И Калышева - Основы истинной науки -II
В таких условиях стоит человек у порога двадцатого столетия. Они обрисовывают его положение и ближайшие задачи будущего» (стр. 140 -142).
Он говорит далее: «А если это так, то не в одних вещественных условиях существования, а вместе с ними и в жизни индивидуального, единичного лица, следует искать причины зол, удручающих человеческий род, следовательно, не один вещественный мир должен быть улучшен и исправлен, а вместе с ним, в то же время, и единичный, действительный человек. Поняв настоящее значение вещественного мира и то, в чём заключается тесная его связь с единичным, живым человеком, мы должны рано или поздно убедиться, что сам по себе отдельно взятый, оторванный от почвы, на которой вырос, т.е. от психической жизни индивидуального лица, для которой он существует, вещественный мир не имеет смысла и не может самостоятельно существовать в понятиях человека, как собственная его тень, или как облака и тучи, с дождями, грозами и градами, образуемые испарениями суши и вод.
Но специфическое то, что отличает человека от природы и от него самого, как животного организма - это его сознательная психическая жизнь и деятельность, рождаемая способностью перерабатывать внешние впечатления и внутренние ощущения в новые формы и приводить их в новые сочетания. Условия, вносимые этою способностью, неизвестны остальному миру; только человеку доступны формы и комбинации, рождаемые сознательностью. До сих пор мы имели дело с продуктами сознательности, как с вещественными явлениями; наступает пора обратить внимание на роль этой способности в жизни и деятельности индивидуального лица и в устроении его личной судьбы посреди внешней природы и других людей, в организованном сожительстве.
Таким образом, развитие самого знания приводит нас снова к религии и научной нравственности. Обе, сначала отвергнутые, оказываются двумя различными путями к устроению личной судьбы, жизни и деятельности единичного, действительного человека, как выработка так называемого вещественного мира есть лишь путь для устроения судьбы, жизни и деятельности, мы не можем остановиться ни на религии, как на догматическом учении, ни на этике, как на научной системе, а должны спуститься ещё ниже, сделать ещё один последний шаг, - осуществить в жизни, на самом деле, то, чему учат религия и нравственность. Только воспитанием и беспрестанным упражнением мысль обращается в действительность и их различие исчезает совсем: идеал становится действительностью, действительность - идеалом.
Обратимся назад. Длинён и тяжек был путь знания, которым шли новые европейские народы; но они совершили великое дело и великий подвиг. Они окончательно, бесповоротно и блистательно разрешили вопрос о мышлении, его условиях, законах его деятельности и участии в жизни человека и людей. В сравнении с тем, что сделано по этому вопросу христианской Европой, все усилия и попытки древнего мира и востока кажутся ребяческими начинаниями, младенческим лепетом. Соблазнившись древом познания добра и зла и повторив историю грехопадения, христианские народы Европы разгадали загадку мышления, рассеяли его миражи, выяснили механику, которая их производит. В этом великая заслуга европейцев. Благодаря результатам, достигнутым их неимоверными усилиями и тяжкими жертвами, дальнейший путь указан и облегчён. Будущие деятели и двигатели развития рода человеческого, кто бы они ни были, могут, зная то, что уже сделано и выяснено, идти далее, не смущаясь тем, что так долго и так мучительно сбивало их с толку на пути к возможному улучшению быта и деятельности человека - посреди природы и других людей» (стр. 145-147).
Чтобы познакомиться с мнением философа Канта, мы приведём сокращённый смысл его подробных рассуждений из книги «Kritik der practischen Vernunft».
По Канту, нравственность есть сама по себе цель. Исполнять этот закон должно не для того, чтобы получить счастье (всё равно, в этой или будущей жизни), но только потому, что этот закон сам по себе хорош, разумен и соответствует истинной природе человека. Вопрос о том, для чего надо быть нравственным, бессмыслен; это высочайший долг человека и никакого другого смысла он не имеет. Искать какой-нибудь иной цели, значило бы подчинять его чему-нибудь иному, и тем отрицать безусловную высоту нравственного начала, видеть в нём лишь средство.
