Альберто Виллолдо - Город Солнца

Круглые мегалитические колонны, гигантские памятники из огромных блоков идеально высеченного и тщательно подогнанного гранита. Восемь из них находились в непосредственной близости друг к другу. Их даже не с чем сравнивать, так они просты, массивны и внушительны.

Перевернутые, более широкие у вершины, чем у основания, высотой от тридцати до сорока футов, они поднимаются из каменистого красного грунта, являясь в то же время его неоспоримой собственностью. Они господствуют над полуостровом и затмевают все, что оказалось Рядом. Это не лишенные туловищ монолиты острова Пасхи, слепо глядящие в океан, а функциональные сооружения, созданные для определенной цели. Есть ли в них что-либо внутри? Если да, то что? И почему именно здесь?

— Это кладбище, — сказал Антонио.

Я взглянул на него, но мое внимание снова переключилось на сhulраs — так их называют индейцы племени аймара — lаs сhulраs dе Sillustani. Если здесь кладбище, то это надгробные памятники, а Силлустани, стало быть, — место захоронения царей или гигантов, возможно, самих правителей мира…

Мы подошли к месту вблизи центра арены, инстинктивно избегая лунных теней, отбрасываемых высокими гробницами. Антонио указал налево, затем его рука медленно описала дугу направо, и я увидел, что они были везде. Насколько я мог видеть в ночи, вся местность, безлюдная и пустынная, как лунный ландшафт, была заполнена такими же каменными башнями. Больше здесь не было ничего. Ничего, кроме каменистою красного грунта, серого ночью, и неба с яркими звездами и серебристо-белой луной. Он кивнул головой на озеро, окружающее столоподобный остров.

— Это Умайо, — сказал он. — Это слово означает «голова» или «исток». А это остров с таким же названием. Его вид изумителен.

Он повернулся лицом к башням, закрывающим звезды. Я заметил, что некоторые из них частично разрушены: гигантские гранитные блоки размером четыре на четыре фута и весом как минимум десять тонн выпали из своих мест и лежали полузасыпанные грунтом, будто вогнанные в землю мощным ударом. Внутренняя часть этих наполовину поваленных башен была открыта. Некоторые из них были заполнены камнями и булыжниками.

— Вон они, эти сhulраs, — сказал Антонио.

— Надгробия смотрителей Земли. Силлустани — место захоронения древних шаманов Перу.

7 июля.

Антонио ушел на поиски дров. Я предлагал свою помощь, но он захотел сделать это сам. Над обрывом растут кусты и редкие пучки травы. Сижу на скале у края обрыва, гляжу на сhulраs, равномерное стрекотание сверчка временами нарастает, подчеркивая, почти усиливая пронзительную тишину, царящую вокруг. Освещения достаточно для записей. Я хочу зафиксировать впечатления.

Время здесь остановилось. Оно висит, парит в воздухе. Почти удается видеть его мерцание, воздух потрескивает от чего-то, напоминающего статическое электричество. Атмосферу этого места можно пощупать и она способна сбить с толку. Мое внимание постоянно отвлекается от того, на что я гляжу. Я веду себя как пес, который смотрит туда, где не на что смотреть. Я неожиданно оглядываюсь налево и ничего не вижу. Что это бы-ло? Ничего, — или что-то невидимое, витающее в воздухе.

Я спросил Антонио, что мы будем здесь делать. Он ответил, что мы здесь для того, чтобы закончить работу, которую я начал, возвратившись в Перу.

— Это место Севера, — сказал он. Я наблюдал, как он сооружает маленькую четырехугольную пирамидку из веточек и сухой травы. Он опустился на колени, поглощенный своим занятием. Его теsа все еще была свернута и прислонена к гранитному блоку справа. — Здесь спят вечным сном тела наших предков, здесь почитается их вечная память. Они были хозяевами Четырех Ветров, и я молюсь о том, чтобы вся работа, проделанная тобой, стала прелюдией к изучению основ их искусства. Вот для чего мы прибыли сюда. Только те, кто уже умер, могут прийти сюда с той же целью, с которой пришли мы.

Антонио засунул руку в складки двух своих пончо и вытащил оттуда маленький гладкий кусочек дерева, напоминающий плавник, и ровную палочку длиной десять дюймов. Он поместил их рядом с кучкой веточек и травы, а затем кряхтя присел на корточки.

Я никогда не чувствовал себя комфортабельно па кладбище, и предупреждение Антонио — насколько я его понял — прозвучало весьма зловеще. Что ж, приготовь себя сейчас, раз тебе не повезло попасть сюда своевременно. Я ошибочно посчитал себя только компаньоном Антонио, пассивным свидетелем его работы, невинным очевидцем. Мне следовало бы быть более проницательным. Мне больше не хотелось новых впечатлений, еще более жутких, чем смерть. Образ рisсhако, «безжизненного» из Саксайхуамана, еще не истлел окончательно в моей памяти. Ночь отчаяния в джунглях все еще не давала мне покоя.

И все же я готов, решил я, сознавая в то же время, что моя решимость является скорее выбором, чем оценкой готовности.

