Дела любви. Том II - Серен Кьеркегор
В отношении поджога мы различаем – знает ли тот, кто поджигает дом, что в нем живут люди или что он пуст: но злословием поджечь целое общество даже не считается преступлением! Мы все еще изолируемся от чумы – но для чумы, которая хуже восточной эпидемии, клеветы, развращающей душу и разум, мы открываем наши дома, за осквернение мы платим деньги, приносящего осквернение мы приветствуем как званого гостя!
Скажите же тогда, не правда ли, что умалчивая о пороках своего ближнего, любящий скрывает множество грехов, тогда как рассказывая о них, он увеличивает их.
Любящий скрывает множество грехов снисходительным объяснением.
Всегда есть объяснение тому, что нечто есть то, что оно есть. В основе ситуации лежат факт или факты, но объяснение нарушает равновесие. Каждое событие, каждое слово, каждый поступок, словом, все, может быть истолковано по-разному, и как ложно говорится, что по одежке встречают, так истинно можно сказать, что объяснение превращает объект объяснения в то, что он есть. Что касается слов другого человека, поступков, образов мыслей и так далее, то такой уверенности нет, так что принятие их действительно означает выбирать. Поэтому интерпретация, объяснение именно потому, что возможны различные объяснения – это выбор. Но если это выбор, то всегда в моей власти, если я любящий, выбрать самое мягкое объяснение. Но когда это мягкое или снисходительное объяснение объясняет то, что другие легкомысленно, опрометчиво, грубо, жестокосердно, завистливо, злобно, словом, без любви, как само собой разумеюшееся объясняют как вину, когда смягчаюшее объяснение объясняет это по-другому, тогда оно снимает то одну, то другую вину и тем самым уменьшает, или покрывает множество грехов.
О, если бы люди правильно понимали, как прекрасно они могли бы использовать свое воображение, свою сообразительность, свою изобретательность, свою способность увязывать, используя их всевозможными способами, чтобы найти смягчающее объяснение, тогда они все больше и больше вкушали бы одно из самых прекрасных радостей жизни, оно стало бы для них страстным удовольствием и потребностью, которое заставило бы их забыть обо всем остальном.
Разве мы не видим этого в других отношениях, например, как охотник с каждым годом становится все более и более страстно преданным охоте. Мы не одобряем его выбор, мы говорим не об этом, мы говорим только о том, что он с каждым годом все более и более страстно посвящает себя этому занятию. И почему он это делает? Потому что с каждым годом он накапливает опыт, становится все изобретательнее, преодолевает все новые и новые трудности, так что он, старый опытный охотник, теперь знает тропы, которые больше никто не знает, умеет выследить дичь там, где не может никто другой, теперь у него есть знаки, которые никто другой не понимает, теперь он изобрел более хитрый метод установки ловушки, так что он вполне уверен, что ему всегда удастся хорошо поохотиться, даже когда все остальные терпят неудачу.
Мы считаем тяжелым, но с другой стороны приятным и увлекательным делом – быть служителем правосудия, расследывающим вину и преступления. Мы поражаемся такому знанию человеческого сердца, что они знают все, даже самые изощренные отговорки и выдумки, как они помнят из года в год все, даже самые незначительные обстоятельства только для того, чтобы получить ключ к разгадке; как только при одном взгляде на обстоятельства они могут как бы заклинать их, чтобы они предоставили доказательства против виновных; как для их внимания не может быть ничего слишком малого, поскольку это поможет им понять преступление. Мы восхищаемся, когда такой служитель правосудия добивается успеха, вытерпев того, кого он называет действительно закоренелым и отъявленным лицемером, наконец удается сорватть с него маску и открыть его вину. О, разве не столь же приятно, столь же увлекательно, терпя то, что называется редким неподобающим поведением, открыть, что на самом деле это было нечто совершенно иное, нечто благонамеренное! Пусть назначенный государством судья, пусть служитель правосудия трудится над выявлением вины и преступления: остальные из нас не призваны быть ни судьей, ни служителем правосудия, но напротив, мы призваны Богом любить, то есть с помощью смягчающего объяснения покрывать множество грехов. Представьте такого любящего, от природы наделенного величайшими способностями, которым мог бы позавидовать любой судья, но все эти способности используются с усердием и старанием, которые сделали бы честь судье, в служении любви, чтобы тренироваться в искусстве, практиковать искусство – это искусство интерпретации, которое смягчающим объяснением скрывает множество грехов. Предствавьте его богатый, его благословенный опыт в самом благородном смысле, каким знанием человеческого сердца он обладает, сколько он видел замечательных и трогательных случаев, в которых, какими бы сложными они не казались, ему все-таки удавалось обнаружить хорошее или даже лучшее, потому что он долго, долго держал суждение в неопределенности до тех пор, пока вполне определенно не выявилось небольшое обстоятельство, которое привело его к разгадке, как быстро и смело, сосредоточив все свое внимание на совершенно ином аспекте вопроса, ему удалось обнаружить то, что он искал; как он, тщательно изучив обстоятельства жизни человека, получив самые точные сведения о его состоянии, он в конце концов восторжествовал в своем объяснении! Итак, он "напал на след", "ему удалось найти то, что искал", "он восторжествовал в своем объяснении" – увы, не странно ли, что когда эти слова читаются вне их контекста, почти каждый человек невольно связывает их с раскрытием преступления – мы все гораздо более склонны думать об открытии зла, чем об открытии добра. Итак, государство назначает судей и служителей правосудия для обнаружения и наказания зла. Что касается остального, мы создаем сообщества ради благой цели – чтобы облегчить бедность, воспитать сирот, спасти падших, но в дополнение к этим достойным начинаниям, получить с помощью
