Клара Ассизская - Ева Ференц
– Это чудо!.. – прошептала Бальвина.
– Как в Кане, – тихо добавила Бенвенута.
* * *Жизнь в монастыре протекала тихо. Она была полна любви и труда. Ведь за короткое время под кровом Святого Дамиана поселилось несколько девушек, воспитанных в разных условиях. Одни были родом из дворянских семей, у которых благородное обхождение и изысканные манеры были в крови. Другие же выросли в крестьянских домах, и тонкости обхождения были им незнакомы. А в монастыре Святого Дамиана всё было общим: спальня – мрачная комната с толстыми каменными стенами, где на тюфяках, лежавших прямо на земле, сёстры спали друг возле друга. В трапезной они ели вместе, сидя на простых деревянных скамьях. Они молились в скромной часовне, стоя на коленях на грубо отесанных досках, а единственная тусклая лампа в углу под потолком превращала тьму в полумрак. Впрочем, свет во время молитвы не был нужен, так как лишь немногие из сестёр умели читать, а часослов был только у Клары.
Труд тоже был нелёгким. В тесной прядильне стояла пыль от размятого льна. Сёстры кашляли, склонившись над длинными волокнами, прядя пряжу. Много часов они, помимо молитв, занимались ткачеством, шитьём, вышиванием. Они шили облачения для литургии, которые отдавали в близлежащие храмы. Тяжёлая работа выпадала и сестре, работавшей в прачечной. Она носила воду негнущимися от холода и напряжения руками, стирала выжимала льняную одежду, простыни, покрывала. Одна из сестёр занималась садом, тоже трудясь с утра до ночи и отрываясь от работы только для молитвы. Склонившаяся над землёй, загоревшая на солнце, она выглядела, как усталая крестьянка. Третья сестра занималась выращиванием кур, гусей, овец и коз. Четвёртая работала на кухне, готовя самую простую пищу, к которой приходилось привыкать всем сёстрам – и родившимся в знатной семье, и выросшим в крестьянском доме.
Клара не только мужественно переносила тяжёлые условия жизни, но именно в них и черпала радость. Она достойно переносила эти тяжёлые испытания: недолгий сон в сырой спальне, по влажным стенам которой ползали насекомые, пищу из вареной репы, творога и лапши из муки грубого помола, долгое и неподвижное стояние на коленях, несмотря на усталость озябшего в каменной часовне тела.
* * *Однажды холодным осенним вечером мимо монастырского двора прошло несколько жительниц Ассизи. На спинах они несли вязанки виноградных лоз. Они возвращались с виноградника, куда их нанимали работать. Была пора обрезать побеги. Бедняки подбирали их, чтобы было чем топить печь.
Женщины торопливо спускались с горы, чтобы успеть до захода солнца. Ветки, небрежно засунутые в мешки, падали на землю, но женщины, торопясь домой, не обращали на это внимания.
Клара стояла на пороге часовни. Она смотрела на женщин, согнувшихся под тяжестью веток. Клара видела их сгорбленные фигуры, двигавшиеся звериной рысцой, вырисовывавшиеся на фоне неба. Было похоже, что небо опустилось на землю и окутало её прекрасной чистой голубизной. Ещё одна ветка выпала из мешка на землю так же покорно, как некогда девичьи волосы в Порциунколе.
Клара вышла на дорогу, по которой только что прошли бедные женщины. Идя по их следам, она старательно подбирала виноградные ветки. Она вернулась в монастырь с большой охапкой молодых побегов, ещё гибких, пахнувших соком.
«О, пригодятся на кухне», – подумала Бенвенута, подметавшая в сенях.
Но Клара направилась в спальню. Там она бросила ветви на пол, отодвинув свой тюфяк, а на его место положила ветки так, чтобы на них можно было лечь, и с этого дня она спала на ложе из виноградных лоз, которые когда-то пили воду и тянулись к солнцу. Это ложе было жёстким и неудобным, иногда ранило её, но для Клары это было место, где испытывалась её любовь к Богу.
Однажды в часовню вошла Бенвенута. Она хотела поставить цветы у алтаря, но застыла на пороге, изумлённая тем, что увидела.
Она увидела Клару, распростёртую на полу. Она горячо молилась, лицо её почти касалось пола.
Бенвенута, засмотревшись, стояла на пороге. Она сжимала в руке цветы, и ей казалось, что лежащая фигура излучает свет, полный силы. Она почувствовала дрожь и перекрестилась при виде непонятного явления, недоступного её пониманию. Бенвенута тихо вышла из часовни и встретила направлявшуюся туда Агнессу. Она остановила её лёгким прикосновением руки и призвала к молчанию, прижав палец к губам и шепнув:
– Клара молится. Смиренно лежит на земле.
Обе сестры удалились, не желая нарушать её покой. Однако обе они дожидались Клару, так как хотели увидеть её после молитвы, этого великого приближения к Богу. Прошло много времени, прежде чем Клара вышла из часовни. Когда они, наконец, увидели свою наставницу, Агнесса прошептала с восторгом:
– Как будто она вернулась с небес…
Несмотря на свою одухотворённость, несмотря на то, что она могла отрешиться от этого мира, как будто Бог позволял её сознанию переноситься в иной мир, лучше и прекраснее, Клара умела также руководить людьми, которых она собирала вокруг себя и своего идеала.
Иногда она отдавала распоряжения:
– Сегодня нужно вымыть пол. Пожалуйста, сделай это ты, Бенвенута.
Или обращалась к одной из сестёр:
– Не могла бы ты собрать оливки?
Однако, когда Клара отдавала распоряжения, в её голосе чувствовалось больше застенчивости и кротости, чем властности. Сёстры знали, что она охотнее сделала бы это сама, чем повелела сделать другим. Бывали дни, когда, изнурённая постом, она не могла подняться с постели. Это были признаки начинавшейся болезни. Тогда она просила, чтобы под спину ей подложили тюфяк, и так пряла или вышивала. Руки не слушались её, на лбу выступал пот, она была бледна, но в глазах светилась великая сила.
В общении с сёстрами она руководствовалась любовью. Её управление монастырём было основано именно на любви, проявлявшейся в кротости и мягкости.
– Амата, съешь это яйцо, прежде чем пойдёшь кормить птиц, – говорила она молоденькой сестре, страдавшей от обычного женского недомогания.
– Разреши мне расстелить вместо тебя, Кристиана, – улыбалась она, увидев, что Кристиана не может справиться с покрывалом на столе.
Случалось, что она прислуживала сёстрам. Особенно охотно она ухаживала за больными: мыла им ноги, подавала воду для рук, меняла простыни, причёсывала, кормила.
Она очень хотела показать, что сильная привязанность к материальному, к обычным вещам и делам затрудняет жизнь, обедняет, а не обогащает человека. Поэтому она никогда не соглашалась владеть какими-нибудь вещами, не желая ничего ни для себя, ни для монастыря. Когда она заметила, что монастырский сад слишком велик, чтобы сестра-садовница могла ухаживать за ним без ущерба для своей души, она распорядилась часть земли оставить невозделанной.
– Важнее, чтобы росла человеческая душа, чем пастернак. Земля, оставленная под паром, отдыхает, человеческая душа разрушается, – говорила она.
Всё, что делалось в
