Даг Батчелор - Самый богатый пещерный человек

Самый богатый пещерный человек

Глава 1

Уйти с триумфом

Я сидел на краешке своей кровати, закрыв лицо руками. Плакал я редко, но на этот раз меня словно прорвало: слезы текли по щекам и просачивались между пальцами. С первого школьного дня я всегда участвовал в драках и вот снова попал в переделку. «Неужели, — подумалось мне, — так и не выйдет из меня ничего путного?» Видимо, у меня просто не хватало сил себя сдерживать.

Будь мама дома, мы, наверное, обсудили бы все вместе. Но в тот вечер ее не было. После развода она работала полный рабочий день и не успевала заниматься мной и братом. По вечерам мама либо уходила к друзьям, либо устраивала вечеринки у нас. Мы редко бывали втроем дома, в маминой квартире в Нью–Йорке. К тому же недавно мой брат, Фалькон, мой лучший друг и злейший враг, переехал к отцу во Флориду. У Фалькона кистозный фиброз, и ему необходим мягкий климат. И вот теперь, когда мне так необходимо, чтобы рядом был кто–то любящий, кто–то, кому небезразлично, что со мной происходит, именно в этот момент я один в совершенно пустой квартире.

Я думал о маме. У нее много друзей, в основном актеры, писатели, музыканты. Благодаря своему таланту и красоте она всегда была королевой вечеринок. Шоу–бизнес манил ее, как огонь бабочку, и, насколько помню, она всегда работала в этой сфере. После того как мама сочинила песни для Элвиса Пресли, ее карьера очень быстро пошла в гору. Она писала мюзиклы для телевидения и театра, исполняла эпизодические роли в фильмах и была кинокритиком.

Когда наступали летние каникулы, мама иногда брала нас с Фальконом к себе на работу, и мы, дети, наслаждались вниманием кинозвезд. В перерывах между записями они подходили к нам поболтать и рассказать пару шуток. Они были такими забавными!

Но что–то в этих необыкновенных, талантливых людях меня настораживало. Когда я подрос и стал больше понимать, то заметил, что среди них было пугающе много гомосексуалистов. К тому же нередко они принимали наркотики или пили, а порой имели оба этих пристрастия и были несчастны. «Зачем они так много трудятся, добиваясь известности, если это делает их такими?» — удивлялся я.

Не знаю, замечала ли это мама, но она никогда не говорила о таких вещах. Для нее в первую очередь была важна увлекательность. Когда у нас дома устраивали вечеринки, гости хотели только одного — поболтать да покурить гашиш или марихуану. Они делали всякие глупости — например, тыкали друг другу в спину косточками — и смеялись над своими же глупыми шутками. Некоторые из них потеряли всякую связь с реальностью! Они то погружались в себя, то возвращались к действительности и казались настолько странными и одинокими, что напоминали привидения.

Одиночество. Как я ненавидел его! Вспоминая прошедший день, я так сильно снова и снова переживал драку, испепеляющий взгляд учителя и то, как меня отчитывал директор, что казался себе ничтожнее таракана. Кто я и откуда взялся? Почему я здесь? Эти вопросы были не новы для меня. Я часто задумывался над ними, глядя на свое отражение в зеркале. Мне говорили, что человек — всего лишь следующая ступень в процессе эволюции, не более чем хорошо развитая обезьяна. Но если в этом и заключается жизнь, почему бы не свести с ней счеты?

Умирать было не страшно, ведь после смерти человек просто сгнивает, превращаясь в удобрение, по крайней мере, так нас учили. Все просто.

Я решил принять упаковку снотворного и лечь в постель, чтобы никогда уже не просыпаться. Недолго думая, поднялся, вытер об штаны мокрые от слез руки и направился в ванную. Открыв дверь шкафчика с лекарствами, я уставился на разные бутылочки, аккуратными рядами расставленные на полочках. В какой же из них снотворное? Мама принимала одну–две таблетки перед сном, но я никогда не обращал внимания, где они хранились. Я стал брать один пузырек за другим и читать этикетки, но нигде не было написано «снотворное». Наконец обнаружилась бутылочка с надписью «Принимать по одной таблетке перед сном. Успокоительное». Тогда мне было тринадцать лет, но это слово мне прежде никогда не встречалось. Я поставил пузырек на место и продолжил поиски, но не нашел ничего подходящего и вернулся к успокоительному. Открутив крышку, высыпал все содержимое бутылочки на ладонь и потянулся за стаканом с водой, но моя рука застыла в воздухе. А вдруг это не снотворное, а, например, таблетки для женщин? Что, если они вызовут какую–нибудь болезнь? Болеть я не хотел, в моей жизни и так было достаточно страданий. Я хотел умереть!

