Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина
Да, обычная судьба ищущего. Хорошо еще, не судили за тунеядство. Больше всего людей беспокоит, а порою и раздражает именно это: почему не как все? почему не в стае? Я тоже прошел через подобные “почему”, так что судьба Сашина мне понятна.
— Он сразу поселился здесь?
— Нет, это его вторая избушка. Вначале он жил у Плешивой горы. Это еще большая глушь, километров за пятьдесят отсюда. Там и открылась связь. Учитель повел Сашу персонально.
— О’Джан?
— Да, именно так.
— Саша рассказывал о связи?
— Довольно часто. Но слушать его было как-то необыкновенно, странно.
— То есть вы не совсем верили?
— Да как сказать…. Верить-то верили, но не сердцем. Мы ведь самые простые люди: я бухгалтер, Петр Алексеич полжизни в морях, как говорится, дети системы, в нас атеизм палкой вбивали. Я-то еще ничего, любила Сашу послушать, жалела сынка, а вот Петр Алексеич… ох, как сердился порой! Да и то сказать, перебрались на новое место, почитай, за тридевять земель, дом нам попался старый, разваливается по швам. Повсюду руки нужны, а сам-то еще не окреп после болезни. Сынок же вместо помощи болтается по горам, невесть с какой целью. Ну настроение Алексеича передавалось мне. Понятно, отсюда и взаимное непонимание…
— Долго Саша жил на Плешивой?
— С год, наверное, или около того. Пока не написал “Синергетику”.
— Что это такое? Учение?
— Нет, как бы вступление, вводная часть к Учению. Надо было подготовить умы.
— Сам написал?
— Да я и не пойму. Саша всегда отрицал свое авторство. Все через Учителя, говорит, а я лишь проводник, медиум. Вот этого и не пойму, хоть убей, как это не сам писал? кто за него? В конце-то “Синергетики” так и сказано: принято, мол, по Лучу Махасатьяны в урочище близ горы Плешивой. И еще запомнила: “Сей труд не есть сочинение, но изложение издавна известного”. Вот как, не сочинение, а изложение.
— Вы говорите, по Лучу…
— Махасатьяны. Саша объяснил — это Луч Будды. Да, а только “Синергетику” закончил, связь стала слабеть. Я так понимаю, что-то в атмосфере приключилось. Учитель тогда посоветовал сменить место. Как раз зима была, январь, морозы у нас лютые. Саша и начал перебираться с пожитками на новое место. Легко сказать! В кирзовых-то сапогах да телогреечке… Вот здесь и облюбовал местечко. От старой избушки, я уже говорила, верст этак пятьдесят, не меньше. Так он раз пять туда-обратно, пока все вещички не перетащил. Да продукты. Одна печка с трубой что стоит! Килограммов под сорок, поди, ее-то и перетащил в первую очередь.
— Крепкий парень, должно.
— На вид-то не очень. Духом — да, крепкий. Я представил эти рейсы туда-сюда по нехоженой зимней тайге, по крутым горам, когда каждый шаг с трудом… Да, без крепости Духа человеку браться за такое дело не следует.
— А здесь Саша долго жил?
— Долго. Пока не написал “Калагию”.
— Это и есть Учение?
— Да. В переводе с санскрита “Калагия” означает “Власть над Временем”.
— Вы читали?
— Несколько раз бралась, очень сложная вещь… Иной раз совершенно не верится, что такие знания даны через Сашу. Он много раз говорил, сожалел даже, что “Калагию” поймут немногие. Она для следующей расы эволюции. Шестой. А наша, Пятая, завершается. Остались, мол, считанные дни Кали-юги.
— Что же нас ожидает? Огненное Крещение?
— Да вроде того. По “Калагии” будет включен Реактор Эволюции: человечество перейдет на новый Круг…
— Как то есть перейдет?
— А вот так! — Валентина Ивановна улыбнулась, улыбка ей очень шла. Вообще она была очень милой, открытой женщиной. — Я тонкостей не знаю, надо изучать “Калагию”, там все сказано. Но как объяснял Саша, сам Иисус-Майтрейя, да, именно так, потому что и Будда, и Конфуций, и Чайтанья, и сам грядущий Будда сострадания и любви Майтрейя — все это одно Лицо, земные воплощения одной Божественной Сущности… Так вот, сам Иисус Христос-Майтрейя явится всем, Каждый человек пройдет через тахеонное жерло Реактора Эволюции. А дальше кого куда: вверх-вниз, в ад-рай, в иные формы существования. Воздаяние каждому по его деянию. В следующий Круг Эволюции попадут только люди с очищенным сознанием. С сознанием, очищенным Огнем, я так поняла, других не примут.
— И наступит, Валентина Ивановна, Сатия-юга, Золотой век…
— Да, именно. Учитель даже показывал Саше картинки, живые сценки из новой жизни: истинная благодать. Мы получим новую, очищенную от зла и грязи планету и сами станем как дети. Повсюду Любовь и Радость, и люди, и животные — истинные друзья…
Да, конечно, так и должно быть. После черной полосы Кали-юги, ужасного времени бесконечных войн, убийств и предательств, новая спираль эволюции, ее очередной Круг должен начаться именно с этого: цветущая планета и люди на ней, как дети.
