Отзвуки времени - Ирина Анатольевна Богданова
У печи возилась девка Акулька, что по сходной цене была куплена на прошлой неделе у разорившейся коллежской асессорши Раскудыкиной.
Протерев глаза, Колеватова принюхалась к запаху стряпни и поняла, что готова проглотить жареного быка вместе с рогами и копытами.
— Никак ты блины затеяла? С чего бы это?
— Затеяла, барыня, как не затеять, — глотая слова, затарахтела Акулька. — И киселёк сварила, всё как положено на поминки. Ко мне с утра соседская Дуська прибегала, жена шорника. Ейный брательник возит дрова его светлости графу Шувалову. Так вот шуваловский слуга Тишка сказал Гришке…
Колеватова закатила глаза под потолок, начиная кумекать, почему Раскудыкина снизила цену на Акульку едва ли не вдвое против других слуг. Всего за пятнадцать рублей сторговались, несмотря на то, что девка молодая и шустрая.
— Цыц, Акулька, — оборвала она поток слов. — Какие поминки, ты что, рехнулась? Толком говори, в чём дело.
— Так я и говорю! — Акулька столь звучно шмыгнула носом, что Колеватова забеспокоилась, не сронила бы соплю в горшок с похлёбкой. — Померла царица-то наша, Елизавета Петровна! Как теперь жить будем? Говорят, на престол взошёл государь Пётр Третий.
— Батюшка светы! — охнула Клеватова. — Да ты брешешь, Акулька!
— Вот вам крест, — забожилась Акулька. Её рука мелко заходила по груди, рассыпая крестные знамения. — К нам намедни нищенка забредала, твердила как заполошная: «Пеките блины, пеките блины, вскорости вся Расея будет печь блины». Я нищенку прогнала чуть не взашей, а глядь, её правда взяла! Вся Расея-матушка нынче на поминки блины с киселём стряпает.
Колеватова, что сходила со ступеней под полатями, так и замерла на одной ноге.
— Кого ты прогнала, дурища?
— Тётку в красной юбке и зелёной кофте. У неё ещё посох в руках был. Я ей и отрезала: мол, нечего побродяжкам у приличных домов отираться. Наша барыня покой и чистоту любит, а вы только грязь разносите.
Хотя колени у Колеватовой ослабли, в руках силушка сохранилась. Схватив подвернувшуюся подушку-думку, она запустила ею в Акульку:
— Недотёпа! Да тебя вожжами выпороть мало! Ты хоть соображаешь, что натворила?!
— А что? — У Акульки затряслась челюсть. — Прежняя барыня велела никому милостыню не подавать. Самим каждая копеечка дорога. Деньги счёт любят.
— Потому твоя Раскудыкина и разорилась дочиста, что гнала удачу от своих ворот! — заорала Колеватова. — Слыхала небось, что странников нам Бог посылает, чтобы испытать, каков ты есть человек?! Могла бы найти корку хлеба ради спасения своей души! — От возмущения она задыхалась, хватая ртом воздух. — А той блаженной Ксении, что ты прогнала, именитые люди в пояс кланяются и чуть ли не на коленях просят хлеб-соль отведать да примечают: у кого она возьмёт хоть сушечку или орешек, тому удача выпадает. А если отвернётся, то хозяйству убыток выйдет. Беда, ох беда!
Кое-как непослушными пальцами Колеватова застегнула пуговицы сорочки, натянула через голову шушун и только опосля отщипнула кусок пузыристого блина на конопляном масле.
— Помяни, Господи, душеньку царицы Елизаветы Петровны во Царствии Твоём и прости ей прегрешения вольные и невольные.
Смерть всех равняет под одну гребёнку. Смертушка придёт — не спросит: ей дорогу не заборонишь и рогатки не поставишь. Ей всё едино, что дворец, что курная изба — везде ворота отворены.
— Вот что, Акулька. — Она повернулась к девке и посмотрела со всей строгостью: — Собери мне блинов в корзинку. Пойду в церковь службу стоять да нищих одаривать, чтобы твои грехи замолить. Авось, и сжалится Господь, не накажет меня за твою глупость и скаредность.
Через много лет, когда уже старая Акулина придёт навестить могилу хозяйки на Смоленском кладбище, она заглянет и на другую могилку, около которой всегда толпится народ.
— Ты знала рабу Божию Ксению? — спросит её молодая барынька в синем капоре, подбитом лисьим мехом. По блестючему кольцу на пальце похоже, что новобрачная. — Правда ли говорят, что блаженная велела называть себя Андреем Фёдоровичем, по имени покойного мужа, а всём рассказывала, что умерла она — Ксения, а он жив-здоров?
— Видать Ксению видывала, а разговора с ней не вела, — покачает головой Акулина, — не довелось. Мало ли народа в стольном граде, со всеми не перебалакаешь.
* * *
Императрицу Елизавету Петровну похоронили в стылый день, пересыпанный снежной крупой, что ковром легла на ступени Зимнего.
Накануне от Зимнего дворца (часть ещё строилась) до Петропавловской крепости по невскому льду были проложены деревянные мостки. Вдоль всего пути стояли войска, и солдаты держали ружья по команде «на погребение», стволами вниз. Под тревожную барабанную дробь протяжно и уныло плакали трубы и флейты. Сплошная толпа народу на реке и набережной наблюдала, как из дворцовых ворот медленно выдвинулась похоронная процессия. Белизна снега подчёркивала траурные платья дам и чёрные попоны на лошадях; чёрные епанчи на кавалерах перемежались с чёрными латами рыцарей и чёрными штандартами на длинных шестах.
— Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей, — протяжно выводил хор певчих, и казалось, что по их голосам душенька усопшей императрицы взбирается к Небесным Чертогам.
Издалека с набережной Кронверка хорошо просматривались две фигуры, что провожали гроб: одна — мужская — подпрыгивала дурным галопом. И тогда концы царской мантии вырывались из рук лакеев и вороньими крыльями вились по ветру. Другая — женская — следовала величественно и скорбно.
— Истинная государыня новая царица Екатерина! — летел по толпе глухой ропот, проникая в самое сердце каждого, кто провожал в последний путь Елизавету Петровну.
— Матушка, Андрей Фёдорович, умоли Бога за императрицу, а не то погубит Россию наследник Пётр Третий, — тихо и просительно произнёс чей-то женский голос.
Никак блаженная рядом! Колеватова живо поворотилась на звук, но позади себя увидела лишь великое людское скопище.
* * *
Как трудно выбраться из хворобы! Кашель раздирал грудь и горло, а глаза слезились. Лихоманка выкручивала руки и ноги. Чувствуя, что сейчас упадёт, женщина свернула в ближний двор с приоткрытой калиткой. Собака сипло рыкнула, но не залаяла.
Натянув на плечи кусок рядна, женщина забилась в хлев, прислонилась к тёплому коровьему боку и зашептала слова молитвы. Она сердилась, что болезнь мешает ей славить Господа, и стыдилась своей немощи. Даст Бог, минует зима, сойдёт лёд на Неве и колокола запоют пасхальные звоны. У церковных врат батюшка в белых ризах двумя руками подымет крест и трижды крикнет
