, у нас очень много поводов для проклятий, но и мир, и Бог ждут от нас не только сдержанности от зложелательства, но и активного добро-словия. Подлинные христиане подобны деревьям: как деревья дают нам дышать, выделяя кислород, так и ученики Христа должны разливать вокруг себя благословение, излучать доброту и доброжелательность. Как естественно людям дышать, так для христианина должно быть естественно благословение, а навык к добру так должен укорениться в нас, чтобы мы просто разучились не только желать зла, но даже думать о нем. Великий Януш Корчак писал в своем дневнике: «Я никогда никому не желал зла, я не знаю, как это делается». Читаешь и – не веришь! Неужели есть такие люди, которые даже не знают, как это – желать людям зла? Выходит, что есть, и доктор Корчак как раз из тех свидетелей, что дали себе перерезать горло. Трудно сказать, по силам ли нам приучить себя к благословляющему взгляду, к постоянству в добре. Вполне возможно, что это благодатный дар, который нельзя взять силой, о нем можно только просить. Но отучить себя от злословия и зложелательства – это нам по силам, с этим мы справимся.

Молчание Лазаря

Не удивляйтесь, но есть еще изъяны в нашем богословии и недоработки, это естественно, и не нужно так волноваться. Правда, один пункт смущает больше всех и тревожит, потому что задевает лично, цепляет за живое. Нигде у святых отцов вы не найдете обещания или хотя бы намеков, что в Царстве Небесном можно будет выспаться. Судя по всему, это будет время и место вечного бдения. Много света и веселья! Ликование и благодарение – это хорошо и утешительно, но как же насчет поспать? – Молчание. Временами грозный пронзительный взгляд и, глядя в лицо, с вызовом и подозрением:

– Вы на что намекаете, на какую ересь хотите натолкнуть?

– Нет, что вы, какая ересь? Мне бы поспать.

Замечательный писатель Короленко. Владимир Галактионович. У него рассказ – «Сон Макара». Трогает до глубины не столько даже загробными приключениями, сколько реакцией героя на смерть. Макар умер. Помер. Преставился. Умер и умер, дальше что? Вот тут интересно. Вместо того чтобы воспарить, удивиться, возликовать, взмолиться в восторге, ужаснуться в трепете, душа героя – затаилась. Необычно. Но почему-то трогает и вызывает сочувствие. Кажется, со мной было бы так же. Что-то родное и близкое в этом человеке отозвалось. Видите ли, он всю жизнь, с самого детства крепко и тяжко трудился, жил в нищете и все работал и работал, а тут раз – и умер, и душа из тела совсем не хотела выходить, но не из вредности – просто он наслаждался тем, что можно, наконец, тихонечко полежать, – боялся спугнуть. Я, конечно, совсем не труженик, но затаиться вот так в неприкосновенности и смирно полеживать – это очень привлекательно. Только не дали полежать бедному Макару. На этом свете не дают спать дети, на том – ангелы. Послан был ангел в виде давно умершего доброго попа Ивана, а поскольку душа Макара предпочла отлеживаться, ангелу пришлось толкать ее ногой, да многократно и многообразно, пока она не соизволила, наконец, «отделиться» и идти, куда следует.

Почему сочувствуешь таким рассказам? Очень всё по-семейному, по-человечески происходит между людьми и ангелами. Не воздевая десниц, не опаляя глаголом, не прожигая огненным взором, подымает ангел Макара. Просто толкнул ногой: вставай давай, нечего тут валяться. Мы ведь не случайно называем Бога Отцом, а Христа Братом, и к Матери Божией у нас чувства сыновние и дочерние пробуждаются гораздо раньше, чем мы усвоим какие-нибудь догматические истины. Мы – семья, как бы это дерзновенно ни звучало, а потому и опыт умирания и смерти мы проходим как горе и радость, трагедию и праздник нашей семьи.

Меня всегда удивляло, почему о таком чрезвычайном чуде, как воскрешение Лазаря, упоминает лишь евангелист Иоанн? Теперь я, кажется, понял. Несмотря на всю значительность и известность, это был эпизод семейной истории. Марфа, Мария, Лазарь – это были свои, и, похоже, к этому семейному кругу если не по крови, то по духу принадлежал и святой Иоанн, любимый ученик Спасителя. И этот ученик свидетельствует, что Христос тоже был своим в этой семье: «Любил Иисус Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин. 11:5), и об этом знали все. Вот Лазарь разболелся, и сестры посылают к Иисусу: «Господи, вот тот, кого Ты любишь, болен» (Ин. 11:3). Христос любил Лазаря и тем не менее дал ему умереть, и мы знаем, что для Господа это тоже был подвиг: когда Он узнал о кончине своего друга, Он прослезился (Ин. 11:35).

Воскрешение Лазаря. Эскиз. 1899–1900. Худ. Михаил Нестеров

Плачущий Христос. Это очень дорогие слезы, потому что Бог оплакивает не Иерусалим, не гибнущий Израиль, не самого Себя и Своё предстоящее страдание – Он плачет о каком-то Лазаре. Незначительный, ничем иным себя не проявивший человек, известный лишь тем, что дважды умер и дружил с Богом. Один из несчетных миллиардов живших, живущих и намеревающихся жить, а потом и умереть – маленьких, безымянных, обычных людишек; не гениев, не императоров, не философов, а просто чьих-то братьев, сыновей, друзей. Страшную тайну открывает нам евангелист Иоанн о Христе: Он любит своего друга, знает, что он умрет, позволяет ему умереть и оплакивает его смерть.

Мы привыкли повторять: Бог есть Любовь. Бог любит меня, и этих малышей, и старушек, и ужасного толстого тенора, что вечно не добирает. Любит. А знает эта Любовь, что я умру, именно я, его любимый брат и сын и друг? Знает. И плачет. И страшится вместе со мной. И позволяет мне пройти этим грустным «путем всей земли» (3 Цар. 2:2), который прошел Сам и знает, что это такое на Своем опыте. Почему же я должен умереть? Почему это должно произойти именно со мной? Может ли кто-нибудь ответить на этот вопрос? Мудрые предпочитают молчание. Даже Лазарь молчит. Вот это острый и мучительный вопрос: почему молчит Лазарь? Почему все, кто умирал по-настоящему, хранят молчание, не пускаются в красочные описания мук или обителей утешения? И Господь тоже не дает ответа. Он просто предлагает довериться Ему, пройти Его путем. И не только мою жизнь и мою смерть доверить Ему, но и жизни и смерти тех, кто мне дорог, и я знаю, что если кому и можно доверять, то это Он – Бог, Который может плакать. Он болеет и умирает с каждым, любя каждого сильнее всех остальных.