— Скорее бы уж его включили, этот Реактор Эволюции, — сказала Валентина Ивановна с грустной улыбкой и, помолчав, добавила:
— Одно только жаль: в этой жизни я, кажется, не увижу сыночка.
— Не увидите? Почему?
— Потому что он ушёл наквсегда.
— Как это навсегда?
— А так… При прощании так и сказал: ухожу навсегда, в плотном теле больше не увидимся.
— Понятно. Как думаете, Валентина Ивановна, куда он ушёл?
— Я не думаю, я знаю: он ушёл в Шамбалу. И об эторм теперь можно говорить открыто.
— Расскажите подробнее, как он ушёл?
— Да ничего особенного. Закончил “Калагию” и говорит: всё, вме пора, мама, в далёкий Путь. “Надолго, сынок?” — “Надолго. Думаю, навсегда”. Уменя аж сердце оборвалось. “Это очень необходимо, сынок?” — не моя прихоть, мама, так повелел Учитель”. Собрался и ушёл налегке. Всё в тех же кирзовых сапогах и телогреечке. А на дворе март, до настоящего тепла далеко. “Что же, — говорю, — сынок, вещей тёплых не берёшь? И продуктов крохи, на неделю не хватит…” — “Не беспокойся, мама, меня встретят”. — “Кто встретит?” — “А ты не знаешь? Волхвы”. — “Да разве они живы, волхвы-то?” — “А куда же они подевались, живы. Прекрасно чувствуют себя, работают на благо мира. Они и встретят, и проводят дальше”. И всё. И больше никаких объяснений. Он у меня порою на слова сдержанный.
Во время разговора я не забывал слова Учителя, сказанные недавно: “Саша достиг цели, работает над новой, очищенной от вековых одежд и наслоений Библией, работает в библиотеке Нагуатмы”. Вероятно, это и есть Сфера, близкая к Шамбале.
— Ничего, Валентина Ивановна, всё будет хорошо. По некоторым данным, Саша на месте. Трудится над новой книгой.
— Да неужели?! — она так и всплеснула руками, подалась ко мне. — Откуда такие данные?
— А всё оттуда же… Как, по-вашему, зачем я всё бросил и с некоторых пор сижу здесь в тайге?
— Ах, Господи! Да неужто и у тебя, Славик, Учитель?
— Представьте, Валентина Ивановна, — и у меня. Воля ваша, верить — не верить, но Учитель у нас один.
— О’Джан?
— О’Джан.
— Господи, Господи, — она перекрестилась. — Не знаю, что и подумать. Стало быть, у Саши всё хорошо? На месте? Ну порадовал ты меня, Славик, хорошей вестью, большое спасибо.
30 августа, утро. Так хорошо поговорили вчера с Валентиной Ивановной, а утром чуть свет ко мне в палатку явился Пётр Алексеич. Презлющий, не поздоровался даже.
— Ты что же это, земеля?! Валентина всю ночь глаз не сомкнула, я тоже!
Я не особенно привык к таким наскокам, но давно приучил секбя, как говорится, держать в руках.
— Что-нибудь случилось, Пётр Алексеич?
— Тебе лучше знать! — он буравил меня взглядом, пытаясь что-то понять, выведать что. — Ты эти шуточки, земеля, брось!.. Мы тебе ничего плохого не сделали, оставь свои шуточки!
Я поднялся. Бывший морячок торчал у входа, отдернув полог, ни туда ни сюда.
— Проходи, Алексеич, садись, гостем будешь.
Он пролез, разместился напротив, близко друг от друга сидели: я у одной стенки палатки, он — у противоположной.
— Что произошло, Алексеич?
— Сам знаешь. Валентина вся в волдырях… твоя работа? Всю ночь пикировал на нее, глаз не сомкнула, я тоже.
— Как это, пикировал? Я что, комар?
— Хуже, — он несколько поутих. — С вечера ничего, а только легли, началось… Дракон! Дракон! — кричит, вцепилась в меня: видишь! Да вон же, в утлу! — тычет пальцем, а я все равно не вижу.
— Понятно. Дракон в утлу. Но при чем здесь я?
— При том! — он снова задергался. — Спикирует дракон, кусанет — да и ввысь. Покружит, примерится — и на новый заход. Огненный такой змеи-ще, огнем дышит, а перед тем, как броситься на жену, этак смажет огонь по морде, ровно утрется, и перед Валентиной — твое лицо! Целиком перед нею ты, Славик, в черном плаще. И глаза сверкают: твои, твои, не отопрешься!
Петр Алексеич переводил дух, я смотрел на него с изумлением. Что он такое несет? Заболел или шутит так, но ведь сегодня не первое апреля. Да и не способен человек шутить вот так искренне.
