Виктор Меньшов - Русские провидцы и предсказатели

Случай свел меня со священником. Он выслушал мой рассказ и спросил, как я думаю сам. Я честно сказал, что не знаю, возможно, из корысти? Но Иуда сам бросил полученные деньги… Словом, не знаю, иначе бы не разговаривал с ним, а давно написал пьесу и успокоился. И в свою очередь спросил священника, как думает он? Ответ меня буквально огорошил.

– А никак не думаю, – ответил священник. – Для меня это абсолютно неважно, поскольку, предавая Христа, Иуда предал свою собственную бессмертную душу.

Вот так вот – ни убавить, ни прибавить. Это просто ДРУГОЙ взгляд на привычные, казалось бы, вещи. Другое ВИДЕНИЕ. И сразу же все становится предельно ясно и понятно: предательство, в какие бы одежды оно ни рядилось, за какие бы мотивы ни пряталось, всегда останется предательством.

Естественно, я не претендую на подобное видение. Более того, вполне допускаю, что Корейша за годы насильственного заточения в психушке МОГ стать действительно больным человеком.

Иначе говоря: человек хотел жить так, как хотел, а его заставляли жить, как все.

Кто-то по поводу феномена Корейши сделал весьма меткое замечание о том, что юродивые появляются именно в те времена, когда в них есть потребность.

«А лихо будет!», или Воспитание неразумных по системе Павла Стожкова, старца Таганрогского

Как у тебя будет какое горе, хоть на море, хоть на воле, а ты кричи: «Павло, ратуй!»

Павел Павлович Стожков 8.11.1792, Кролевецкий уезд, Черниговская губерния, – 10.03.1879, Таганрог

Павел Павлович Стожков был родом из дворян Черниговской губернии, Кролевецкого уезда. Так значилось в его билете за номером 1402, выданном Кролевецким земским судом 13 февраля 1858 года. Его отец, коллежский регистратор, и мать имели 800 душ крестьян. Их младший сын, названный Павлом Павловичем в честь Павла-исповедника и, конечно, отца, родился 8 ноября 1792 года.

«Когда я был еще малым, – вспоминал Павел Стожков, – то отец хотел учить меня высоким наукам, так как и брат мой, штабс-капитан Иван Павлович, был человек образованный, но я не захотел.

Все мое желание от юности было – молиться Богу, а намерение – идти по святым местам. Но отец мой противился этому и никак не хотел меня отпускать. Когда мне было 16 лет, я украдкой оставил дом родителей и проходил по святым местам целый год, и, когда воротился домой, отец хорошо побил меня с наказом, чтобы я более и думать не смел о страннической жизни и хождении по монастырям. Но сердце мое не могло успокоиться и согласиться жить той жизнью, которая желалась отцу».

Как жил Павел в отцовском доме до двадцати пяти лет, практически ничего не известно, кроме того, что намерения своего «уйти куда-нибудь ради спасения души», он не оставлял все это время. Видя подобное упорство, отец решается разделить свое имущество между двумя сыновьями. При разделе Павлу досталось «много имущества, скота и овец, также несколько сот душ крестьян» и шестьдесят тысяч рублей. Все крестьяне получили вольные, скот и движимое имущество было продано, а вырученные деньги розданы бедным. Получив, наконец, благословение отца, Павел ушел из дома навсегда.

Более пяти лет он ходил по святым местам, но нигде не остался, выбрав для постоянного места жительства заштатный город Таганрог, недалеко от родной Малороссии. Здесь он забывает окончательно свое дворянское происхождение, ведет самый простой образ жизни, работает, одевается в крестьянскую одежду и переходит на народный малороссийский язык.

В Таганроге он жил на разных квартирах: на Касперовке, в крепости, двадцать лет на Банном спуске у вдовы Елены Никитичны Баевой. Потом снял отдельный домик за 75 рублей в год в Депальдовском переулке у Ефима Смирнова. В этом домике он проживет до глубокой старости, здесь и скончается в 1879 году, здесь же, в Депальдовском переулке, № 88, со временем появится подворье старца Павла. Но пока Павлу Стожкову об этом не время даже думать.

От природы наделенный хорошим здоровьем и физически сильный, первое время он нанимается на поденную работу на хлебных ссыпках таганрогских купцов Солодовых. Любит посещать храмы, особенно Успенский собор, которому делает много пожертвований. В этом храме было восемнадцать серебряных лампад с надписью, что они пожертвованы Павлом Павловичем Стожковым.

