Океания - Роман Воронов

Торговец, не глядя на раба, едва различимо произнес:

– Кто захочет поговорить со мной, прежде окажет честь моему Слуге и подставит спину под плеть. Больше повторять не буду.

Испанец дернулся, обмяк и опустил глаза.

– Так, значит, в Египетских песках ты назвался бы Ра? – язвительно обратился к ацтеку Торговец.

– Ты сказал, – снова невозмутимо ответил старик. Подошел Слуга, поигрывая в руках страшным орудием и всем своим видом показывая: я готов, хозяин.

– Пять ударов, я думаю, будет достаточно, – сказал Торговец и достал из кармана халата веер. Становилось жарко.

Слуга схватил старика за шиворот, намереваясь сорвать остатки лохмотьев, прикрывавших его спину.

– Да не этому, – рассмеялся Торговец, – тому, – и он указал на испанца. Сам же он улегся на скамью, убранную персидским ковром, и, подпихнув под себя подушку, поманил пальцем ацтека. – Отчего же Бог выбрал такое никудышное тело?

– Бог волен выбирать, – был ему ответ.

– Отчего же Бог выбрал стать рабом?

– Раб, как и властитель, это одежда. Все одежды принадлежат Богу, одежда и есть Бог.

– А в моей «одежде» торговца невольниками тоже есть Бог? – усмехнулся Торговец.

– Во всякой одежде есть Бог, – снова был лаконичный ответ.

– Почему Бог не спас себя из одного рабства и тут же оказался в другом? – не унимался Торговец, очень уж хотелось «поймать» старика на неточностях.

– Бог хотел встретиться с тобой и выбрал такой Путь для встречи.

– Зачем? – Торговец привстал с подушки.

– Научить тебя плакать.

– Бог хочет заставить меня плакать?

– Не заставить – научить. Ты не умеешь плакать. Бог хочет увидеть твои слезы, но не от боли или обиды, а слезы сострадания. Ты получил одежду торговца, чтобы научиться сострадать.

После этих слов Торговец рухнул на подушки, сотрясаясь всем своим тучным телом. Сквозь смех он едва смог произнести:

– Бог желает видеть сострадающего работорговца. Эй, Слуга, добавь бедняге еще пять ударов, его стоны недостаточно сильны, чтобы расстроить меня.

Ацтек посмотрел на Торговца.

– Я вижу слезы в твоих глазах.

– Это от смеха, ты развеселил меня.

– Это от страха, – сказал ацтек.

– Чего же я боюсь, старик? – весело спросил Торговец. – Уж не тебя ли?

– Ты боишься Бога, это видно.

– Но Бог в тебе совсем не страшный. – Торговец успокоился и уселся на подушках, раб с опахалом принялся освежать хозяина.

– Ты боишься Бога в себе.

В этот момент появился покупатель. Состоятельному господину требовалась наложница, четвертая за этот месяц. Торговец отвлекся от разговора с Богом и отправился расхваливать свой товар. Старик-ацтек спокойно наблюдал за торгом. Покупатель ощупывал обнаженных рабынь, а Торговец в самых красочных выражениях описывал их достоинства, подкрепляя сказанное активной жестикуляцией. Наконец покупатель определился, они договорились о цене, и довольный Торговец вернулся на ковры.

– Удачный день, – проговорил он, – рыдать мне совсем не хочется. А знаешь что, Бог, может, добавить испанцу еще пять ударов, просто так? Что скажешь?

– Ты волен делать что угодно, но только Здесь и Сейчас, и помни: уничтожая кого-то, уничтожаешь себя. Добавляя удары рабу, увеличиваешь собственные страдания.

– Послушай, старик, ты достаточно развлек меня. Встань к остальным, и если кому-то понадобится домашний зануда, я не стану просить денег, а просто подарю тебя, – и Торговец дернул рукой, как отмахиваются за столом от надоедливой мухи.

– Ты не хочешь узнать о своей семье? – поворачиваясь, поговорил ацтек.

– У меня нет семьи, я сирота, – буркнул Торговец.

– У тебя есть семья, – настаивал старик.

– Триера с моей семьей не вернулась в порт, шторм перевернул ее. Моя мать, сестра и брат погибли, через месяц после этого отец привел в дом другую женщину, а меня выкинул на улицу, вот и вся моя семья. А теперь поди прочь, я буду отдыхать.

– Испанцы захватили триеру, шторм здесь ни при чем, – сказал Бог и посмотрел на Торговца. – Мне продолжать?

– Откуда тебе это известно?

– Я Бог, я же говорил тебе. Твою семью разлучили, как сотни раз делал и ты сам. Твой брат в неволе до сих пор, сестра умерла от истощения. Твою мать купил богатый синьор для утех, но полюбил и женился на ней. Она родила ему сына, и синьор передал мальчику свой титул.

– Жива ли мать?

– Все еще.

– Значит, у меня есть сводный брат?

– Да, ты только что назначил ему очередные удары плетью.

Лицо Торговца приобрело вид гипсового слепка. Он вскочил с подушек и бросился, насколько позволяла комплекция, к месту наказания.

– Стой! – кричал он Слуге. – Прекрати! – но слуга давно стоял недвижимый – работа была закончена. Запыхавшийся Торговец подбежал к испанцу. – Быстро воды, быстро…

– Хозяин, – Слуга виновато вытирал окровавленную плеть о рукав, – он умер.

Ацтек подошел к Торговцу, тот сидел возле мертвого брата, обхватив руками голову.

– Есть еще кое-что.

– Что еще? – еле прошептал Торговец.

– Женщина, которую ты любил, та, что отказалась выйти замуж за работорговца, родила девочку. Ты не знал, что у тебя есть дочь, оставшаяся сиротой?

– Нет, не знал. – Глаза Торговца вывалились из орбит и готовы были лопнуть. – Она жива? Могу ли я найти ее?

– Она жива, час назад ты продал ее в наложницы, деньги за нее до сих пор в твоих карманах.

Впервые за много лет, а может, и за всю жизнь, Торговец людьми плакал. Это не были слезы боли или обиды, это не были слезы и сострадания – это были слезы жалости к самому себе.

– Я обманул тебя, – сказал старик. – Я все придумал: и про брата, и про дочь. И я не Бог, но Бог увидел слезы твои и верит, что сострадание посетит тебя, рано или поздно. За этим ты здесь.

Ацтек поправил свои лохмотья и направился в толпу рабов – вдруг кому-то понадобится домашний зануда, да еще и бесплатно.

Я Дантес

Я Дантес, но ни слова боле об именах. Дуэль с этим «выскочкой» завтра, а сейчас, впереди, февральская ночь, ветреная, сырая, мрачная, как и город, к которому не могу привыкнуть. Недавно ушли его друзья. Приходили, уж и не помню, в который раз, просить о примирении. Вздор. Я оскорблен и не намерен носить его плевок на своем мундире. Не спится. Невский ветер злобно кидает мокрый снег в узкое окно. Он недоволен, город, со всеми его мостами и фонарями, недоволен, да и я сам недоволен собой. Этот русский, не похожий на русского, поэт очень хорош, но настолько же и дерзок. Он, как и все русские, как и эта страна, непонятен, загадочен и…