Бодхи - Происхождение видов
- Пеленать? Это что?
- Ребенка туго заматывают в простыню, ее называют «пеленка», туда заправляют руки, чтобы он не махал ими…
- ?? Чтобы он не махал ими? Как это? Кому это надо? – изумлению Рианы, казалось, не было границ. – Нет, я правда не понимаю…
- Так делают. И всё тут! – В голосе Майка явно проявилось раздражение, и у Торы от удивления отвисла челюсть. Арчи вовремя перехватила ее готовое выплеснуться изумление, притянула ее голову к себе и прошептала: «мы, конечно, очищаем по возможности от негативного мусора захваченные воспоминания, но если ты хочешь совершенно точно все вспомнить, то целесообразно не перемешивать пакет восприятий и взять его таким, какой он есть. Естественно, в этом есть риск и порой ты получаешь по ушам доброй порцией негативных эмоций – тут каждый решает сам – на что он готов ради чистоты эксперимента. Майк, похоже, очень хочет быть точным в этом воспоминании. Отравится, конечно. Ничего страшного, часик усиленной эмоциональной полировки и все будет ОК».
- У меня часто возникало желание экспериментировать, - продолжал Майк, - но жена, которая всегда была мягкой и уступчивой, в таких ситуациях превращалась в мегеру, в железобетонную стену, и попытки продавить ее натыкались на быстро нарастающую агрессию. Пока человека не трогают, пока не задевают его жестких концепций, он может содействовать в некоторых экспериментах, или как минимум не слишком активно препятствовать им, считать себя новатором и достаточно гибким человеком. Но стоит задеть его любимую мозоль, зацепить жестко укоренившиеся концепции, и тогда перед тобой уже нечто совершенно иное – сумасшедший с пеной у рта, тиран, изо всех сил пытающийся подавить, вытравить любое инакомыслие. Ее аргумент всегда был один и тот же – «нет, давай мы об этом потом подумаем как-нибудь, обсудим, нельзя же вот так сразу, а пока сделаем так, как положено». Излишне говорить, что никакого «потом» никогда не было. Детей пеленают. При этом говорят «чтобы он не травмировал себя», «чтобы лучше спал». Мне всегда казалось, что ребенок испытывает ужас от того, что схвачен в железные тиски, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба, он начинает кричать, пытается вырваться, а его лишь еще туже пеленают. Помогая жене, я часто зверел, когда наш ребенок умудрялся во время пеленания вытаскивать руки, болтал изо всех сил ногами, пеленка запутывалась, и я с остервенением запихивал его руки и пеленал так, чтобы он и пошевелиться не мог. Потом мне становилось стыдно, но жена была довольна – ребеночек хорошо связан, значит – все хорошо. Когда я говорил, что сомневаюсь в том, что ему хорошо, она лишь отмахивалась – так надо, так делала ее мама, так делают все мамы испокон веков, о чем тут говорить? С какого-то момента наш сын сдался – он перестал бороться и покорно давал себя пеленать. Не знаю – было ли то самовнушение или нет, но мне отчетливо показалось, что в его глазах немного потух какой-то огонек, словно что-то в нем необратимо сломалось. А мне стало спокойнее. Теперь с ребенком было меньше возни – запеленал, бросил его как полено в кроватке и пошел своими делами заниматься. А он покричит, помолчит, еще покричит, да и заснет. Вот и замечательно. Но иногда я испытывал смутные приступы – словно предаю что-то в самом себе.
Майк помолчал пол минуты и продолжил.
- Сейчас, возвращаясь к текущему моменту, я понимаю, конечно же - что именно меня мучило. Подавляя желание свободы в ком-либо, выбирая довольство вместо усилий по устранению раздражения и ложных концепций, диктующих те или иные абсурдные действия, достигая этого довольства путем пытки беспомощного человека, а пеленание – это несомненно изощренная пытка, я тем самым становлюсь в оппозицию к озаренным восприятиям. Если я совершаю действия, нацеленные на подавление озаренных восприятий в ком-либо, я тем самым подавляю их в самом себе. Но «тот-я» был предельно далек от этой ясности. Я-тот – обычный продукт той эпохи. И еще. – Майк запнулся, прикусил губу, пожевал ее с нарочито смешным выражением лица, показывающим, что ему сейчас совсем не радостно. – Еще я его бил.
- Кого?
- Ребенка.
- В каком смысле? Когда он вырос?
- В том-то и дело. Не когда он вырос, а когда он только родился. Когда ему было две недели, месяц и дальше.
Казалось, молчание в комнате стало вещественным.
- Ну…, - Тисса медленно подбирала слова, - во-первых я предлагаю тебе говорить не «я», а «он», или хотя бы «тот-я» - так будет точнее. Но постой, это же просто даже физически невозможно – бить такого маленького ребенка.
