Дневник священника. Мысли и записки - Константин Владимирович Пархоменко
После Семинарии я поступил в Академию. Потом женился на петербурженке. Потом меня пригласили в Казанский кафедральный собор чтецом. Потом я был рукоположен в священный сан и направлен на свой первый приход, в поселок близ Репино.
Я и думать забыл про горячую свою молитву о служении в Свято-Троицком Измайловском соборе. Служил себе в поселке, пил свежее молоко, принесенное бабушками-прихожанками, гулял с детьми по проселочной дороге до сельмага и был счастлив. И вот однажды, зимним днем 2001 года, – телеграмма: «Указом Высокопреосвященнейшего митрополита Владимира Вы переводитесь на служение в Свято-Троицкий Измайловский собор».
И я стоял как громом пораженный с этой телеграммой в руке и вспоминал свою юношескую молитву.
И вот я здесь, в моем любимом соборе. Теперь я штатный священник этого храма. Целый день общаюсь с прихожанами, совершаю богослужения, веду занятия с детьми в воскресной школе и провожу богословские беседы для взрослых. В другие дни преподаю в разных местах, готовлю передачи на радио, разрываюсь между делами церковными и семейными. У меня любимая жена – Лизонька. У нас двое дочерей: шестилетняя дочь Ульяна и Катенька, которая пришла к нам в семью из детдома два года назад. Кате восемь. Мы живем дружной и нежной семьей.
В 2003 году я завел тетрадь, в которую записываю все, что мне кажется интересным и важным. Полистаем ее.
2003
Сегодня один прихожанин говорит на исповеди:
– Вот, батюшка, куда ни посмотрю в церкви на верующих – ложь, фальшь. Все заботятся только о своем благополучии. Для этого и молятся, и просят Бога: дай, дай! Постные лица, ничего нет в этих людях доброго.
Убеждаю:
– Но ведь я исповедую людей, я знаю их души, их жизнь. Поверьте, многие из них искренни. И молятся не для того, чтобы выторговать что-то у Бога, но потому, что любят Бога и людей, готовы активно служить людям.
Этот человек махнул рукой:
– Да нет, батюшка, вы просто доверчивый человек.
Но я-то знаю, что он неправ. Не могу я ему открыть жизнь и судьбы людей, которые стоят рядом, но ведь мне они известны. В нескольких метрах от моего собеседника стоит Л., молодая девушка, студентка, которая навещает одну старушку, ободряет ее и помогает ей (кстати сказать, старушку вредненькую, эгоистичную, неверующую), приносит радость четырехлетнему малышу в детдоме, она же дружит со слепой девушкой, даря той такое дефицитное общение. Эта же Л. несет много других замечательных послушаний.
А вот бездетная пара – С. и А. Это состоятельные люди, они оказывают материальную помощь храму, а недавно взяли двух малышей из приюта.
Вот пятидесятилетняя Л. Сегодня она работает в котельной, раньше была маляром. Со своей подругой В. они сделали бесплатный ремонт в квартире одного хорошего, но малоимущего человека.
Она тоже имеет добровольно взятое на себя послушание, навещает и окормляет больную старушку. А каждый год (каждый!) она на свою дачу, где сама ухаживает за мужем, детьми, внуками, берет из дома инвалидов безногую женщину. И, представьте себе, безногий инвалид, эта женщина, знает, что каждое лето она будет не в городе, не в своей палате на больничной койке, а на природе, где поют птицы, шелестит листвой ветер. Она как член семьи будет есть вместе со всеми, смеяться и радоваться.
…Да, есть плохие христиане, христиане по названию. Но зачем равняться на них, ведь есть настоящие подвижники веры, лучшие люди. И, может быть, будем брать пример с них, с лучших, а не с худших…
…
Женщина пришла на исповедь. И сразу начинает много и быстро говорить. Не по делу. Я хочу остановить ее, спросить, как зовут, задать кое-какие вопросы. Но женщина меня не слушает и продолжает, продолжает говорить.
Я:
– Подождите, я хотел…
Она:
– И еще, батюшка…
– Ну, стойте же, дайте сказать вам слово…
– Сейчас, батюшка, ой, извините, еще у меня…
И опять без перерыва. Думаю, чем все это закончится. Дал ей высказаться. Минут через пять-семь словесный поток иссякает. Женщина замолкает, смотрит в бумажку с записанными грехами. Я, выждав паузу, открываю рот, она тут же:
– Ах, чуть не забыла, еще один грех: я много болтаю, всех перебиваю и никого, кроме себя, не слушаю…
…
Часто спрашивают: почему в Церкви есть недостатки, ведь мы называем ее Святой? На эту тему лучшее, что знаю, – замечание протопресвитера Николая Афанасьева: «Действие эмпирических фактов на церковную жизнь до известной степени является естественным и законным. Это есть та дань, которую платит Церковь за свое пребывание в эмпирической жизни» (статья «Неудавшийся церковный округ»).
Эмпирический – это наш мир, чувственный, осязаемый. Как верно! За пребывание в реальном, нашем, к сожалению, далеко не безгрешном мире приходится платить тем, что и на святых членов Церкви – и на мирян, и на батюшек, и даже на архиереев – мир оказывает не всегда положительное влияние.
Поэтому грехами служителей Церкви и вообще христиан соблазняться не стоит. Постараемся в самих себе минимизировать это воздействие эмпирии мира сего.
…
Прихожу в храм с повязкой на руке…
Впрочем, нужно начать чуть раньше. Вчера пригласили исповедовать и причастить умирающую старушку. Взял Святые Дары, направился по адресу. Из окон – парк с изумительной золотой листвой, чуть дальше – наш собор во всем великолепии. Отнимаю глаза от окна. Из буйства красок возвращаюсь взглядом в убогое, серое жилище. На постели – сухая, измученная болезнью бабушка. Видно, что крепкая, видно, что борется со старухой-смертью.
Сын, уже пожилой человек, рассказывает:
– Мама у меня – кремень; гвозди бы из таких людей делать… Родила меня в Сибири, в 40-е годы. Почувствовала схватки и пошла в медпункт, а он за семь километров. По дороге у нее отошли воды, а на улице – минус 40. Пока дошла – низ платья и полушубка покрылись коркой льда. Врачи – за голову. Уложили ее, сбегали за молотком и стали лед скалывать. Только после этого удалось начать роды принимать. Вот так я и родился.
…Исповедовать старушку трудно: она практически ничего не понимает. Доверчиво смотрит большими глазами и улыбается. Она почти в мире ином.
Причастив старушку, прощаюсь. Благословляю ее и хочу положить руку на голову. Но моя причастница тянется взять мою руку в свои ладошки. Поцеловать хочет, думаю. Старушка берет мою ладонь, бережно подносит к губам, а потом, мгновение поколебавшись, вгрызается в руку несколькими уцелевшими зубами. Я отдергиваю руку, но поздно… Видимо, добрая старушка думала, что ее покормить хотят…
К слову, я совсем не рассердился на мою милую
