Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков
— Привет, — сказал Дождь.
— Уходи… — сказало ОНО.
— Привет! — сказал Дождь. — Ты здесь, в камышах… Зачем ты здесь? мне это печально.
— Мне хорошо, — сказало ОНО. -…Мне сейчас хорошо…
в камышах… Уходи! Для чего ты беспокоишь меня?
— Я искал тебя на озере, и — не нашёл… — сказал Дождь. — Почему ты покинуло его?
— Там нечего покидать, — ОНО вздохнуло, — озеро уходит… Бывает, что озёра становятся океанами…, но это — редко, а чаще: они уходят, и там, где было озеро, — остаётся болото…
— Но я видел, видел озеро! — крикнул Дождь. — Оно целое и невредимое!
— Ты видел его вчерашнее отражение. Всего-то и навсего… Да, отражение…
— Но ведь озеро это — ты! — удивился Дождь. — Ты — вот оно… ты-здесь!..
— И я ухожу, — сказало ОНО.
— Не надо, — попросил Дождь. — Как же без озера? без него — нельзя! Ишь, чего выдумало…
— Не ерунди, — сказало ОНО. — Уходящий — куда-нибудь да приходит!.. Ищи озеро там… где-нибудь там… там…
Дождю вдруг почувствовалось, что он очень устал; как-то сразу и очень… Бережно придерживая каждую капельку себя — он скользнул за камыши… за лес… за невнятность далёких гор… Но чудилось: стоит только взметнуться камышам — проминая береговую линию, раздвигая пределы — Дождь незамедлительно вернётся, вернётся обязательно (иначе он — попросту — не смог бы жить, иначе он — попросту — не смог бы верить, и любить — не смог бы… и быть любимым…)!
«…Мои чешуйки перемешались с илом… и слабеет, слабеет память: не найти…
Ах, как долго (долго!) я живу на предельном, раскалённом гребне застывшего крика. Я понимаю — почему… но вместе с тем — недоумение: почему…?…Понимание и недоумение — одновременно… это ли не странность?
Но странно, странно…
Но так странно видеть жадные руки, не знающие меры своей жадности; видеть трусость и подлость там, где есть тысяча возможностей этого избегать; видеть гордыню, не претворённую в гордость; видеть глупость, равнодушно проходящую мимо сокровенных дверей, глупость, которая осознала себя, но осознание отбросила, растоптала..
Так странно осязать утаённые в ряске и сумерках останки того, что сулило явиться величайшим и небывалым!..; осязать глухоту и чванливое онеменье сердец (глубокие застывшие следы в текучести вод…)…
Так странно слышать: «ты жесток!» от тех, кому в трудное время ты подставлял плечо; слышать: «ты безумец!» от тех, кто рядом с тобою становился мудрее и выше; слышать: «ты чудовище!» от тех, кто находил у тебя утешение и уверенность в своих силах…
И — никогда — хотя бы: «эй, жестокое безумное чудовище, тебе не холодно? ты не устало?.. почему ты плачешь?» (А и впрямь: кому и какое дело, почему плачет чудовище… Захотело — и плачет; у него для этого свои — чудовищные — соображения Ну холодно, ну устало… и что? эка невидаль!)
Недоумение и понимание — одновременно… Это ли не странность?
…Но — понятно и не вызывает ни малейшего недоумения: мы с озером — неразделимы (куда нам друг без друга?). Мы вместе пришли, и уйдём — вместе…Сколько нам с ним ещё кочевать, уподобляясь переменчивым бродячим миражам на бесплодных равнинах — кто знает?.. ясно одно: когда-нибудь (это обязательно случится!) озеро станет океаном…!..
…Океан-ДОМ, океан-ПТИЦА, океан-СОЛНЫШКО… Кто скажет мне, несмышлёнышу, долгой ли будет дорога? трудным ли будет ожидание?..
