Некоторые подробности из жизни драконов - Сергей Юрьевич Катканов
Потом Эврар увидел драконолюдей. Это были очень сложные существа. В них сохранялась природа человека, но явственно чувствовалась и драконья природа. Что-то во взгляде, в жестах, в голосе выдавало в них бывших драконов. Эврар никогда не слышал драконьего голоса, но почему-то знал, каким он должен быть. И речь драконолюдей была построена так, как если бы для них было привычно говорить на каком-то нечеловеческом языке, которого никто из людей никогда не слышал. Ещё в них было нечто такое, что не было присуще ни людям, ни драконам. Это было некая третья природа, неизвестная и непонятная Эврару. Он предположил, что такими могли быть падшие ангелы. Эврар усиленно штудировал ортодоксальное богословие, так что некоторые знания по демонологии у него были. Постепенно он окончательно убедился, что это человеко-драконо-бесы. Жуткая комбинация. Изощрённый интеллект духовно мертвых падших ангелов помноженный на уникальную драконью природу с остатками древней драконьей мудрости, да ещё в сочетании с гибкостью и пластичностью человеческой души, давали на входе весьма необычный результат.
Эврар всеми способами избегал даже мимолётных контактов с комиссарами, как стали называть эти невообразимые существа. Он не раз поблагодарил Бога за то, что выбрал мирную и нейтральную профессию сапожника, которая не могла вызвать никаких вопросов ни у какой власти. Под драконью мобилизацию он не подпадал по возрасту, так что шил себе обувь, и никто не обращал на него никакого внимания.
В Бибрике воцарилась тяжёлая и гнетущая атмосфера драконьей власти, и нельзя сказать, что Эврара это совсем не касалось. Если здоровый человек попадает в дом сумасшедших, ему там будет очень плохо, даже если его никто не будет обижать. А Бибрик стал похож на дом сумасшедших. Люди радовались тому, от чего было впору приходить в ужас, рвали на себе волосы из-за всякой ерунды, на которую и внимания не стоило обращать. Никому и ничего невозможно было объяснить в происходящем, всем казалось, что они всё прекрасно понимают, хотя никто не понимал ровным счётом ничего. Люди всё больше озлоблялись, становились подозрительны, непрерывно строчили друг на друга доносы, считая, что нет другого способа выжить, но этим только губили себя и окружающих.
Эврара Бог миловал, он оставался незаметен не только потому, что был довольно замкнут, но и потому что не пытался выжить, то есть ничего для этого не делал и вообще ни на что не претендовал, кроме скудного продовольственного пайка, который ему выдавали без разговоров.
Отдушиной для него оставалась башня, вход в которую был по-прежнему для него открыт, но сокрыт для всех окружающих. В башне он молился, читал, размышлял, отдыхал душой от невыносимой атмосферы новой власти. Книги о драконах он теперь, конечно, в руки не брал, но картину с серебристым драконом не снял со стены, и сама по себе она тоже не исчезла. Иногда он смотрел в глаза нарисованного дракона, и ему казалось, что он видит в них скорбь. А иногда ему казалось, что серебристый дракон словно подбадривает его, пытается внушить надежду на лучшее будущее.
Эврар долго думал и понял, что драконья власть неизбежно рухнет. Какой бы сильной она ни казалась, но она была слишком деструктивной, чтобы создать устойчивые государственные формы. Это было по сути прямое бесоправление, а бесы, лишённые поддержки от Бога, ни к какому творчеству, в том числе и государственному, не способны. Сама природа беса деструктивна, а он вынужден следовать своей природе, и этим он разрушает результаты собственных трудов, действуя себе же во вред. Бесократия с драконьими масками, конечно, рухнет, надо просто набраться терпения, вот только в башне эту власть было не пересидеть, время здесь не шло, можно было провести в башне хоть неделю, а выходил отсюда всё равно в тот самый момент, когда и зашёл.
Когда началась драконья война, Эврар подумал о том, что можно отправится в Белый Орден добровольцем. Наверное, приняли бы, несмотря на юный возраст. Но он понял, что не сможет воевать против драконидов. Тут был какой-то психологический барьер, который он сам считал лишённым смысла, но всё-таки не мог переступить. Почувствовав в глазах драконида некий отблеск драконьего начала, увидев, как он поворачивает голову в свойственной одним только драконам манере, он не сможет ударить его мечем, даже прекрасно зная, что перед ним лютый враг, тысячу раз заслуживающий смерть, даже вполне осознавая, что это в общем-то не дракон, а демон. Он не сможет его убить. Это было очень глупо, но это было так. Впрочем, почему глупо? Не трудно представить себе, что у человека есть брат, которого он очень любит, с которым его связывает множество драгоценных воспоминаний детства, и вот этот брат начинает творить такое зло, страшнее которого и представить себе невозможно. Но возможно ли осудить человека за то, что он всё-таки не может убить брата? Хотя, если брата приговорят к смерти, он не будет за него просить, потому что сочтёт приговор справедливым, но ведь не своей же рукой приводить приговор в исполнение. Такого нельзя у человека просить. А Эврар любил даже не самих драконов, а вечное драконье начало, больше, чем можно любить родного брата. Он не мог участвовать в этой войне, и его юный возраст позволял ему надеяться, что никто его за это не осудит. Эврар искренне симпатизировал белым, и всей душой желал им победы, но так уж была устроена его душа, что он вынужден был держать нейтралитет.
Война закончилась, в столицу вошёл Белый Орден во главе с императором. Рассказывали, что в самом конце сражения за столицу, когда белые уже фактически победили, в небе появились три серых дракона, вполне способные испепелить всё белое воинство, но их уничтожил серебристый дракон, с которым потом беседовал император. Рассказы на эту тему сильно отличались друг от друга, содержали множество фантастических подробностей и вообще звучали недостоверно. И хотя сердце Эврара дрогнуло при словах «серебристый дракон», он не стал ничего уточнять и даже не попытался очистить от вымыслов сей факт, на глазах превращавшийся в легенду. От этого ничего не зависело. Драконов больше не было в их мире. Это радовало, потому что больше не было злых драконов. И это огорчало, потому что больше не было никаких драконов. А серебристый как появился, так