Простая серая подпоясанная свитка, большие мужицкие сапоги, простой работы серая суконная шапка не скрывали благородного внешнего вида и обаяния, многие, особенно женщины, считали его привлекательным и даже красивым. Зато большая палка в руках – неизменная спутница, хорошо отражала строгость характера хозяина, маскируя доброту сердца.

Поселившись в отдельном доме, Павел Павлович стал принимать к себе в качестве послушников жильцов: стариков и юношей, вдов и девиц. Послушников держал в строгости. Запрещал работать по праздникам, пить чай, есть, вообще что-либо делать без его благословения.

«А лыхо буде!» (А лихо будет!) – присказка-угроза старца для непослушных и нерадивых, известная в то время всем таганрогцам. Потому что в городе и в его окрестностях знали, что Павло Павлович – человек не только очень набожный и строгий, но мудрый и прозорливый.

Каждый день старца был похож один на другой. С раннего утра – в храм: свечи поставить, иконы протереть – у него для этих целей всегда было белое полотенце припасено, а иконы, которые он обихаживал больше других, прихожане между собой называли «павловскими».

Из храма – на базар: обходить торгующих, давать наставления. Он терпеть не мог грызущих семечки, считая подобное занятие праздным. Поэтому торговки, при виде старца идущего с неизменной палкой в руках, подхватывались, прятали семечки, отряхивали с себя шелуху, передавали по рядам о его приближении, чтобы все успели замести следы «преступления».

– А лихо будет! – грозил старец палкой. – Отряхнулись уже! – и неодобрительно качал головой. За подобное непослушание он мог и наказать – отказаться взять милостыню у провинившейся.

В три-четыре часа пополудни он возвращался домой обедать. На обед обычно варился борщ по самому что ни на есть простому и незатейливому рецепту. Все нужные для борща овощи крошились, складывались вместе в большой глиняный горшок, заливались водой и квасом. После этого горшок ставился в русскую печь, в дальний угол. Печь закладывалась кизяком[2] и растапливалась, когда кизяк прогорал, печь закрывалась заслонкой, и борщ варился сам до готовности.

В доме старца – несколько комнат, одна из них – келья старца, вся в иконах. Под иконами у стены – деревянная скамейка с кувшинами, наполненными песком, в песок вставлены свечи, горевшие день и ночь. У многих икон горели лампады. Около одной из стен стояла голая скамья, на которой хозяин спал. Остальное пространство кельи было заполнено кадками, горшками, корзинами и мешками с хлебом, бубликами, маслинами, черносливом, лимонами, апельсинами, медом и прочей снедью. На стенах висели сумки с просфорами. Если бы не иконы со свечами и лампадами, келья ничем бы не отличалась от обыкновенной кладовой, еще меньше она походила на жилую комнату.

Все эти съестные припасы старец раздавал посетителям и живущим у него послушникам и послушницам, но не поровну, а по своему усмотрению, часто с притчей, скрытый смысл которой таил информацию о будущем.

Например, был такой случай. Зашел к старцу в гости протоиерей Успенского собора Федор Покровский с супругой. Старец принял их очень радушно. Протоиерею подарил небольшую иконку Божьей Матери «Нечаянная радость», а жене его сказал: «На тебе, Софья, крест и просфору». Подарок оказался не без значения. Дети у них выросли своенравные, Софья жаловалась, что «целый век свой несет крест от них», а после смерти мужа ей предоставили место в просфорне.

Помимо своих послушников и посетителей старец заботился о заключенных в тюрьме, которая в то время располагалась на старом рыбном базаре. Каждую неделю посылал арестантам пищу: печеный хлеб пудами, два-три пуда мяса, большие горшки с борщом – их послушницы старца носили на коромыслах. Если же острожник заболевал или умирал, что случалось нередко, забота старца усиливалась: он давал денег на одежду и на гроб для умершего. Часто при приближении смерти преступники составляли список своих грехов на бумаге и передавали через надзирателя старцу, чтобы он помолился за их грехи перед Богом.

Нередко солдаты, закончившие царскую службу, шли к старцу за благословением. Однажды один из них ждал в приемной у старца.

– Марья, зови ко мне иеромонаха, – велел Павел Павлович.

– Нет здесь никакого иеромонаха, только солдатик один, – растерялась женщина.

– А лихо будет! Что ты старца учишь? Зови!

Впоследствии бывший солдат стал иеромонахом Глинской пустыни Киевской губернии, а лет через 25 после смерти старца открыл на Кавказе скит и был его первым настоятелем.