Элифас Леви - История магии
"Золотой Осел" Апулея — это оккультная легенда о Тартаке. Это магическая эпическая поэма и сатира против христианства. Ее история такова. Луций, герой романа, путешествовал по Фессалии, стране волшебников. Он пользовался гостеприимством в доме человека, жена которого была колдуньей, и он соблазнил служанку ее, думая таким путем выведать секреты ее хозяйки. Девушка обещала ознакомить любовника с кушаньем, с помощью которого колдунья превращается в птицу, но она ошиблась ящиком, и Луций превратился в осла. Она могла поддержать его лишь тем, что сказала, что для возвращения к прежнему состоянию достаточно поедать розы; роза была цветком инициации. Трудность состояла в том, чтобы найти розы ночью, и было решено подождать до утра. Служанка оставила осла, и его увели разбойники. Был маленький шанс пройти через розы, так нужные ослу, но садовники отогнали животное палками.
Во время своего долгого и обидного пленения он услышал историю Психеи, эту удивительную и символическую легенду, так близкую ему. Психея хотела найти секреты любви, как Луций пытался отыскать секреты магии; она утратила любовь и человеческий облик. Она была странствующей изгнанницей, живущей под гневом Афродиты, и он был рабом воров. Но пройдя через ад, Психея должна была вернуться на небеса; и боги сжалились над ним. Ему явилась во сне Исида, которая обещала, что ее жрец вернет ему розы во время торжеств праздника в ее честь. Наступил праздник. Апулей подробно описывает процессию Исиды; это описание очень ценно для науки, потому что дает ключ к египетским мистериям. Первыми проходят люди в масках, ведущие причудливых животных; это простонародные сказки. За ними следуют женщины, разбрасывающие цветы и несущие на плечах зеркала, которые отражают образ великой божественности. То же делают и мужчины, которые идут впереди и оглашают догмы, которые женщины украшают, подсознательно отражая высшие истины, свойственные их материнским инстинктам. За ними следуют мужчины и женщины, являющиеся светоносцами; они представляют союз двух сущностей, активных и пассивных породителей науки и жизни. После света следует гармония, представленная юными музыкантами, и, в конце, изображения богов, числом три, за которыми идет великий иерофант, несущий, вместо образа, символ великой Исиды, который представляет собой золотой шар, поддерживаемый жезлом-кадуцеем. Луций увидел венок роз в руках великого священника; он приблизился, не был оттолкнут; съев розы, он восстановил человеческий облик.
Все это изложено поучительно и перемежается эпизодами героическими и гротескными, что отражает причуды и Луция, и осла. Апулей был одновременно и Рабле, и Сведенборгом конца древнего мира.
Великие учителя христианства или заблуждались, или отказывались понять мистицизм Золотого Осла. Св. Августин в своем "Граде Божьем" самым серьезным образом спрашивает, верит ли кто-нибудь в то, что буквально превращается в осла и кажется расположенным принять эту возможность, но только как исключительный феномен — из которого не вытекают никакие последствия. Если с его стороны это была ирония, то следовало бы сказать, что это очень жестоко, но если это искренне… Однако, св. Августин — проницательный краснобай Мадауры, был скорее всего искренним.
Слепы и несчастны были те инициаты Античных Мистерий, которые осмеивали осла Вифлеема, не ощущая младенца Бога, который сиял над мирными животными в яслях — младенца, появление которого стало сияющей звездой прошлого и будущего. Пока философия, побежденная бессилием, причиняла обиды победоносному христианству, отцы Церкви осознали все величие Платона и создали новую философию, основанную на живой реальности Божественного Слова, присутствующего в Его Церкви, возрожденного в каждом из ее членов и бессмертного в человечестве. Она была бы грезой гордости более высокой, чем греза о Прометее, не будь она в одно и то же время учением о пожертвовании и искуплении, человечном, потому что оно божественно и божественном, потому что оно человечно.
Глава VI. НЕКОТОРЫЕ КАББАЛИСТИЧЕСКИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ И СВЯЩЕННЫЕ ЭМБЛЕМЫ
Следуя прямым предписаниям Спасителя, ранняя Церковь не показывала свои Святейшие Таинства, чтобы они не подвергались профанации со стороны толпы. Использование Крещения и Причастия было заслугой последующих инициации; священные книги тоже держались в тайне, их свободное изучение и, более того, толкование было оставлено священникам. Изображения были малочисленны и мало выразительны по характеру. Чувство времени удерживало от воспроизведения фигуры Христа, и изображения в катакомбах были, по большей части, Каббалистическими эмблемами. Таков Эдемский Крест из четырех рек, куда жаждущие приходили напиться; таинственная рыба Ионы часто замещалась двуглавым змием; человек, поднимающийся из сундука, напоминал изображения Осириса. Все эти аллегории в последующий период подверглись осуждению благодаря гностицизму, который использовал их неправильно, материализуя священные традиции Каббалы.
