Духовные отца Арсения - Отец Арсений
Прошли годы. Шел 1939 г., я уже давно жила в Москве, кончила МГУ, работала в научном институте, постоянно возясь с белыми мышами и крысами, испытывая на них действие разных препаратов, вирусов и микробов. Вышла замуж за Вячеслава. Я была в универмаге ЦУМ на Петровке, слышу: «Здравствуйте, Александра Федоровна». Оборачиваюсь и вижу: передо мной стоит женщина с очаровательным милым лицом и одета хорошо. Смотрю, и вдруг понимаю: это – блатная Катя. Обнялись, расцеловались, хотела ее расспросить, но она сказала: «Дайте Ваш адрес». Я сказала, она сразу отошла и, не прощаясь, смешалась с покупателями. Удивилась я, пошла по этажам ЦУМа. Вечером часов в десять раздался звонок, я открыла дверь. Катя вошла, молча разделась и сказала: «Простите, не простилась – было нельзя» и, еще не входя в комнату, произнесла: «Разрешите мне пожить у вас два месяца». Не знаю, что выражало мое лицо, но сказала: «Конечно, Катя, живи», – а в душе мелькнула мысль: «Обворует».
Ты, конечно, помнишь, что детей днем я отводила к родителям мужа, вечером забирала. Прожила Катя у нас более двух месяцев, дети мои и Вячеслав души в ней не чаяли, любили ее, и никогда не была она нам в тягость. Вечерами и в выходные молились при ней, из Ярославля приезжал о. Петр и дважды служил литургию, и мы не боялись Кати. Когда мы молились, всегда вставала, но крестилась редко. При служении о. Петром литургии подошла к нему и попросила уделить ей время для разговора, который был долгим. Потом, через год, о. Петр сказал нам: «Удивительный человек ваша Катя. Удивительный, и душа у нее христианская, но трудна ее жизнь».
Катя приходила в разное время, днем, вечером или около одиннадцати часов ночи, поэтому я дала ей ключ от квартиры. Как-то утром Катя подошла ко мне и Вячеславу и попросила ее перекрестить, обняла детей, приложилась к иконе Казанской Божией Матери и, как всегда, спокойно ушла. Ты же помнишь ее, встречалась у нас, даже была на литургии, что служил о. Петр, ты тогда сказала про Катю: «Какое доброе, интеллигентное, красивое и располагающее лицо». (Я вспомнила свои слова и действительно располагающее и привлекающее лицо этой женщины). Чем занималась и куда уходила Катя, я никогда не спрашивала, – продолжала Александра Федоровна. – В тот день, когда Катя попросила ее перекрестить, я пошла отводить детей к бабушке, а потом с Вячеславом двинулись на свои работы.
Придя с детьми вечером домой, увидела стоящую посередине стола чистую чашку и под ней записку: «Дорогие мои! Спасибо за доверие, за все. Люблю вас, вспоминайте Екатерину. Катя. Р. S. Сверток – вам, он чистый» – и слово «чистый» было подчеркнуто. Рядом лежал завернутый в газету большой сверток. Развернула и ахнула – такой большой суммы денег никогда не видала. Долго молились, советовались с о. Германом, и он сказал: «Одну треть отдайте нуждающимся, остальное оставьте себе». Все в жизни промыслительно, и «чистый» дар Кати помог нам. Разве это все не великое чудо Господа? «Воровка на доверии», «блатничка», не раз сидевшая в тюрьмах, – и вдруг такой удивительный поступок. Больше Катю не встречала, только в 1961 г. получила удивительное, полное любви и благодарности письмо. Однажды, рассказывая одному их знакомых о происшедшем, услышала: «Вы совершили грех, взяв деньги воровки». Я подумала, что этот человек плохо знает людей и не знает, что такое лагерь. Конечно, в 1958 г. рассказала об этом о. Арсению, и он ответил: «Правильно, что взяли, Катя сказала правду, деньги – «чистые», – этими словами она хотела сказать: «Крови и бедствия для людей на них не было».
