Олег Гор - Просветленные не ходят на работу
Вторая попытка сосредоточиться закончилась тем, что я залюбовался переливом цвета в линиях колеса судьбы и гуляющими по нему тенями веток и листьев, которые нещадно качало ветром. Я попытался задавить эти чувства, но вспомнил инструкции брата Пона и отказался от этой затеи.
Промучился до вечера, но до нужной степени концентрации так и не добрался.
– Эмоции мешают мне работать с колесом судьбы, – пожаловался я, вернувшись в Тхам Пу. – Ничего не получается сделать, я просто себя не контролирую, меня словно ветром несет.
– Какие нехорошие эмоции, – монах покачал головой. – Ну что же… Отставь их в сторону и отождестви себя на несколько дней со своим телом, с его болями и радостями, с каплями пота, что щекочут брови, движением кала в кишечнике, с надутым мочевым пузырем и вспухающими прыщами.
Несмотря на, мягко говоря, не романтический текст, в его устах это прозвучало как поэма.
И я стал потоком физических ощущений.
Я замечал, когда начинала чесаться левая пятка, и отслеживал появление заусенца на пальце. Банальный поход в туалет приносил мне колоссальный объем впечатлений, а запахи, которых в джунглях много, порой едва не сбивали с ног, такими сильными они стали.
Но когда со всем этим я попытался сосредоточиться на бхавачакре, дело вновь не пошло. Полчаса я убил на то, чтобы отвлечься от того, что один из шейных позвонков чувствует себя некомфортно, затем постарался сесть так, чтобы ягодицы не посылали в мозг сигналов тревоги.
Это оказалось неожиданно трудной задачей.
А уж когда меня укусил комар, выбрав участок между пальцами на ноге, то я едва с ума не сошел от зуда.
В этот день я ничего не стал говорить брату Пону, хотя по ехидству, скользившему в его черных глазах, мог догадаться, что он все замечает. Сказал, что ничего не выходит, лишь следующим вечером, когда стало окончательно ясно, что в таком состоянии мне ничего не добиться.
– Великолепно, – заявил монах, точно я доложил об успехе. – Будь мыслями. Оседлай свой любимый поток разума и позволь ему вести тебя туда, куда ты захочешь. Вперед.
Я приободрился, но как стало ясно вскоре, совершенно зря.
Размышления, которым я давал волю, уводили меня в разных, иногда весьма причудливых направлениях. Я раздумывал о том, каким образом была изготовлена одежда, в которой хожу я и прочие обитатели вата, каким юридическим статусом обладает наше святилище, что за виды растений можно найти в джунглях и насколько местные леса похожи на чащобы Заира и Бразилии.
Остановить цепочку мыслей я, следуя указаниям брата Пона, не мог, и приходилось ждать, пока она совершенно не иссякала. Но ее место тут же занимала другая, такая же длинная и утомительная, и в покое мой разум если и пребывал, то какие-то мгновения.
Утомляло все это больше, чем поход с ведрами к источнику.
Когда я в очередной раз явился к монаху, собираясь рассказать, что ничего не выходит, он встретил меня сияющей улыбкой.
– И это тебе не нравится? – спросил он, хмурясь с преувеличенной заботливостью. – Попробуем тогда кое-что еще, а именно события…
– Но ведь со мной ничего не происходит! – возразил я.
– А ты уверен? – поинтересовался брат Пон. – Что ты считаешь событием?
– Ну… нечто яркое, такое… значительное…
– И много ли яркого и значительного было в той жизни, которую ты вел до приезда сюда?
Я задумался – можно ли считать событием поездку на пикник на Ко Лан, когда один тип из нашей компании чуть не утонул? или скучнейшую деловую встречу в Бангкоке, когда пришлось два часа выслушивать приторные любезности от тайских партнеров, испытывая желание вцепиться им в глотку? или драку в баре на Самете?
– Событие – это фрагмент хаотического потока жизни, который ты и только ты наделяешь значимостью, – мягко сказал брат Пон. – Им может быть дуновение ветра. Улыбка собеседника. И им может не стать визит в королевский дворец или ночь секса. Понимаешь?
О да, это я понимал очень хорошо.
– Но все равно, их же не очень много здесь…
– Так разве это плохо? – удивился монах. – Ты наконец управишься с бхавачакрой!
Как быстро выяснилось, он издевался.
Этот поток захватывал внимание не слабее, чем мысли, эмоции или телесные ощущения, хотя проявлялось это иначе. Проблема состояла в том, что я не мог наделить той самой значимостью созерцание колеса судьбы, а отвлекался на всякую ерунду вроде упавшей рядом веточки, пролетевшей над кронами хищной птицы или драки пары крупных жуков, что встретились у меня под боком.
