Бескрылые - Роман Воронов
— А первый укушенный плод? — растерянно пробормотал юноша.
Старик обратил взор к небу (сводчатому потолку ворот).
— Наказ Сыну своему был таков: нигде не притворяться Человеком, будучи по сути Богом, но становиться Человеком, «убирая» из себя Бога. Таким образом Отец Небесный с помощью Сына совершил схождение в «плоть Адама», прямое погружение света незащищенного (тонкой материи) во «тьму» (плотный план, темный по причине низких вибраций своей материи).
Иисус поднялся и стал пробираться сквозь толпу в Иерусалим.
— Как ты это делаешь? — крикнул ему вослед Дисмас, имея в виду «фокус» с костями.
— Я смиренно несу в гору то, что посеял, — обернулся Мессия.
— Свою бессмертную душу на Голгофу для «распятия», — прошептал на ухо сыну старик.
— Не задумываясь раздаю на пути то, что не принадлежит мне, — продолжил Иисус.
— Силу Отца Небесного, меняющую карму, — еле слышно прокомментировал старец.
— И обязательно вернусь, — чуть печально прозвучали последние слова человека, в народе величаемого Царем Иудеев. — Сыграть с тобой, Дисмас, в кости.
— Ты все слышал сам, сынок. — Старик, кряхтя, поднялся на ноги. — Пойдем и мы своей дорогой, как видишь, не так-то и легко быть человеком, даже Богу.
Шутовской колпак
Кто сотрясается от смеха на балу
Над шутками кривляки-дурака,
На собственном не замечает лбу
Следов от шутовского колпака.
Короли, по большей части своей, когда избавлены от необходимости воительствовать соседские земли, к слову сказать, пустынные и болотистые, высиживать на опостылевших пирах в окружении дворцовых недоумков или принимать согбенных послов, прячущих в своих черных плащах грамоты, а не менее черных сердцах проклятия, скучают, и притом весьма тяжело. Однообразие королевской жизни, протекающей в бесконечной роскоши, приправленной вседозволенностью и полагающейся высочайшим особам леностью, призваны сглаживать шуты, коих, в нашем конкретном случае, имелось числом двенадцать.
Ого, решите вы, да этакое представительство насмешников способно…
Да ни на что оно не способно, прерву я благородного читателя, ибо наш Король занимал седалище золоченого трона не первое десятилетие, а каждодневные шуточки, хоть и не единственного фигляра, повторялись уже не однократно — фантазия человека ограничена размерами Вселенной и степенью его сознания, тем паче что у шута оно придавлено колпаком.
За узкой бойницей, обтянутой мутным рыбьим пузырем, стояла серая дождевая пелена, крупные капли, собираясь в открытой пасти горгулью, с умопомрачительной точностью соблюдая интервалы отрыва, звонко барабанили по жестяному шлему стражника, стоящего прямо под окном, не давая Королю спокойно погрузиться в умиротворяющую дрему.
«Идиот, — подумал Король, — сделай шаг в сторону и все прекратится». Но тут же спохватился: указ, им же подписанный, строго-настрого запрещал любые шевеления на посту и карал нарушение смертной казнью через четвертование. «Жизнь сурова», — согласился он сам с собой, и капель по жестяной солдатской макушке стала слышаться как-то более приглушенной. «Позвать, что ли, шутов — пусть покривляются. — Король поморщился. — И так кругом одно притворство, еще и эти. Надо бы незаметно подменить их деревянные мечи настоящими и устроить шутовской бой, вот смеху-то будет, когда кто-нибудь лишится бубенцов на колпаке, а то, если повезет, и целого уха». Он уже было решил махнуть стражнику у дверей, но вмиг передумал: «Все, что говорится здесь, в тронном зале, неинтересно, а вот любопытно было бы послушать, что говорят мои шуты меж собой».
— Стража, — крикнул Король в сторону дверей.
— Да, ваше величество, — звякнул шпорами сержант.
— Где сейчас мои шуты? — Король щелкнул золотыми перстнями на пальцах.
— На кухне, мой Король, трапезничают, — быстро отрапортовал стражник.
Его величество махнул рукой и откинулся на троне, солдат сделал шаг назад и замер у дверей.
Замок строил дед Короля, известный в свое время интриган и прохвост, весьма высоко ценивший информацию, полученную путем скрытного подслушивания, а посему спроектировавший внутренние помещения дворца необходимым для этого весьма нужного и тонкого дела образом. Его детище изобиловало тайными комнатами, скрытыми проходами, фальшивыми стенами с незаметными дверцами, сокращающими иной раз королевский маршрут из зала в покои настолько, что вышедший несколькими минутами ранее какой-нибудь советник заставал повелителя уже в постели, проходя меж этими комнатами обычным путем.
Окажись, к примеру, но не дай бог, конечно же, вооруженные до зубов заговорщики возле дверей тронного зала, Королю достаточно повернуть едва заметный рычажок в виде золотой рыбки на правом подлокотнике, и через четверть часа, не более, он, никем не замеченный, одетый в обычные одежды крестьянина, окажется за крепостным рвом, явив себя изумленным обитателям дубовой рощи из-под старого трухлявого пня, бодро отвалившегося в сторону под воздействием скрытой пружины. Прикинув мысленно количество поворотов и ступеней на пути к трапезной, Король кивнул стражникам: «Свободны» и после того, как те с благородным грохотом затворили за собой створки дверей, коснулся маленькой рыбки.
В тот самый момент, когда над круглым каменным столом трапезной, в самом центре сводчатого потолка, один из лепестков гипсовой лилии бесшумно съехал в сторону и образовавшееся отверстие заняло моргающее королевское око, шутовская братия уже пребывала в изрядном подпитии. Куски хлеба, обсосанные кости куропаток и огрызки яблок валялись под ногами, столешница была заставлена полупустыми кубками с кислым элем, а некоторые обессиленные головы неподвижно уткнулись носами в засаленные красно-зеленые рукава, издавая при этом звуки, более напоминавшие стоны, нежели храп.
Король в своем укрытии поцокал языком: и здесь напиваются, ну что за народец.
— За что, братцы, — раздался хриплый голос самого пузатого среди «кувыркающейся и гогочущей дружины», — мы еще не пили?
Король величал его Философом по причине вечной болтовни о Боге, Универсуме и прочей астрологии, хиромантии и алхимии. Рыжая растрепанная голова его соседа слегка оторвалась от стола и промычала:
— За что?
После чего с глухим звуком вернулась на место. «Похоже на Художника», — решил Король из своей засады, такова была кличка единственного из шутов, кого Создатель окрасил медью.
— За шутовской колпак, — воодушевленно воскликнул Философ и тряхнул головой, три медных бубенца веселым звоном подтвердили свою приверженность к тосту, — который дает свободу и слову, и деянию, в известных пределах.
— Ага, — бодро поддакнул чернявый, как пушечное ядро, фигляр напротив. — Пока это нравится хозяину и не трогает его.
«Похоже на Генерала», — усмехнулся Король, вспомнив курносого шута, вечно выпячивающего грудь, словно он великий полководец на параде. Философ поднял палец вверх (будь он значительной длины, уперся бы прямо Королю в зрачок).