На этикетке больше ничего не было. Я постоял немного, раздумывая, что делать, а потом медленно высыпал таблетки обратно в пузырек. Когда–нибудь найдется более надежный способ лишить себя жизни.

Оглядываясь назад, я удивляюсь, как мог не замечать маминой заботы. Она по–своему выражала любовь — писала музыкальные пьесы для нашего класса и давала мне ведущую роль. Мама много репетировала с нами и даже придумывала костюмы. Для этого ей приходилось отрываться от работы, а это означало, что она теряла в зарплате.

До отъезда Фалькона мы любили проводить время втроем: например, смотрели телевизор в гостиной и курили марихуану. Мой брат не мог курить из–за кистозного фиброза, поэтому мама пекла для него печенье, добавляя туда большую порцию марихуаны или гашиша. Гашиш было сложнее найти, потому что он продавался лишь в Турции. Он был у мамы, только когда кто–нибудь из ее друзей привозил, и она добавляла его в печенье для Фалькона. Этим она тоже проявляла свою заботу о нас.

Девичья фамилия мамы была Таршис, что выдавало ее еврейские корни. Бабушка с дедушкой говорили, что мы доводимся какими–то родственниками Савлу из Тарса, но я думаю, что это была шутка. Когда мы переехали в Нью–Йорк, мама обнаружила, что в шоу–бизнесе половина евреев. Она гордилась еврейским происхождением, но не интересовалась религией.

Через несколько недель после той крупной драки выдали табели успеваемости. Я открыл его, дрожа от страха, и быстро просмотрел. Так и знал, оценки — просто ужас! Как показать их маме? Нет сомнения, что она расстроится и станет ругать меня, а может, даже заплачет.

В тот вечер у меня было отвратительное настроение. Мысли опять вернулись к самоубийству. Может, броситься с крыши? Интересно, заперт ли люк? Я поднялся на последний этаж, прошел до конца коридора, повернул ручку люка, и он открылся. Взобравшись на крышу, я подошел к самому краю и посмотрел вниз. Шестнадцать этажей. Снизу был слышен шум улицы: сигналили машины, ревели моторы, где–то вдалеке выла сирена. Люди были так далеко, что казались похожими на муравьев, снующих в спешке туда–сюда.

«Почему все они так суетятся? — спрашивал я себя. — Куда торопятся?» Я знал, что многие из них вертятся, как белка в колесе, стараясь заработать деньги.

Мой папа был богатым человеком — мультимиллионером, хотя и родился не под счастливой звездой. Когда ему было всего семь лет, умер его отец. Будучи старшим из четырех сыновей, он делал все возможное, чтобы помочь прокормить семью, брался за первую попавшуюся работу, например, продавал газеты на улице. Когда его младшие братья немного подросли, стали зарабатывать и вносить свой вклад в семейный бюджет, отец начал самостоятельную жизнь в «зрелом» возрасте шестнадцати лет. Вторая мировая война застала его в авиации.

Демобилизовавшись, он начал заниматься бизнесом. Будучи летчиком, он собрал всю возможную информацию о самолетах. Его острый ум и хорошая деловая хватка помогли ему быстро создать свою собственную империю. В конце концов отец стал обладателем двух авиалиний и многочисленных авиакомпаний. Он так сильно любил полеты, что выбрал имя моему брату в честь реактивного самолета «Фалькон», а меня назвал в честь самолета «Дуглас».

Летать на собственном самолете — любимый вид отдыха моего отца, так же, как и автогонки; за этими занятиями он проводил все свое свободное время, которого было совсем немного. Переехав после развода с мамой во Флориду, он жил на собственном острове, куда попадали только по особому пропуску. Хорошо, что у папы были горничная и лакей, потому что, когда я приезжал в гости, они частенько составляли мне компанию. Каждое утро отец завтракал вместе со мной, но между нами всегда находилась газета. Если я что–нибудь говорил, он иногда опускал ее и отвечал мне, а иногда просто ворчал. Я был мал и не понимал, что в его напряженном графике нет свободного времени, и те несколько минут, которые он выкраивал для утренней газеты, его единственный настоящий отдых. Да, у папы был реактивный самолет, роллс–ройс, охрана и собственная яхта, но он не казался счастливым. Он стал трудоголиком, потому что твердо решил больше никогда не испытывать бедности. Часто отцу приходилось работать по шестнадцать часов в день шесть дней в неделю.