Никогда бы не подумал, что могу считать это событиями!
– Остается сознание, – решительно заявил брат Пон, стоило мне отчитаться о новом провале.
– Но вы так мне и не объяснили, что это такое!
– Это то, что осознает тело, чувства, разум, события, то, что общее для этих вещей. Чтобы сосредоточиться на этой штуке, тебе придется сначала ее поймать, а это не проще, чем ухватить за хвост змею.
Я почесал висок, пытаясь сообразить, как действовать.
– Начни с осознания того, что ты ощущаешь, думаешь, переживаешь, делаешь, – посоветовал монах. – Каждый из этих феноменов имеет свое осознание, ступеньку к общему, комплексному, единому, наблюдающему за всем одновременно.
– Но не является ли то, о чем мы говорим, душой?
– Нет, поскольку оно распадается в момент смерти.
Сначала я не знал, за что взяться, и некоторое время пытался ухватить «осознание», разглядеть его за всем тем, что составляло внешнюю оболочку моего восприятия. Но затем случился прорыв, я осознал, что нечто, осуществляющее практику «схватывания», и есть искомый объект!
Обычный мир тут же превратился в яркое, медленно вращающееся колесо из сотен меняющихся обрывков чувственных данных, мыслей, воспоминаний, событийных схем. Не выходя из этого состояния, я отправился к спрятанному в джунглях чертежу, надеясь, что в этот-то раз с ним справлюсь.
Но подчеркнутое осознание стало препятствием еще большим, чем все остальное. Вскоре я сообразил, что раньше акцентировал не столько отдельные «потоки» моего существа, сколько их осознание, а теперь пытаюсь ухватить их единство, точно дровосек, вцепившийся в слишком большую охапку сучьев!
И под такой тяжестью я не мог не надорваться.
К брату Пону я пришел даже не в отчаянии, а в полном опустошении, какой-то оцепеневший.
– Ну что? – поинтересовался он. – Хотя можешь не отвечать, я все и так вижу. Понимаешь ли теперь, почему я заставил тебя этим заниматься?
Я собрался было сообщить, что не имею ни малейшего представления, но замер и напрягся, поскольку по самому краешку разума проскользнула некая интересная мысль…
– Ни один из пяти потоков не является мной, – проговорил я с усилием, пытаясь оформить догадку в слова. – Все они нечто внешнее, даже осознание, поскольку я могу… Можно от него отвлечься, посмотреть со стороны… А на себя со стороны не взглянешь!
– Еще можно добавить, что все они пусты, лишены истинного существования, лишь отражения твоего восприятия на той реальности, что окружает нас подобно исполинскому зеркалу.
Несколько мгновений я понимал, о чем он говорит, но затем догадка ушла, растворилась в суматошном колыхании мыслей.
– Теперь иди и созерцай бхавачакру в обычном своем состоянии, – сказал брат Пон. – И поторопись, времени осталось немного… рисунок уже начал понемногу оплывать…
Я вернулся к колесу судьбы тем же вечером и занялся обычной медитацией. Отдельные сегменты запали в память почти тут же, вплоть до малейших деталей, зато другие по непонятной причине я не мог запомнить, как ни старался.
И только на следующий день, проведя в джунглях много часов, я понял, что близок к успеху.
Закрыв глаза, я мог вообразить бхавачакру в подробностях, увеличить каждый из ее фрагментов, оценить цвет, глубину и толщину линий. Мелкие огрехи меня теперь совершенно не трогали, хотя я видел их все, вплоть до тех, что появились за последние дни, после того как я закончил работу.
Иногда мне начинало казаться, что колесо вращается, и я вместе с ним, но всякий раз это движение прекращалось мгновенно, стоило мне лишь сосредоточить на нем внимание.
Можно ли это считать «поворотом», которого хотел от меня брат Пон?
Меня терзали сомнения, и я решил пока не рапортовать об успехе, а продолжить созерцание на следующий день. Утром, покончив с делами, я отправился в джунгли, а когда добрался до бхавачакры, замер в ошеломлении, будучи не в силах понять, что же с ней не так.
Три рисунка внутреннего круга на месте, шесть миров, двенадцать звеньев…
Но почему слева, в точке, откуда я начинал рисовать, не слепец, а свисающая с ветки обезьяна? И свинья глядит не вверх, как должно быть, если смотреть с моего места, а вправо? Обители богов съехали вниз, а ады, изображенные мной в виде океана пламени с корчащимися в нем грешниками, оказались вверху?
