Ярослав Пеликан - Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)

Вступление

"Дух восточного христианства" — второй том моего пятитомника, посвященного истории христианского вероучения. В нем я продолжаю рассказ, начатый в первом томе, и, касаясь византийских, сирийских и древнерусских особенностей вероучительного развития, довожу повествование до конца 17-го века. Преемственность этого повествования с тем, которое представлено в "Возникновении кафолического предания" (The Emergence of the Catholic Tradition), во многих отношениях является наиболее очевидной особенностью изложения: самое большое оскорбление, которое только можно было нанести любому из рассматриваемых нами богословов (будь то халкидонит, монофизит, несторианин, иконоборец или кто-нибудь еще), заключалось в том, чтобы назвать его "творческим умом". В этом томе я не раз подчеркиваю, что с точки зрения хронологии приводимые цитаты часто можно смещать на два, три и даже пять веков, не искажая текстов. И все-таки изменений и развития (то есть того, что мы обычно подразумеваем под "историей") здесь больше, чем готовы были признать сами участники. Я пытаюсь отдать должное и преемству, и изменениям, не забывая тонких взаимосвязей между тем и другим.

Одна из редакторских проблем, порождаемая таким обстоятельством, заключается во взаимосвсвязи второго тома с первым. В предисловии к первому я оговариваюсь, что хочу, чтобы каждый том представлял собой нечто самостоятельное, и второй — не исключение. Тем не менее сама приверженность преданию, характерная для богословов, которых я касаюсь, делает неизбежным отсылки на первые пять веков истории Церкви. Стараясь не пересказывать содержание первого тома, я просто вкратце излагаю, как отраженное в нем осмыслялось в 7-м и последующих веках, не вдаваясь на сей раз в вопрос о том, насколько точно предание истолковывалось. Применительно к этому тому важнее знать, что думали о Никейском Соборе Максим Исповедник и Фотий, а не то, как развивался сам Никейским символ. Именно так я и пытаюсь сохранить самобытность каждого тома и в то же время не утратить единства всего труда в целом.

Следуя этому рабочему принципу, я рассматриваю первые пять-шесть веков истории христианского вероучения как нечто данное, вполне при этом сознавая их несходство.

Равным образом в библиографии к данному тому я уделяю внимание тем работам, которые доводят повествование до рассматриваемых здесь веков. Если бы я писал историю христианского вероучения от конца к началу, двигаясь от

19-20 веков к истокам (мысль, в интеллектуальном плане занимательная, однако методологически неосуществимая), я, конечно же, смотрел бы на 7-й век совершенно иначе и составил бы другую библиографию. Тем не менее я включил в нее работы, наиболее содержательные в плане развития восточной христианской мысли. Отбирая их, я исходил из сочетания двух критериев: выбрать те, которые оказались для меня наиболее поучительными, а также те, которые подготовят моих читателей к следующему этапу научной дискуссии. Из перечня приведенных работ видно, что часто оба критерия не согласуются между собой, так как большей частью я обращаюсь к восточной науке, особенно русской (некоторым из ее представителей я просто обязан), а в библиографии представляю работы на западных языках, которые влияют на меня меньше, но остаются более доступными. Еще одной причиной, определяющей библиографию, является обычная проблема количества. Не вдаваясь в подсчеты я уверен, что по богословию Августина первоклассных монографий больше, чем по всей богословской истории Византии. Это заставило меня включить в библиографию работы, аналогичные которым я не цитировал в первом томе. С другой стороны, я не упоминаю цитированные там труды, если они не имели существенного значения для освещения данного периода. Тем не менее цитирование первоисточников — единственный аспект, где я не иду на такие компромиссы; здесь, как и в первом томе, я продолжаю на них ссылаться, цитируя самое лучшее доступное издание на языке оригинала независимо от происхождения.

Заголовок этого тома, вероятно, заслуживает пояснения.

