Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский
– Батюшка, не унывайте, я слышал от старых монахов, что сам отец Пахомий удалялся в другую пещеру на большой высоте, куда никто не мог подняться кроме него. Говорят, что Лавра дала ему длинную веревку, по которой он поднимался в свое скрытое убежище. Так что дело за вами, – утешил меня мой друг.
– Что же, будем искать… – с улыбкой заметил я, осматривая скалы.
В душе появилась надежда отыскать свою пещеру. Отпустив усталых помощников, я ревностно принялся исследовать местность. Но сколько ни пытался я вскарабкаться по вертикальным каменным стенам, мне не удавалось взобраться наверх. «Придется отложить подъем в Пахомиевский приют до другого раза…» Приняв это решение, я отложил поиски, а вскоре в сторонке от пещер набрел на небольшой гротик, защищавший от ветра и дождя. Набросав внутрь сосновых веток, я с трудом смог поместиться в нем в своей одноместной палатке. Ночью поднялся ужасающий ураган. Ветер, обтекая вершину Афона, развивал огромную скорость и ревел в скалах с воем взлетающего реактивного самолета. Однако место, в котором укрыл меня найденный грот, защищал от ветра большой каменный монолит. И мне оставалось лишь с ужасом прислушиваться к реву урагана, который смел бы меня со скал вместе с палаткой, не найди я это крохотное убежище.
Почему-то на Афоне мне только в тесной маленькой палатке, при тусклом свете крохотной свечи перед бумажной иконочкой Пресвятой Богородицы, становилось так отрадно и утешительно, как ни в каком ином месте. В горном безлюдье в душе рождалась какая-то особая духовная трезвость, замечающая любое движение самого мельчайшего помысла или рассеянности. Только в уединении сердцу открывалась простая и безначальная тайна духовной жизни: если мы живем в миру и миром, то мы мертвы в Боге и для Бога. Под рев разыгравшегося урагана мне вспоминались строки из прочитанных книг, что подвижничество – суть Православия, потому что Богопознание есть вдохновенный подвиг человеческой души. Все больше и больше в этих лесных дебрях сердце мое убеждалось в том, что христианство без аскетики телесной и умной, – не истинно.
Когда я сравнивал свою размеренную жизнь на Каруле с ее ежедневными богослужениями, ко мне пришло познание того, что аскетика есть практическое воплощение всей нашей молитвенной жизни и нашего посильного приближения к Богопознанию. Все внутреннее пространство сердца стало всецело молитвенным словом или безмолвной молитвой, через которую, обогащая и укрепляя его благодатью, открывался безначальный и безпредельный Христос, ставший в нем безраздельно всем, без каких бы то ни было движений ума.
С этого времени пришла уверенность, что самодвижная молитва, пройдя множество испытаний и искушений, утвердилась в сердечной глубине прочно и неисходно, став источником нескончаемой тихой радости, постоянно согревающей душу. Волновало лишь то, что скрывалось за этой молитвой, словно она была лишь дверью к чему-то неведомому и непредставимому, где пребывал Бог. Как будто на какой-то краткий миг эта дверь приоткрылась, и изумленный ум на мгновение остановился, пораженный невиданным зрелищем удивительной неизменности Божественного Духа, в Котором жила сама любовь, вернее, весь Он был одной любовью.
Все последующие дни я пытался закрепить и усвоить это дивное видение, но самому войти еще раз в такое состояние мне не удавалось, поэтому я оставил свои попытки и пребывал в непрестанной молитве, следя за умом и не давая ему впасть в рассеянность или сонливость, в которые он норовил уклониться, лишенный всех помыслов. «Непременно нужно встретиться с отцом Григорием и посоветоваться с ним, когда спущусь вниз, лишь бы только он был жив…» С этим намерением, когда закончились сухари, я спустился на Карулю.
Потребность увидеть монаха Григория, поделиться своими переживаниями и открыться ему, как опытному монаху, звала меня неудержимо в этот уединенный, спрятанный от людей маленький монастырь. Отец Агафодор сопровождал меня до обители, оставшись ожидать моего возвращения за ее стенами. Привычный запах лекарств напомнил о себе еще на лестнице. Старец сильно сдавал и это было заметно по его усталому лицу с темными кругами под глазами. Но духом он оставался бодр:
– Рассказывай, рассказывай, патер. Только говори самое главное… – с сильной одышкой сказал отец Григорий, сидя в старом потертом кресле с пологой спинкой, дышал он трудно и было до слез жалко смотреть на него. – Где был? Где сейчас живешь? На своей Каруле?
– Бог привел, отче, помолиться в Иерусалиме, на Синае и в Каире. Как-то само собой получилось, я даже не ожидал, что это возможно. А с Карули будем уходить, здоровье мое становится хуже и хуже. Лавра дала нам келью на Керасьях, но денег нет, чтобы ее восстановить. Просим поэтому келью у Русского монастыря…
– С Афона монахи ездят, бывает, ко Гробу Господню, и на Синай. А насчет Каира не слышал, – монах через силу улыбнулся. – Что теперь хочешь узнать?
Я, волнуясь, рассказал о своем кавказском молитвенном опыте и любимом старце, отце Кирилле, и как оказался на Афоне, пытаясь передать свое понимание происшедших событий. Подвижник слушал, полузакрыв глаза и покачивая головой в такт этим рассуждениям. Должно быть, в моем
