Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков
Пока я, значит, озирался, — опять шибануло, закружило…
Толпа. Площадь. Здания вокруг низенькие, навроде мазанок. На площади одни мужчины (все в сарафанах каких-то коротких, грязных). Молчат. На меня смотрят…А я, понимаешь, в центре стою: взгромоздился на булыжник здоровенный и что-то им, судя по всему, втолковываю…Пришло понимание: я здесь, в этой деревне, главный (навроде князя), но я им, сарафанникам этим, чем-то не потрафил; не затолкую, не уболтаю — набьют морду (или ещё чего похуже).
Опять в голове полыхнуло…
Туг уж вообще… Даже говорить неловко — стыдоба!.. Я — женщина, и со мной интимными делами занимаются…! (Впрочем, кажется — муж…) Ощущения непередаваемые!!
И — опять…
И-опять…
У меня было ощущение, что я еду в каком-то поезде: то разглядываю проезжаемое в окошки, то из открытых окошек вываливаюсь (но меня сразу же подбирают-втягивают обратно). Прямо карусель, да и только!..Носило долго. Столетия носило, эпохи…
Очнулся. Костёр горит, люди сидят: молчат, прихлёбывают из кружек. Не сразу я въехал, что не новое это вываливание в окошко, а — моя станция. А как понял — вскочить хотел (да не смог — голова закружилась), зарычал на того, бородатого: «Ты что, — рычу, — налил мне, изверг?!» «Однако шустрый ты, дядя, — удивился он, — быстро в себя пришёл..»А во мне пыл-то уж и угас; слабость, вялость навалились. «Ты, — бормочу, — что мне подсунул…?» «Что просил, — хмыкнул он. — Может, ещё плеснуть?» «Да я, — хриплю, — лучше из болота хлёбово похлебаю, чем с тобой чаи гонять!»
Тут зареготали все, дружно так, жизнерадостно. Ко мне молодой пацанёнок подкатил. «Вы, — говорит, — на Мастера не обижайтесь. На каждого по-разному этот отвар действует. Для большинства — вкусный, бодрящий напиток…Он же не знал, что память вашей души так близко к поверхности! Вы способный, дедушка». «Спасибо на добром слове, — отвечаю, — но об мастера вашего, как ноги окрепнут, дубинку-то, авось, изломаю! Это уж как пить дать, внучек…» И опять все зареготали. Смехотно им, паршивцам.
Сижу, к коряжке сухой прислонясь. Очухиваюсь.
…Вдруг все засуетились, вставать начали. Смотрю: из леса, из самой темени, — девица выходит, лет тридцати на вид. Красивая, в яркой городской одежде, мордашка лукавая. Выходит, значит, и — ни на кого не обращая внимания — прямо ко мне. Рядышком села Очень волнительная женщина! (Я, Сергеич, признаться, хоть и в годах, а до противоположного пола по-прежнему падок. Завожусь с пол-оборота…)…Сидит, глазищами блестящими посверкивает, улыбается.
Длиннобородый ей кружку — полную — приволок, в руки протянул. «Не пейте, — говорю, — девушка. Они тут такое варево наварили — ядрёней самогона. Не пейте!» Она ко мне — бочком — придвинулась (у-ух!..) и елейным голоском спрашивает: «Обидели вас эти чудовища, да?..» «Не пейте, — я своё талдычу, — вылейте лучше». А сам (ну, прямо на себя диву даюсь!) обнимаю её, прижимаю покрепче. Не противится, податливая… тоже — тянется.
Все, кто у костра, смотрят на нас застывше как-то, рты разинувши. Только длиннобородый скалится.
«Лин, — обращается она к длиннобородому, — это ты его обидел?» «Получается, что я, — развёл тот руками». «И все-то его, бедненького, обижают, — пропела девица и по руке погладила, которой я её обнимал. А потом, вроде как уже другим голосом: — А если такой обидчивый, чего обниматься лезешь…?» Я к ней оборачиваюсь… И тут меня — без врак! — чуть кондрашка не хватила: обнимаю я вовсе не женщину, а давешнего колдуна в телогрейке!!!
Таращусь на него, как гусь на бомбу, слова вымолвить не могу. А у костра все аж полегли от хохота; мальчонка — тот даже всхлипывает.
Ну а дальше…
…Дунул мужик мне в лицо, — полегчело, отошло. Вроде как никакого лиха не приключилось…И вроде, — переменилось что-то во мне:…попростело… распуталось…
«Ты — колдун…? — спрашиваю». «Нет, — отвечает; строго так отвечает, доходчиво. — Я — человек, под ногами которого есть Дорога. Зовут меня Михаил Петрович, можно — Миша». Выпил он кружечку свою до дна, взглянул на меня: «Оставайся-ка — на годик — у Лина, малыш. Сердце у тебя хорошее, чистое… а хорохоренье да рукомашество — то жизнь тебя обнуждила… избавишься со временем…Остаёшься?»
А и остался. Понимаешь, Сева, вдруг (озарило-таки!)
понял: здесь, среди них, я — дома Не было у меня никогда
дома, не довелось. И среди людей всегда ходил — чужак чужаком, на отшибе… они — люди — чужие какие-то; не уважаю я человечество, видишь ли…шибко не уважаю…Ас теми — дома. Вот и с тобой сейчас рядышком силу, и — дома. Понимаешь, да?
— Понимаю, Далыч.
— Ну вот… Ну вот — рассказал… Маэстро, ты обещал стихи новые почитать. Почитай, пожалуйста.
(Вы знаете, я крайне редко читаю свои стихи. А когда и читаю, то — неохотно. Тут же я читал с большим-большим удовольствием!..Всё очень просто: когда видишь, что под воду — под трепетный отрезок родничка — подставлена чаша (и вода не пропадет! не теряется!) становится хорошо…Вот мне и было хорошо, с Далычем. А позже стало ещё лучше: появился «телогрейковый колдун», Миша.
Через два дня Миша увёл Далыча — тропинками, через Старый Лес — к Лину. Перед уходом Далыч шепнул:
— Через неделю — Малая Зеркальная…
— Ты пойдёшь?
— Да… Ой, маэстро, у меня аж трясётся всё — так жду!..
— Ты только не дерись там ни с кем, родной. Будь светлее!
— Хорошо… — Далыч улыбнулся. — Пожелай мне что-нибудь, маэстро. Что-нибудь…
— Желаю: пусть сердце твоё всегда идёт впереди тебя, пусть будет оно твоим проводником… и посохом… и крыльями! Желаю, родной мой!
— Спасибо…
Миша тем временем стоял у большого каштана и, обняв его, прижавшись к стволу всем телом, — пел. И каштан пел; не подпевал — вовсе нет! — своё пел, но будто бы — пели вместе, одну и ту же песню.
…А то, что я пожелал Далычу — право же! — я желаю и всем вам (да и себе заодно…).
О том о сём, а в частности…
Всё — равнозначно. Это так элементарно! Это — простейшее логическое изначалье (изначалье, как точка отсчёта в подлинном осознании любых — всякоуровневых — процессов):
1) Бесконечность — бесконечна;
2) В бесконечности, при бесконечном дроблении-множестве (Условно-Конкретная Реальность) не может возникнуть ни одного проявления (элемента, фиксации), не являвшегося бы бесконечностью;
3) Проявления — в любой форме, в любых (применительно друг к другу) соотношениях, в любом статусе — не могут не быть равнозначными.
Все проявления (бесконечные) в бесконечности — равнозначны.
…Но — увы! — всякая бытийная форма