Но здесь возникает перед нами наиболее трудный вопрос. Счастье не может быть целью нравственной деятельности; это установлено окончательно. Но, с другой стороны, если долг и есть сам по себе высшее благо, то полная и окончательная справедливость требует, чтобы добрый человек не был несчастным. И это не есть эгоистическое желание человека, но требование самого разума, который ищет полной справедливости (стр. 133). Затруднение это состоит не столько в том, что мы видим теперь в мире несправедливое распределения счастья, но действительная, и по-видимому, неустранимая трудность вопроса состоит в том, что мы вообще не можем представить никакой связи между исполнением долга и счастьем.
Счастье и нравственность вообще могут быть связаны только трояко: или счастье и нравственность есть одно и то же, или нравственность порождает счастье, или, наконец, счастье порождает нравственность. Что счастье и нравственность не одно и то же, что правила для достижения второго иные, чем правила для достижения первого - это уже доказано: долг состоит именно в том, чтобы отрешиться от всех предметов желаний и следовать одному формальному, нравственному закону. Ещё невозможнее второе предположение, именно, что счастье есть причина нравственности. Это утверждение прямо ложно, ибо нравственность состоит не в какой-нибудь цели, но в самом нравственном действии. Что касается до третьего возможного предположения, именно, что нравственность есть причина счастья, то оно по-видимому тоже невозможно, ибо счастье обусловлено неизменными законами природы; для достижения его должно знать эти законы, уметь ими воспользоваться, одним словом, - иметь совершенно иное правило поведения, чем безусловное и формальное предписание нравственного долга (стр. 140-143).
Таково коренное противоречие деятельного разума. Он требует, с одной стороны, чтобы полное благо, т.е. соединение нравственности со счастьем, было возможно, с другой - не находит никаких оснований для этого совпадения.
Из этого противоречия, говорит Кант, есть только один исход, именно признания бытия такого Верховного Существа, которое, стоя выше как природы с её законами, так и конечных существ, привело бы в правильную связь добродетель с счастьем. Человек, как разумно действующее в мире существо, не есть творец мира и природы, поэтому и в исполняемом им нравственном законе нет ещё никакого основания для необходимого совпадения между добром и счастьем. Но так как это совпадение есть требование (постулат) его разума, без которого сама нравственность, как возможность полного блага, недостижима, то мы необходимо приходим к утверждению бытия Разумного Творца и Промыслителя, восстановляющего мировую справедливость, т.е. Бога. Бытие Бога, признанное возможным, но непостижимым для теоретического разума, открывается теперь как действительное и необходимое нравственному сознанию. Нравственный долг открывает новый мир, мир сверхчувственный с его Главою и Промыслителем - Богом (стр. 150).
Фихте старался установить тождество бытия и мысли, существования и сознания, объекта и субъекта. В виду такой цели он рассматривает «я», как деятельность по преимуществу.
Согласно с этим, в практической части своей философии, он приходит к заключению, что истинное назначение человека не мысль, но действие, которое есть осуществлённая мысль.
«Я свободен, - говорит он. - Это откровение моего сознания. Я свободен; всё мое достоинство определяется не только моими действиями, но и свободным решением моей воли повиноваться голосу совести. Вечный мир для меня теперь светлее, и основные законы его устройства яснее раскрываются пред моим умственным взором. Моя воля, сокрытая в глубоком тайнике души моей, есть первое звено в цепи следствий, охватывающей невидимое царство дуда, точно так как в этом земном мире действие, - движение, сообщённое материи, - есть первое звено в материальной цени причин и следствий, охватывающей этот мир. Воля есть действующая причина, живой принцип духовного мира, движение же есть принцип чувственного мира. Я стою между этих двух миров: с одной стороны - мира видимого, в котором существенно только одно действие, тогда так намерение не имеет никакого значения, с другой - мира невидимого и непостижимого, на который воздействует воля. В обоих этих мирах „я“ - действующая сила. Божественная жизнь, как её может представить себе конечный ум, самообразующаяся, самопредставляющаяся воля. Взору смертных она является облеченной в бесчисленное множество чувственных форм, она проникает меня и всю неизмеримую вселенную, пробегая по моим жилам и мышцам и сообщая жизнь деревьям, цветам, траве. Мёртвая, тяжёлая масса инертной материи, наполнявшей природу, исчезла и вместо неё течёт из своего бесконечного источника светлый, вечный поток жизни и силы.
