Что удивительного в благодати? - Филипп Янси
Однако П. Д. Ист подверг это определение жестокому испытанию в печальнейший для Кэмпбелла день, когда помощник шерифа из Алабамы Томас Коулмен застрелил его двадцатишестилетнего друга. Джонатана Дэниэльса арестовали за пикетирование магазина «только для белых». Выйдя из тюрьмы, он зашел в лавку, чтобы позвонить и вызвать друга с машиной, и тут появился Коулмен и разрядил в живот Дэниэльсу свой обрез. Одна пуля попала в стоявшего рядом чернокожего подростка, и тот был смертельно ранен.
В своей книге «Брат стрекозам» Кэмпбелл воспроизводит состоявшийся в ту же ночь разговор с П. Д. Истом, в результате которого Кэмпбелл пришел «к наиболее полному богословскому прозрению всей своей жизни». Даже в часы скорби Ист вел себя агрессивно:
«Итак, брат, проверим, устоит ли твое определение веры». Я звонил в министерство юстиции, в Американский Союз Гражданских свобод и другу–адвокату из Нэшвилла. Говорил о смерти моего друга, как о грубом нарушении справедливости, ниспровержении закона и порядка, попрании федеральных законов и законов штата. С моих уст срывались слова «куклуксклановец», «расист», «невежда», «мужичье», «закоренелые, отсталые люди» и так далее, в том же духе.
П. Д. набросился на меня, словно тигр: «Ну же, брат! Обсудим твое определение!» Джо (брат Уилла) попытался остановить его: «Угомонись, П. Д. Ты же видишь, как все расстроены». Однако П. Д. отмахнулся от него. Он слишком любил меня и не желал оставить в покое.
— Был ли Джонатан ублюдком? — приступил к допросу П. Д. Ист. Кэмпбелл ответил, что хотя Джонатан был едва ли не лучшим из знакомых ему людей, он, как и все, был грешником, то есть «ублюдком».
— Хорошо. А Томас Коулмен — ублюдок?
На этот вопрос ответить было гораздо проще. Конечно же, убийца — ублюдок.
И тут П. Д. придвинул свой стул вплотную к стулу Кэмпбелла, положил ему на колени свои костлявые пальцы и заглянул в красные от слез глаза:
— Так кого же из двух ублюдков Бог любит больше? Этот вопрос поразил Кэмпбелла в самое сердце.
Внезапно все прояснилось. Все. Это было откровение. Выпитое виски обостряло наши чувства. Я прошел через комнату, поднял занавески и уставился прямо на свет фонаря. Слезы хлынули из глаз, но плач перемежался смехом. Странное это было переживание. Я пытался отделить радость от печали, пытался понять, о чем я плачу, отчего смеюсь. Потом и это прояснилось.
Я смеялся над самим собой, над двадцатью годами служения, которое — только теперь я понял — было проповедью либеральной зауми.
Да, конечно, сама мысль, что человек может войти в магазин, где несколько невооруженных его собратьев пьют содовую и едят печенье, разрядить в одного из них обрез, разрывая в клочья его сердце, легкие, все внутренности, потом развернуться к другому и послать в него свинцовые горошины, пронизывающие кости и плоть, и Бог его простит — сама эта мысль невыносима. Но если это не так, то нет Евангелия, нет Благой Вести. Если это не истина, нам остается лишь дурная весть, нам остается закон и ничего, кроме закона.
В ту ночь Уилл Кэмпбелл во всей полноте ощутил суть благодати. Благодать свободно изливается не только на тех, кто ее не заслуживает, но даже на тех, кто заслуживает совсем другого. Благодать изливается на куклуксклановцев, как и на участников марша в защиту гражданских прав, на П. Д. Иста и на Уилла Кэмпбелла, на Джонатана Дэниэльса и на его убийцу.
Эта весть так глубоко проникла в сердце Уилла Кэмпбелла, что вызвала своего рода землетрясение души. Он заявил о выходе из Национального совета церквей и начал служение «апостола деревенщины», как сам он с юмором его называл. Купил ферму в Теннесси и ныне проводит с расистами и куклуксклановцами не меньше времени, чем с представителями расовых меньшинств и белыми либералами. Он убедился, что многие добровольцы готовы прийти на помощь меньшинствам, но никто не хочет служить расистам–убийцам.
* * *
Я люблю рассказ об Уилле Кэмпбелле, потому что сам я вырос в Атланте среди людей, для кого расизм был знаменем. В свое время я был ближе к Томасу Коулмену, нежели к Джонатану Дэниэльсу. Убивать я не убивал, но был полон ненависти. Я смеялся, когда Ку–Клукс–Клан жег крест во дворе первого чернокожего семейства, осмелившегося переселиться в наш квартал. А когда погибали северяне вроде Джонатана Дэниэльса, мы с приятелями только плечами пожимали: «Поделом, нечего было лезть к нам и мутить воду».
Когда настала пора увидеть себя таким, каким я был — жалким расистом, лицемером, кутавшимся в Евангелие и жившим вопреки Вести, — я, словно утопающий за соломинку, уцепился за обещание благодати, данное всем, даже тем, кто заслуживал кары. Даже таким, как я.
Безблагодатность порой возвращалась, убеждая меня в моральном превосходстве моего нового, просвещенного «я» над расистами и деревенщиной, так и не узревшей свет. Но я всегда помню об истине: «Когда мы были еще грешниками, Христос умер за нас». Я знаю, что предстал перед Богом в самом худшем, а не лучшем своем виде, и дивная благодать спасла такого ублюдка, как я.
12. Чудики — вон!
И здесь во прахе и пыли
Лилеи милости цвели.
Джордж Герберт
Лишь однажды я отважился читать проповедь детям. B то воскресное утро я принес с собой подозрительно пахнущий и шевелящийся мешок. И во время воскресной службы позвал всех детей к себе на возвышение, чтобы показать им содержимое мешка.
Для начала я вытащил несколько кусочков приготовленной на гриле свинины (любимая закуска тогдашнего президента Буша) и угостил всех. Затем последовала игрушечная змея и большая резиновая муха, при виде которых кое–кто из юных зрителей громко взвизгнул. Далее мы отведали мидий и, наконец, к восторгу детей, я осторожно сунул руку в мешок и вытащил живого омара. «Омар Ларри», прозвали мы его. Ларри в ответ на радостные приветствия угрожающе помахал щупальцами.
В тот день привратнику церкви пришлось поработать сверхурочно, и мне тоже, поскольку, отпустив детей, я постарался разъяснить также и родителям, почему Бог когда–то запрещал нам употреблять всех этих тварей в пищу. Ветхозаветная Книга Левит строго запрещала ту еду, которой мы только что угостились. И ни один ортодоксальный иудей не прикоснулся бы к содержимому моего мешка. Я озаглавил эту проповедь «Почему Богу не по вкусу омар?»
Мы