— Есть ли у меня иная причина быть здесь? — спросил я, удивляясь звучанию своего голоса в абсолютной тишине, нарушаемой лишь звуками сверчка. Мне казалось, что я говорю про себя, и в то же время, я слышал свой голос.

— Возможно, — ответил Антонио. — Может быть, мы узнаем об этом завтра или третьего дня.

Я невольно вздрогнул и плотнее закутался в пончо. Я спросил, когда он собирается зажечь костер. Антонио всегда был последовательным: огонь он зажжет в самый нужный момент. Сейчас он просто наклонился вперед и молитвенно сложил руки.

— Инки, построившие эти мавзолеи, — сказал он, — были практичными людьми; они усвоили опыт всех тех, кто жил здесь прежде. Отсюда вышли народы вари и тиагуанакос. — Он поднял лицо и окинул взглядом простиравшуюся перед ним местность. — Но были и другие, затерянные и отсталые, и такими они и остались. Для того чтобы объединить эти непохожие народы — все племена, населяющие равнинные джунгли, наивысшие вершины и морские побережья — и построить империю, инки создали новую мифологию, миф о первопричине, который определяет их Эдем с точностью до точки на карте… Те, кто воспитывал в себе мужество, возвращались сюда с определенной целью…

Он замолчал, поднял голову и прислушался. Только через мгновение я понял, что его насторожило: умолк сверчок и наступила полная тишина. Антонио взглянул на меня, поднял брови и озорно улыбнулся. Его лицо было чрезвычайно радостным, и на мгновение передо мной промелькнул молодой, сорокалетний Антонио Моралес.

Это произошло в тот момент, когда уголки его рта приподнялись в улыбке и в глазах блеснул лунный свет. Мне стало не по себе. Ранее, принимая участие в ритуалах вместе с этим человеком, я был учеником, а он учителем, и в его глазах светилась уверенность, которая придавала мне силы. Сейчас радость в его глазах лишила меня мужества: я осознал, что сегодня он участник и что нами никто не руководит.

Антонио занялся костром, как будто молчание сверчка послужило ему сигналом. Он достал из кармана комок чего-то пушистого, подергал, распушивая его, положил рядом с гладким куском дерева; затем вставил конец прямой палочки в углубление в дереве и начал вращать ее между ладонями с такой скоростью и проворством, что его руки превратились в расплывчатое пятно. Теперь вместо стрекота сверчка раздались звуки трения дерева о дерево. Я не верил глазам — ведь мы всегда пользовались спичками. Маленькая палочка вертелась без остановки добрых пять минут, а Антонио возобновил речь там, где остановился:

— Во всех странах севернее экватора — обратите внимание, что великие культуры возникали севернее экватора, — Бог всегда нисходил к людям. Вспомните о греках, римлянах, христианах, мусульманах. Божественное появлялось с неба и спускалось на землю. — Он наклонился ниже, рассматривая льняной комочек. — Но для инков, единственной великой культуры, возникшей к югу от экватора, божественная сила всегда восходила от Матери Земли.

Его глаза следили за маленькой струйкой дыма, поднимающейся от кончика палочки и углубления в древесине. Он вращал палочку в ладонях все быстрее и быстрее. Затем наклонился и начал дуть на льняной комочек.

— Она поднимается от Земли к небесам в виде золотистых кукурузных зерен. — Антонио остановился, отложил палочку, взял комочек большим и указательным пальцами, наклонился над ним и продолжал дуть.

Несколько искорок упало на землю; я увидел оранжевое пятнышко, пробивающее себе дорогу среди волокон, воспламеняя их и разгораясь от дыхания, затем оранжевый свет перешел в желтый, появилось пламя и Антонио положил комочек в середину сухой травы. Он опять присел на корточки и следил за тем, как разгорается, потрескивает и лижет воздух пламя. — От Земли к небу, — сказал он и взглянул на меня. И по мере того как пламя разгоралось, он подбрасывал туда веточки, палочки, длинные сучковатые ветки и продолжал:

— Здесь, в Силлустани, погребены мужчины и женщины, которые посвятили свои жизни овладению знаниями; они взращивали и скрещивали свою мудрость и кукурузные зерна, открывали и постигали силы Природы и взаимосвязь Солнца, Земли, Луны и звезд. Они применяли способы познания, которые можно назвать… алхимией жизни. Алхимия твоих европейских предков заключалась в том, чтобы взять мертвое вещество — основные элементы, такие, как сера и свинец, — поместить их в тигель и нагревать, тщетно пытаясь получить золото. А мой народ использовал живую материю, помещал ее в тигель под названием Земля и под пламенем Солнца создавал кукурузные зерна, живое золото. — Он сложил руки вместе и склонился, приближаясь к огню. — Землепашцы улучшали почву при помощи алхимии, а шаманы использовали алхимию души, но не для того, чтобы получать аurum vulgaris, обыкновенное золото, а чтобы получать аurum рhilоsорhus. — Он отодвинулся от огня и его лицо стало невидимым. — Шаман не занимался этим в одиночку. Он должен был обращаться к будущему, чтобы иметь свидетелей к моменту заключительного действия силы.