Современные старцы Горы Афон - Херувим Карамбелас
Умный и прилежный в учении, развивающий талант, данный Богом, он поставил перед собой задачу овладеть русским языком. И овладел настолько хорошо, что мог и говорить, и писать на нем. Как мы увидим далее, это пригодилось ему в жизни.
Великой его любовью было «Добротолюбие». Он вновь и вновь перечитывал страницы этой книги, соединяясь с родственным духом тех, кто прежде избрал жизнь бдения и созерцания, и духовная радость переполняла его.
Радость уединения
Кроме учения, прилежал отец Каллиник к уединению. В уединении разум его мог быть свободным в богомыслии. Он любил это на протяжении всей земной жизни, ведь жизнь в исихазме невозможна без уединения.
Следующий рассказ ясно раскрывает его характер.
Иногда по разным надобностям необходимо было бывать в Дафне. Для поездок отцы обыкновенно использовали лодку. Однако отец Каллиник предпочитал добираться пешком, что было очень непросто. Чтобы достичь Дафны, нужно было восемь часов идти без отдыха. Но продолжительный трудный путь его нисколько не пугал — напротив, он любил трудности. Более того, ему по душе бывало длительное уединение. Не тревожимый шумом, спорами, болтливыми спутниками, которых он, скорее всего, имел бы в лодке, шагал по безлюдным тропам, пребывая в богообщении. «Дороги, особенно когда они пустынны, дают нам возможность для размышлений, никто нас там не тревожит,» — пишет божественный Златоуст.
В то время, как шаги его отдавались тихим эхом в глубоких обрывистых ущельях, в то время, как он поднимался на перевал высокой горы или шел сквозь тенистые леса, изобильно украшающие Святую Гору, он непрерывно молился.
Сколько раз, окруженный красотой Святой Горы, любуясь раскинувшимся пред ним Эгейским морем, он воздевал кверху руки, благодаря Того, Кто устроил вселенную в мудрости Своей (Иер.10:12), Того, Кому всем сердцем жаждал вечно принадлежать.
Учитель воздержания
Дух умеренности правил его жизнью. Он сам и ученики его жили очень и очень воздержанно. Единую меру масла использовали они в течение всего года, причем шло оно и на еду, и на лампады в церкви. По субботним и воскресным дням, когда допускается вкушать с маслом, он наполнял им крошечный стаканчик и поливал еду; но этого было столь мало, что масла почти не чувствовалось.
Рядом с его кельей росла виноградная лоза, на которой каждый год бывало до десяти гроздьев. Он ни разу не взял в рот ни ягодки, более того, он и послушникам своим не разрешал их попробовать, чтобы они учились воздержанию.
Однажды, перед Всенощной, отцы спросили его, нельзя ли им выпить кофе. «Если мы на время Всенощной должны себя чем-то подбадривать, то лучше уж нам пойти спать,» — был его ответ. Сам он никогда не пил кофе.
Во время Великого Поста он бывал очень усерден. Однажды двенадцать дней подряд постился, не принимая вообще никакой пищи и пития!
Он старательно соблюдал установление обходиться без мытья. Как-то вечером, когда писал в своей келье, отец Каллиник заснул. Керосиновая лампа начала ужасно дымить, и скоро все вокруг почернело. Когда дверь кельи открыли, духовные чада его не могли узнать лицо его, черное от копоти. Они поспешили было по воду, чтобы Старец мог умыться, но он их остановил. Вытирая руками лицо, заметил: «Не беспокойтесь, потом и слезами все смоется».
Так же учил поступать и чад своих духовных. Однажды, когда один из них, живший какое-то время в Лариссе, собирался плеснуть на лицо немного воды, услышал слова Старца: «Если ты хочешь мыться, отправляйся в Лариссу. Здесь мы моемся только слезами и потом».
Старец Каллиник очень хорошо понимал значение физических лишений. Он знал, что «усохшая плоть не дает вместилища бесам» (преп. Иоанн Лествичник) и что «совершенный разум — это храм Святого Духа» (авва Фалассий).
Смирение и доброта
Любому сразу были видны в нем прежде всего простота и смирение. Он так просто и скромно одевался и был столь прост в. обращении, что на всех это производило глубокое впечатление.
Он всячески избегал малейших проявлений тщеславия; никто не мог убедить его попозировать перед фотоаппаратом. К счастью, один турист как-то сфотографировал его без предупреждения, и, таким образом, у нас имеется теперь его изображение. Из- за своего смирения и сознавая ответственность, какую это за собой влечет, он отказывался принять сан священнический. «Понимая большую ответственность и беря во внимание публичность священнического служения, я выбрал спокойную жизнь монаха,» — говорил он.
Смиренным пребыл он во всю жизнь. Он благословил духовных чад сжечь переписку, поздравительные письма, панегирики и другие знаки отличия, полученные им от влиятельных особ (например, от Русского Царя).
Он был молчалив, скуп на слова, избегал всяких разговоров. В день, когда причащался Святых Таин, запирался в келье своей и запрещал беспокоить себя до вечера. Ему не надо было принуждать себя к молчанию, он не представлял себе иначе жизни исихаста, ведь «благоразумное молчание есть матерь молитвы, воззвание из мысленного пленения, хранилище божественного огня, страж помыслов, соглядатай врагов, училище плача, друг слез, делатель памяти о смерти, живописатель вечного мучения, любоиспытатель грядущего суда, споспешник спасительной печали, враг дерзости, безмолвия супруг, противник любоучительства, причащение разума, творец видений, неприметное преуспеяние, сокровенное восхождение» (преп. Иоанн Лествичник).
Доброта его была безгранична. Все, кто посещал его, видели мужа богатой щедрости и любви. Он оставлял на время для них свой покой и свою молитву, отзываясь на их затруднения и печали. Его справедливо называли человеком «редкой любви и доброты».
В затворе
Имея в себе такие духовные сокровища, отец Каллиник мог возноситься душою ввысь и наслаждаться богообщением.
Сейчас было у него два духовных сына: отец Неофит и отец Даниил, приехавший из Малой Азии и удостоенный быть священником. Кроме них приходило к нему много страждущих, ищущих духовного совета. Жизнь его проходила на самом высоком подвижническом уровне.
Болезнуя о многих, он никогда не забывал и о своей душе Богообщение было твердым основанием храма его души.
В 1885 году, через четыре года после смерти его Старца, отец Каллиник решился предпринять великий подвиг. Он принял твердое решение полностью уединиться, заключив себя, словно в тюрьме для мира сего, в маленькой своей келье с небольшим пространством вокруг нее и оставаться в этих пределах