Имя гностиков не всегда отвергалось Церковью. Те отцы, учение которых соответствовало традициям св. Иоанна, часто использовали этот титул, чтобы обозначить им совершенного Христианина. Кроме великого Синезия, который был законченным Каббалистом, но, безусловно, ортодоксом, св. Ириней и св. Климент Александрийский применяли его в этом смысле. Ложные гностики восставали против иерархического порядка, стараясь унизить священную науку ее общей диффузией, подставить видение вместо понимания, личный фанатизм вместо иерархической религии и особенно мистическую вольность чувственных страстей вместо той мудрой христианской трезвости и послушания закону, которые суть мать чистых браков и спасительной умеренности.
Наведение экстаза с помощью физических средств и подмена святости сомнамбулизмом — таковы были неизменные тенденции тех сект каинитов, которые продолжали Черную Магию Индии. Церковь могла запретить их, но это не отклоняло их от цели; прискорбно, что доброе зерно науки часто страдало, когда проходил плуг, и пламя вспыхивало в полях, заросших плевелами.
Враги рода и семьи, ложные гностики надеялись достичь бесплодия, насаждая разврат: их намерением было одухотворить материю, но, в действительности, они материализовали дух, причем самым отвратительным образом. Их теология изобиловала спариванием Эонов и чувственными объятиями. Подобно Брахманам, они поклонялись смерти под символом лингама, их созданием был бесконечный онанизм и искуплением вечные аборты.
Стараясь уйти от иерархии с помощью чудес — как если бы чудо без иерархии не доказывает ничего, кроме дезорганизации и мошенничества, гностики, со времени Симона Мага, были великими мастерами чудес. Практикуя нечистые ритуалы Черной Магии вместо установленного культа, они заставляли появляться кровь вместо вина Причастия и заменяли каннибальскими причастиями мирную и чистую трапезу Небесного Агнца. Архиеретик Маркос, ученик Валентина, совершал Мессу с двумя чашами; он наливал вино в меньшую и с произнесением магических формул, большой сосуд наполнялся жидкостью, подобной крови, которая поднималась и закипала.
Он не был священником, но надеялся таким способом доказать, что Бог вложил в него чудодейственный дар. Он побуждал своих учеников совершать это чудо в его присутствии. Вместе с ним чаще всего действовали женщины, но они всегда впадали в конвульсии и исступление; Маркос вдохновлял их, вселяя в них свою манию, так что они соглашались забыть ради него и ради религии не только стыдливость, но и все приличия.
Такое вторжение женщин в священничество всегда было мечтой ложных гностиков, потому что таким уравниванием полов они вносили анархию в семью и воздвигали камень преткновения на путях общества. Истинное священничество женщин — это материнство, скромность — их главный ритуал. Это гностики отказывались понимать, или они понимали это очень хорошо и, подвергая порче священный материнский инстинкт, они разрушали барьер между ними и полной свободой их желаний.
Однако прискорбная открытая непристойность владела не всеми. Напротив, среди гностиков были монтанисты, которые намеренно преувеличивали требования морали, чтобы сделать их практически неприменимыми. Сам Монтан, чьи острые поучения соблазнили парадоксальный и экстремистский гений Тертуллиана, предавался самому разнузданному бесстыдству бешенства и экстаза вместе с Присциллой и Максимиллой, его прорицательницами, или, как мы сказали бы сейчас, сомнамбулистками. Их не замедлила постичь естественная кара, — они окончили сумасшествием и самоубийством.
Доктрина маркосианцев была глубокой и материализованной Каббалой; они грезили, что Бог создал все с помощью букв алфавита; что эти буквы были божественной эманацией, способной порождать сущности; что слова были всемогущи и производили реальные чудеса. Все это в некотором смысле истинно, но не в смысле маркосианской ереси. Еретики подменяют действительность галлюцинациями и верят, что они могут перемещаться невидимыми, потому что мысленно проходят там, где хотят, будучи в сомнамбулическом состоянии. В ложной мистике жизнь и сон часто так перемешиваются, что состояние сна наполняет и изменяет реальность: естественная функция воображения состоит в том, чтобы пробуждать образы и формы, но при чрезмерном возбуждении это приобретает крайние формы, как доказывается феноменами чудовищного воображения, и многими аналогичными фактами, которые официальная наука должна была бы мудро изучать, а не отрицать. Сюда относятся, в частности, то, что называют дьявольскими чудесами, какими были чудеса Симона, Менандриана и Маркоса.