Еще об одном чудесном случае расскажу. Шла я в половине двенадцатого ночи по Малой Никитской улице, было холодно, ветрено и на улице пустынно. Дома – все почти старой постройки с большими подворотнями. Молюсь и думаю: «Нужно скорее дойти до остановки трамвая «А», а идти еще минут пять-шесть, мне страшно. Прохожу высокий дом, внезапно вышли двое мужчин и втолкнули меня в подворотню, я пыталась, что-то сказать, но третий мужчина схватил меня за горло и, достав нож, сказал: «Молчи – прирежу! Быстро ее в подвал». Втащили в подвал, взяли сумку с продуктами и сумку с деньгами, где была зарплата, и стали меня со всех сторон ощупывать руками – нет ли чего ценного? Большой золотой крест на золотой цепочке висел на шее. Стащили через голову джемпер, и я осталась в одном платье с грубо расстегнутым воротом. Крест и цепочка еще оставались на мне. В подвале было светло. Кричать, просить, умолять было бесполезно, пощады ждать не приходилось. Сжавшись в комок, вложила все свое душевное «я» в молитву к Богу, Пресвятой Богородице, к духовному отцу Арсению. Не смерть пугала меня, а грязное надругательство над моим телом. Двое стояли около меня, а третий, по-видимому главный, вынимал из сумочки деньги, документы и разные лежащие там бумажки. Под висячей лампой внимательно просматривал их и даже читал, деньги положил в свой карман. А я могла только молиться Богу и беспорядочно призывать помощь Пресвятой Богородицы и батюшки. Третий внимательно и долго читал вынутую из моей сумочки какую-то бумажку и внезапно спросил: «В каком лагере сидела?» От растерянности вопроса не поняла. «В каком лагере находилась и сколько лет?» – я ответила. Внимательно посмотрев на меня, произнес: «Братва! Оденьте ее», – вынул деньги из своего кармана, положил в сумочку и сказал: «Иди домой, а о нас – сама понимаешь…» Я все поняла, Господь и Пресвятая Богородица и заступничество духовного отца Арсения спасли меня. Подошла к третьему (главарю), низко поклонилась, перекрестилась, протянула ему руку и сказала: «Спасибо Вам». – «Иди, иди скорее, за твое спасибо и тебе спасибо, а что в лагере была, по твоей справке узнал, лагерь хорошо знаю, иди».
Это было такое чудесное избавление, такое неописуемое чудо! Шла и прославляла Господа, Пресвятую Богородицу и защитника рода человеческого святого Николая Мирликийского. Шла со спокойной душой, но войдя в дом, разрыдалась, долго не могла придти в себя и только подойдя к иконам и помолившись, смогла рассказать Вячеславу все во всех подробностях. Только подумать, какую милость и чудо проявили Господь и Матерь Божия ко мне грешной. Ведь я была на краю гибели. Это было чудо».
Так вспоминала Александра Федоровна Берг о своей прожитой жизни.
ЕЩЕ О НАШЕЙ ОБЩИНЕ…
Воспоминания об о. Арсении, общине, ее жизни, о братьях и сестрах начали писать уже в двадцатые годы. Воспоминания были искренние, свежие, полные той духовной атмосферы, в которой тогда жили. Но начавшиеся массовые аресты верующих заставили многих из нас уничтожить написанное или отдать на сохранение знакомым, не связанным с общиной. Боясь репрессий, они тоже часто уничтожали воспоминания.
У двух сестер и одного брата общины при аресте были найдены воспоминания, и это принесло огромный вред многим из нас.
Самыми трудными годами для жизни общины были годы с 1928 по 1937: аресты, ссылки, лагеря, массовое закрытие храмов, повальные аресты священников и прихожан и полная неуверенность каждого в завтрашнем дне. В конце декабря 1927 г., под самое Рождество Христово, о. Арсения арестовали и выслали в Архангельскую область, при этом часто переводили на жительство из одной деревни в другую, не давая прожить на одном месте более четырех-пяти месяцев.
До 1929 г. храм не закрывали, в нем служили наши иереи о. Стефан и о. Василий, потом их арестовали, и настоятелем стал обновленческий священник. Ходили в другие церкви, еще открытые, община теперь жила скрытно.
Большие сложности возникали с поездками к о. Арсению в ссылку: ссыльные голодали, и мы старались как можно чаще возить продукты, пачки писем от духовных детей и, естественно, общаться с ним, но возникли две почти непреодолимые трудности. После второго приезда к нему одной из его духовных дочерей пришел милиционер и придирчиво расспрашивал, зачем приезжают и кто, сказал о запрете посещений. Кроме того, хозяйки домов, где поселялся о. Арсений, видя, что мы привозим много продуктов, смотрели на проживание у них батюшки как на «золотую жилу», из которой можно добывать пропитание для всей своей семьи, тем более что он отдавал привезенное хозяйке и она готовила ему пищу. Кто бы из нас ни приехал, слышали: «Мало привезла». Почти все хозяйки во всех деревнях поступали так же. Я как-то сказала одной из них, что привозим продукты на прокормление шести человек и услышала: «Ну и что? Кормлю от вашего попа всю семью, у вас, московских, денег – воза, а у меня – дети. Милицию захотела? Пойду и сообщу – разъездились!»
Пришлось уехать в другой дом, но вскоре пришел милиционер, стал грозить, был сильно выпивши. Дала ему сто рублей, по тем временам – большие деньги, он взял и сказал: «Ладно, дело закрою, а Варвара – баба дрянная».
После окончания ссылки и срока проживания за сто километров от Москвы о. Арсений поселился в небольшом подмосковном городке, где чудом еще сохранилась маленькая церковь с настоятелем о. Александром – больным и старым человеком. Он разрешил батюшке служить, договорившись, видимо, с властями предержащими. Служил о. Арсений не часто, это дало возможность всем сохранившимся духовным детям приезжать к нему, но мы чувствовали – это было временно, репрессии возрастали, усилия властей были направлены на уничтожение Церкви, на полное истребление духовенства, осквернение и разрушение храмов.
