Некоторые подробности из жизни драконов - Сергей Юрьевич Катканов

Разумеется, касты священнослужителей обратили на это внимание, как на очень тревожную тенденцию. Но что тут можно было сделать? Каждый дракон — сам себе мир. Красного дракона нельзя упрекнуть в том, что он предпочитает оставаться красным, и это вовсе не трагедия. Трагедия обозначилась тогда, когда переходы в высшие касты прекратились полностью, то есть прекратился внутренний рост. И вот тогда появился бес со своей логикой. И наши братья ничего не могли ему противопоставить, потому что привыкли получать благодать сверху, своей-то никто из них не имел. И тогда бес внушил им, что благодать для жизни не нужна вообще, что без неё только первое время будет трудно, а потом станет даже лучше, потому что они получат независимость от высших каст, а выше свободы нет ничего. И ни один дракон из красных, черных, зелёных и серых не имел что этому противопоставить. Отпали все.

— А серебристые и золотые за всем этим равнодушно наблюдали?

— Не вмешиваться, ещё не значит быть равнодушным. Драконы-священнослужители испытывали тогда такую скорбь, какой от сотворения мира не знал ни один дракон. В дубраву, конечно, ходили, с отступниками разговаривали. Отступники с ехидными мордами изложили нам свои новейшие теории и спросили, в чём тут ошибка? Мы не нашли ошибки. Мы ничего не ответили. И молча покинули своих падших братьев.

— Почему же вы сами не отпали? Почему не приняли предложенную логику, если нашли её безупречной?

— Серебристые и золотые драконы жили в благодати, то есть имели опыт непосредственного богообщения, насколько это вообще возможно в пределах материального мира. Другие касты получали благодать, как нечто внешнее и не вполне понятное. Так может получить кусок хлеба человек, представления не имеющий, откуда берётся хлеб, и что это вообще такое. Для нас энергии Бога были естественной средой обитания, мы не представляли себе жизни вне этой среды. Для нас отпасть, означало просто умереть от голода. Хотя не в том, конечно, дело. Мы любили Бога как Того, Кого знали, а не как Того, о Ком нам рассказывали. Представители высших драконьих каст — такой же воплощённый разум, как и остальные. Мы не можем не признавать того, что доказано. Но сам опыт нашей жизни, сама наша природа опровергала то, что нам доказали. Что ты будешь делать, если тебе докажут, что тебя просто не может существовать?

— Я-то, положим, просто плюну на эти доказательства.

— Вот именно. По-человечески ты будешь очень даже прав. Но дракон так не может. Мы просто не в состоянии игнорировать данные разума. И не в состоянии игнорировать опыт жизни в Боге. Нет, мы не отпали бы от Бога, но это неустранимое противоречие должно было бы нас уничтожить. Серебристыеи золотые драконы разбрелись по своим пещерам и на глаза друг другу не показывались. Потому что не имели сил смотреть друг другу в глаза. По всему было похоже, что никто из нас так и не выйдет из пещер до самой смерти. И умереть мы должны были сломленными. Не отпавшими от Бога, нет, но всё же переставшими быть Божьми слугами.

— Но ведь вы нашли выход?

— Выход подсказал я. И только благодаря тому, что я уже не первое столетие изучал людей. Конечно, я не принял человеческого способа мышления, но знал о нём уже достаточно. Вот уж не думал, что это может пригодиться драконам. А пригодилось. Собрав всех братьев, я предложил чисто человеческий выход. Хотя мне, младшему из диаконов, в присутствии высших золотых вообще не подобало говорить, но я дерзнул:

— Мы должны совершить богослужение, — насколько смог уверенно сказал я.

— Это невозможно, — тяжело вздохнул старейший золотой дракон. — С нами нет наших братьев. В богослужении больше нет смысла.

— Смысл богослужения в служении Богу. Мы должны погрузиться в благодать не ради братьев, а ради Бога.

— Путь к Богу указывал нам разум. Наш разум потерпел поражение. Путь к Богу теперь перекрыт для нас.

— Мы должны отречься от разума.

Если бы на каждого из наших драконов вдруг обрушилась скала весом с него самого, они и то не были бы настолько ошарашены, как услышав эти слова. Над собранием повисло долгое тягостное молчание. Люди сказали бы человеку, брякнувшему нечто столь же несусветное: «Что за глупость», «Ты сошёл с ума» или нечто в том же роде. Но каждый дракон знает, что ни один из нас не может что-то сказать, основательно не подумав. Дракон просто не в состоянии сказать глупость, даже если ошибается. Драконьи ошибки очень умные. Но мои слова так явно выступали за границы обычного мышления драконов, что братья просто не знали, как на них реагировать. Наконец старейший золотой сказал:

— Крылья отваляться. Дракон это и есть разум. Ты предлагаешь нам покончить самоубийством.

— Я предлагаю убить в себе то, что перекрывает путь к Богу. Между разумом и Богом возникло противоречие. Из-за этого противоречия наши братья отказались от Бога. Я предлагаю отказаться от разума. Есть третий вариант?

— Третий вариант — умереть.

— И кто из нас предлагает самоубийство?

Драконы обычно немногословны. Мы не озвучиваем очевидного. Дракон в разговоре с другим драконом, сделав утверждение, не произносит выводов, потому что они и так понятны. Мы просто даём друг другу время самостоятельно пройтись по той логической цепочке, которую имели ввиду. Так что все молчали. Не надо было и объяснять, что во время богослужения мы не просто питаем братьев благодатью, мы на них опираемся. Драконий богослужебный конус совершенен, обрубок этого конуса будет уродлив, а всё добровольно уродливое — богопротивно. Богослужение есть путь к гармонии, а совершать его в состоянии внутреннего конфликта, значит едва ли не отрицать его смысл. Мы были не способны тогда на чистую молитву, а без неё полёт невозможен. Но мы понимали, что умрём без Бога. И страшно было не то, что умрём, а то, что без Бога. Могли ли дети неба позволить себе передохнуть, словно динозавры?

Всё это было понятно каждому из нас. Тут нечего было озвучивать. Молчание над нашим собранием висело бесконечно долго. Наступила ночь. Наконец старейший золотой дракон взлетел и сразу же устремился ввысь. За ним, не торопясь, поднялись все золотые, и за ними, так же не торопясь, с интервалами, все серебристые. Мы начали богослужение.

Это было самое