В реферате и проспекте на всю работу, которые я впервые

разработал в 1950-м году, данный раздел носил заголовок "Дух (mind) восточного православного христианства". После двух серьезных исправлений исчезло слово "православного", и это объясняется постоянно углубляющимся осознанием того, что нехалкидонские Церкви, которых "православными" обычно никто, кроме них самих, не называет, занимают в этой истории законное место. Замена "mind" на "spirit" — вопрос более тонкий. Отчасти она была обусловлена тем, что вместе со всеми серьезными исследователями этого периода я ожидал выхода в свет книги Милтона Анастоса "Дух Византии" (Mind of Byzantium), который первым использовал слово "mind"; предпринимая этот проект, я хотел воспользоваться ее появлением. Мне думается, что другой причиной употребления слово "дух" ("spirit") стала немецкая литература Geistesgeschichte, перед которой я в немалом долгу. Однако в данном случае этот долг большей частью косвенный, возникший в результате заимствований из трудов ученых славянского происхождения и прежде всего Т.Масарика, работа которого "Rusko a Evropa" была моим самым первым учебником в исследовании "духа восточного христианства"; интересно, что английский перевод его книги носит название "Дух России" (The Spirit of Russia). Я вполне сознаю непростую природу Geistesgeschichte, однако для моих замыслов это затруднение, по-видимому, оборачивается хорошей стороной.

Что касается проблемы языка, особо заявившей о себе в транслитерации имен и переводе специальных терминов, то она, вероятно, доставила мне больше хлопот, чем проблема методологии. Транслитерация выглядит особенно неуклюжей там, где одно и то же имя используется в разных алфавитах. Я стараюсь держаться в стороне как от назойливого буквализма, так и от бездумного единообразия. Перевод специальных богословских терминов, конечно же, задача гораздо более тонкая. Наверное, лучше всего это видно на примере 2-й главы, где слово energeia можно было бы легко перевести как "энергия" (памятуя, что оно не означает того, что значит для нас слово "энергия") или как "операция" (дабы сообразовать его с латинским, не забывая при этом, что в данном случае перевод становится еще более непонятным); перепробовав множество терминов я, в конце концов, остановился на словах "действие", "действование" и "деятельность", отчасти потому, что они дали мне возможность провести некоторые различия, существующие в греческом. По той же причине в 3-й главе я использую слова "образ", "идол" и "икона", даже если эти слова часто обозначают один и тот же греческий термин.

Хочу, наконец, выразить благодарность всем, кто способствовал появлению этой книги. Кроме тех, чьи имена я назвал в предисловии к 1-му тому, благодаря их за помощь в осуществлении всего труда, я должен назвать нескольких византологов, благосклонно принявших в свой круг любителя, которого они облагодетельствовали советом: Георгия Флоровского, моего возлюбленного наставника, заложившего во мне основы восприятия восточного христианства, Фрэнсиса Дворника, работы которого на чешском языке стали для меня введением в историю Византии, Дено Геанокоплоса, моего коллегу и друга, чье содействие в появлении этих страниц весьма превосходит мои обстоятельные сслылки на его опубликованные работы, и Иоанна Мейендорфа, чья история византийского богословия появилась слишком поздно, чтобы я мог ее использовать, но глубокое знание истории и богословская ученость во многом сказались на моем повествовании. Выражая благодарность этим и другим исследователям, которые своим советом помогли мне преодолеть многие трудности, я тем не менее должен признать, что авторство принадлежит мне, равно как и все ошибки, сохранившиеся в этой книге.

Ex Oriente lux

Седьмой век известен как время, когда «история догмы в греческой церкви завершилась, [так что] какое-либо оживление этой истории трудно даже представить». Настоящий том, озаглавленный «Дух восточного христианства», хронологически начинается с VII века. С этого времени, как нам говорили, восточные христиане «держали в своих безжизненных руках богатства, доставшиеся им от отцов, но не унаследовали духа, который создал и усовершенствовал это священное достояние в тысячелетнем хождении по кругу не было сделано ни одного открытия ради возвышения достоинства или достижения счастья человечества». «Дух восточного христианства» представляет собой историю этих десяти веков.

Приведенные цитаты из работ двух наиболее известных историков Нового времени демонстрируют то отношение к истории восточного христианства и его вероучения, которое стало едва ли не каноническим в западной историографии. Многотомные истории Церкви — даже опубликованные в последнее десятилетие — просто игнорировали развитие незападного христианства, обращая внимание лишь на те эпизоды (такие, как Великая схизма или Крестовые походы), которые касались также и западной истории. Греко-православное христианство, как правило, описывалось следующим образом: «…деградация воли, подчинение всего епископата прихотям императоров… узколобый пиетизм, формализм и ритуализм в благочестии, которое всецело поглощено внешними проявлениями религии». Языковые барьеры, политические разделения и литургические различия способствовали взаимной изоляции двух культур и таким образом усиливали раскол ума и духа даже у тех (например, у двух процитированных выше историков) кто не считал церковное и конфессиональное разделение нормой с богословской точки зрения.