- Да? – в голосе Майка прозвучало отчаяние. – Ты уверена? Ты просто человек НАШЕЙ эпохи. А я имею опыт – каково быть человеком ТОЙ эпохи. Так вот знай, что это возможно. И я, и моя жена били его. И мать моей жены. Это называлось «шлепать». Эдакое милое словечко, которым взрослые прикрывают свою ненависть к детям. Все родители «шлепают» своих детей. Это еще называют частью «воспитания». И считается, что если детей не бить, то они «избалуются»… у меня сейчас голова идет кругом от этого воинствующего фашизма… «избалуются» - значит перестанут подчиняться бесконечным требованиям, запретам, указаниям, и будут хотеть делать то, чего им радостно хочется! Говорю все это, помню – как это было, вижу своими глазами, и не могу поверить – что такое было возможно… планомерно делать из детей рабов, послушные механизмы, подавлять на корню все их радостные желания… пытки, избиения, агрессивное вдалбливание концепций… но этот пример особенно показателен – ведь мы били месячного ребенка за то, что он сопротивлялся пеленанию, причем если жена держала свое раздражение в рамках приемлемого тогда поведения, то я часто выходил из себя, и бил его по-настоящему, открытой ладонью по попе… и по голове бил!
Майк словно захлебнулся своими словами. – Так поступал не только я. Когда я с коляской гулял среди других молодых родителей, я и не такое видел… Ясно помню ситуацию в парке. Ребенок, девчонка лет пяти, веселая такая, зверячая, активная, что-то сказала, и женщина, которая стояла рядом, ударила ее, дала подзатыльник. Потом еще раз. Потом, на глазах зверея, еще – пока девчонка не заплакала. И НИКТО ВООБЩЕ НИКАК не отреагировал. Потому что эта женщина – ее мать. Если бы то же самое сделал любой другой прохожий, то ни у кого не возникло бы сомнений, что это насилие, возможно его бы даже потащили в суд, а уж общественное презрение и осуждение ему точно было бы обеспечено.
А вот еще всплыл эпизод – я в книжном, просматриваю книгу о детских психических заболеваниях. Меня заинтересовало в ней то, что она написана психиатрами, учеными, врачами, а я хотел именно такой информации – научной, по максимуму очищенной от привычных глупостей. Но то, что я прочел… я так и застыл в этом магазине. Помню, что мне стало страшно. Сейчас помню только два эпизода – девочка написала в дневнике, что она не любит свою мать, и вообще не любит своих друзей и родственников, ей с ними неинтересно, она не хочет с ними общаться. Мать, прочтя это (кстати, совершенно обычное в то время явление – шпионаж за детьми), обратилась к психиатрам. Психиатры согласились с ней в том, что такое поведение девочки свидетельствует о психическом заболевании! Ее начали лечить… сейчас, минуту… - Майк помолчал и продолжил – ее начали лечить – сначала с ней вели беседы, потом ей стали давать таблетки. В книге подробно описывали – какие таблетки, сколько, как долго ее заставляли пить. Тогда, в магазине… я хотел их убить… черт возьми – я хотел их убить, родителей-убийц, психиатров-убийц, я представлял себе… да, я представил себе, что это самое сделали с моей любимой девочкой… я бы их убил. А потом я подумал – но ведь и та девочка могла бы быть моей любимой, и ее убили… сейчас я ясно чувствую – что такое «хотеть убить» - страшная отрава… ну так вот – после двухмесячного интенсивного курса лечения девочка стала писать в дневнике «я сильно люблю мою маму», стала общаться с родителями и «друзьями» - все в восторге, вылечили! А? – Майк обвел глазами слушателей?
Тора сидела, словно парализованная. На ее лице застыло изумление, отчаяние, вдруг она словно очнулась, по телу прошла сильная дрожь, Тора встряхнулась, как большая собака, и снова на ее лице отразилось упорство, устремленность, серьезность.
- Раньше мне часто казалось, что Большая Детская Война перехлестывала в своей жестокости всякие разумные границы. Кажется, я понемногу начинаю понимать – почему это случилось. Если очень долго, очень изощренно, на каждом шагу применять к человеку психические и физические пытки, то чего же можно ждать, когда терпение лопнет?
- Да. – Тисса кивнула, - это я читала. Психиатрия. Страшная штука. Читала. Примеров миллион. Основоположник американской психиатрии Бенджамин Раш считал, что если негр-раб хочет убежать от рабовладельца, то он психически болен. Это считалось гуманным – не убивать беглого раба, а лечить. Впрочем, лечили в те года своеобразно – доминировала теория, что психические заболевания проистекают от неверной циркуляции крови, ну и чтобы эту циркуляцию исправить, больного привязывали и оставляли лежать без движения на несколько дней, а то и недель… а ведь это и есть пеленание! С тех же исходом, кстати – реальное помешательство пациентов. Ну а что творилось в Советском Союзе в 20-м - 21-м веках, в Китае, - это всем известно. Психиатрия стала страшным орудием подавления инакомыслия. Без суда, без следствия, на всю жизнь.