Но: мы — продолжаемся! да!..»…
По озеру пробежала рябь. Залопотали-запели (тихохонько…) камыши. Сдвинулись, и — сдвинувшись — сомкнулись берега.
«…В дорогу… в дорогу… в дорогу…!»
…Смена среды обитания не слишком-то и удивила озёрных жителей, не вызвала особенного беспокойства. Да и с чего? Болотце, по правде говоря, было и обширным, и тёплым, и довольно-таки комфортабельным. Здесь было сытно, основательно, обустройно (не в пример предыдущему обиталищу). Здесь каждый имел свой уголок, свои обязанности, свою собственную уверенность в завтрашнем дне, где не было места ничему устрашающему, теребящему (никакими кошмарами, навроде возникавших иной раз на озере океанских веяний, — здесь и не пахло). Нынешние (болотные) жители не печалились: ничего, кроме удовольствия и приятности, произошедшее не вызывало.
…И только некоторые из них, пугливо заслоняясь от пренебрежительных и осуждающих взглядов, изредка рыскали по окрестностям, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь лужицу, способную прозрачностью и глубиной напомнить озеро… озеро…
Лужиц было много, но они быстро высыхали, оставляя после себя ладошку ребристой потрескавшейся земли…»
— Ну что, — спросил ёж, — я всё записал верно?
— Да-да, конечно… — рассеянно отозвался зверёк.
Они сидели у догоревшего, лишь изредка пропыхивающего жаром костра. Сидели, молчали, помешивая палочками угли…
И было им вместе уютно-уютно.
И было им немножечко грустно…
Жёлудь встрепенулся. Жёлудь приподнял укрывавшую его травинку и осмотрелся вокруг… Становилось всё более и более сыро; совсем сыро. Сверкали молнии. Отовсюду шумело и грохотало. Отовсюду темнело; и темнота — шагая размашисто, шагая уверенно — уклонялась от всяческих попыток высветлить её, гасила длинными зыбкими руками все огоньки и блики.
О НЁМ
Жёлудь вежливо осведомился о происходящем у лежащей рядом Сухой Ветки и узнал: надвигается большущий повсеместный потоп; всё будет перевёрнуто и раздавлено, всё будет сметено и забыто. (Как вам это?..)
Жёлудю это не понравилось и очень огорчило: как же так?! всё-всё…
(Заплакал… стряхнул слёзы… нахмурился, решительно сверкнув маленькими глазёнками…)! (…Но это — потом… потом…, но — непременно!)
Он стал затискиваться-зарываться в землю, уходя как можно глубже, затрамбовывая-закрывая за собой следы прохожденья. Он вжался в переплетения корней… уцепился покрепче… зажмурился…
…И заснул.
…И пришла Большая Вода, — переворачивая и давя, сметая и предавая забвению…
…И ушла Большая Вода. Ушла не вовсе, но надолго, но далеко…
Жёлудь проснулся.
Он вздохнул глубоко, стряхивая с себя синяки, ссадины, кошмары. Он расправил плечи, бережно, но настойчиво раздвигая всё, что мешало ему, и — упираясь крошечными, но сильными корнями в размокшую землю — возрос.
Как зачарованные смотрели все, кто мог и хотел смотреть, на появившийся посреди болотистой пустыни молодой ДУБОК…
Он рос. Он поднимался ввысь с невероятной, стремительной быстротой, никого не задевая локтем, никого не устрашая. Он рос-возносился, наливаясь упругой звенящей силой, весь в сполохах красоты, весь в шелесте неувядающих зелёных листьев.
…И рос вместе с ним (укрепившись на самой сильной и прочной ветви) — будто бы игрушечный, но самый что ни на есть настоящий — ДОМИК.
ДУБ вырос, спокойной нерушимо слив свои корни с землёй, соприкасаясь тёплыми изумрудными губами с небесным сводом.
…Но пришло Бремя, и вновь — предваряясь сыростью и темнотой, мол-молниями и страхом — пришла Большая Вода…Иудивилась…
Нечего было крушить, нечего
