Отзвуки времени - Ирина Анатольевна Богданова
Понимать-то Рита понимала, но противно было до тошноты.
Старуха Галямзина встретила её в сиреневом трикотажном халате с оборками, с босыми ногами, которые украшали ярко-красные ногти. Она была невысокой и худощавой. Если бы не шаркающая походка и наклонённая к плечу голова, то её фигуру можно было бы назвать спортивной.
— Пенсию принесла? А где твоё «здравствуйте»? — огорошила она с порога, хотя Рита успела поздороваться.
— Здравствуйте, Раиса Васильевна, — ещё раз громко и раздельно произнесла Рита.
Галямзина перекинула сигарету из одного уголка рта в другой:
— Ну то-то! Проходи в кухню. Да сапоги не забудь снять.
Похвалив себя за предусмотрительность, Рита достала из сумки бахилы и натянула на подошвы. Каждое её движение Галямзина сопровождала кислым взглядом, и Рита твёрдо уверовала, что завтра поступит очередной звонок с кляузой. Чтоб расчистить место на кухонном столе, Галямзина смела в горсть яичную скорлупу.
Грязища в доме была неимоверная. Рита отсчитала деньги, которые старуха тут же сунула под клеёнку на столе, и повернулась, чтобы уйти.
— До свидания. — Она немного помедлила, но всё же решила попрощаться так же, как со всеми подопечными пенсионерами: — С наступающим!
— Это с каким ещё? — Вынув окурок изо рта, Галямзина затушила его о горшок с чахлой геранью.
Рита удивилась:
— С Новым годом. Ёлки уже продают.
— А, понятно, — протянула Галямзина, — я его не отмечаю. Год прошёл, и ладно. Главное, что пенсия тикает, — она постучала ладошкой по клеёнке. — А ёлки-палки эти придуманы для дурачков.
Внезапно выпрямившись, она с клёкотом в горле продекламировала:
Ёлки сухая розга
Маячит в глазищи нам,
По шапке Деда Мороза,
Ангела — по зубам![36]
Ошеломляюще злые стихи в преддверии доброго праздника звучали издёвкой, и в Ритином воображении моментально воспарил скорбный ангел со Смоленского кладбища, которому кто-то обломал крылья.
Она остановилась:
— И вы никогда не ставили в доме ёлку?
Галямзина поперхнулась на полуслове:
— Ещё чего! Детей у меня, слава Богу, нет, внуков тоже — не перед кем придуриваться и деньги на ветер выбрасывать.
Под изумлённым взглядом Риты она схватилась за сердце и медленно осела на бок.
* * *
Лёжа на полу, Раиса Васильевна не забывала одним глазом поглядывать, как почтальонша звонит в «Скорую» и торопливо диктует адрес и возраст. Она хотела было удивиться, но вспомнила, что на почте знают все данные, так что почтальонша вполне могла сообщить не только адрес, но и размер дохода.
— Все вы наводчики, только и ждёте, что урвать, — невнятно промычала она вслух, уже в следующее мгновение обнаружив у своего носа две пары грязной обуви. Чьи-то руки подняли её вверх, отвели на кровать, и в предплечье остро и резко вонзилась игла от укола.
— Я пойду? — робко сказала почтальонша. — Я на работе. У меня полная сумка корреспонденции и пенсий. Вы её в больницу заберёте?
Вещи перед глазами Раисы Васильевны качались из стороны в сторону.
— Идите, здесь ничего серьёзного, — сказал мужской голос. — Сейчас на всякий случай кардиограммку сделаем и подежурим, пока ваша бабушка не придёт в чувство.
Сфокусировав зрение, Раиса Васильевна увидела врача в белом халате и девушку-медсестру.
— Какая я тебе бабушка?
На этот раз шершавый язык не цеплялся за зубы.
— Ну вот видите, ей уже лучше, — обрадовалась медсестра. Быстро и ловко она развязала пояс халата Раисы Васильевны и с противным холодом шлёпнула ей на бок присоску кардиографа.
«Никудышная пошла молодёжь. Никудышная! — подумала Раиса Васильевна. — То ли дело в наше время!»
Она любила вспоминать свою молодость, пришедшуюся на послевоенные годы. Хорошее было время — правильное, сильное, крепкое, без дури в голове. А сейчас? Распустили народ, разбаловали, совсем страх потеряли! Раньше ведь как бывало: чуть что — вызов в партком, а то и бери выше — в органы! А оттуда прямая дорожка в суд. Посидят в колонии, подумают и тоже встанут в рабочую шеренгу: ать-два, ать-два. Левой! Левой! Шире шагай, не отставай! И она всегда была впереди: в пионерах — звеньевой, в комсомольцах — членом совета отряда, в коммунистах — председателем партийной ячейки. Её резких суждений боялся даже инструктор райкома, что иногда приходил к ним на завод проверять отчётность.
Левая нога сама по себе дрыгнула, едва не выбив проводок из рук медсестры.
— Не шевелитесь, бабушка.
«Опять бабушка, — разозлилась Раиса Васильевна. — Не надо мне таких внуков. И вообще никаких не надо! Вон, как ни посмотришь телевизор, так внуки только и делают, что на бабкину пенсию существуют, да ещё прикидывают, как побыстрее квартиркой завладеть. Почтальонша тоже глазами по квартире шарит, наверняка высматривает, что плохо лежит. Да ещё и про ёлку спросила. К чему бы это?»
Год от года жизнь становилась всё более ненавистной. Она всё время переживала новые приливы раздражения на весь белый свет. Это началось вскоре после развала СССР, когда стало ясно, что от идеалов социализма на память остались лишь грамоты из профкома и стопка книг с трудами Ленина и Брежнева. Почуяв, что ослабла железная хватка ЦК КПСС, молодёжь как с цепи сорвалась, кинувшись в разгул и иностранщину. Но это полбеды. Самое главное, что посходили с ума её ровесники-ветераны. Самый большой удар был получен ранней весной, когда Раиса Васильевна с полной сумкой продуктов шла с небольшого стихийного рынка, возникшего на пятачке у метро. День стоял солнечный, но холодный. Лёгкое пальто моментально продуло, и Раиса Васильевна прибавила шаг, мечтая о чашке чая с лимоном и карамелькой.
— Рая!
Она оглянулась. С букетом вербочек в руках её догоняла бывшая парторг завода Ольга Лосева.
— Рая, а я смотрю, ты или не ты? Давно не виделись.
С Лосевой они вместе учились во ВТУЗе при заводе, да и вообще, как говорится, шли параллельным курсом: обе одногодки, обе общественницы, обе одинокие. Даже квартиры от завода они получили одновременно. Правда Лосевой как начальству досталась квартира с раздельным санузлом, а самой Раисе Васильевне — с совмещённым.
— Здравствуй. — Раиса Васильевна остановилась. — Хорошо выглядишь. Видать, удачно пристроилась, раз кризис тебя не подкосил. А я на одну пенсию кручусь.
Ольга Лосева и впрямь изменилась в лучшую сторону, стала лицом светлее, улыбчивее. Но главное — глаза с девчачье-восторженным выражением. На партсобраниях она обычно сидела суровая и беспощадная, в тёмном костюме из джерси, застёгнутом на все пуговицы.
— И я живу на одну пенсию, — и Лосева улыбнулась так беспечно, словно автомобиль «Запорожец» в лотерею выиграла, был у них на заводе такой
