Линн Эндрюс - Шаманка
Слоны, подняв хоботы, стали испуганно трубить, грузовик покачнулся сильнее и повис над обрывом. Карлики забрались под грузовик, осыпая туристов ругательствами. За спектаклем наблюдало около пятидесяти человек - туристы, одетые в шорты-бермуды, индейцы, гватемальцы - все затаили дыхание.
Один из лилипутов прицепил цепь к оси грузовика и прикрепил другой ее конец к бамперу автобуса. Водитель грузовика перевел рычаг скоростей в нейтральное положение и стал ждать. Трудно было поверить, что бампер автобуса или ржавая цепь смогут выдержать массу грузовика. Автобус взревел и тронулся, таща за собой грузовик, а толстая дама и бритоголовый мужчина стали убирать из-под колес здоровенные камни, отбрасывая их далеко в сторону, словно те ничего не весили. Теперь, когда движение возобновилось, слоны перестали раскачиваться. Лилипуты начали радостно подскакивать высоко в воздух и, делая сальто, приземлялись юги. Лес огласился нашими радостными криками. Цирк поехал дальше.
Я прибыла в Чи-Чи лишь для того, чтобы услышать, что следует лететь в отдаленную провинцию Гватемалы к древним развалинам Тикал-Петена и там найти торговца, у оторого может оказаться нужный мне пояс. Что ж, снова в джип и назад, в Гватемала-Сити. Полдня езды впустую.
Чего стоил этот полет в Тикал-Петен! В самолете было десять сидений, а я оказалась единственным пассажиром. К тому же это был аэроплан времен Второй мировой. Сквозь щели между досками пола я могла свободно разглядывать гватемальские джунгли. Мыприлетели в маленький аэропорт в 6 часов утра, но даже в этот час здесь было невероятно душно. Прежде чем приземлиться, пилот описал широкую дугу над выглядывавшими из густых джунглей развалинами, пока местный крестьянин отгонял коров с летного поля.
Музей, расположенный для удобства туристов у самой посадочной полосы, оказался почти пустым. Служительница музея сообщила мне, что торговец, которого я ищу, отправился в Гватемала-Сити, и дала мне адрес, прибавив, что самолет отправляется обратно через четыре часа. Я изрядно расстроилась.
Вооружившись банкой холодного сока и картой, я стала изучать дорогу к Храму Великого Ягуара. Прежде чем начать подниматься по крутой тропке, я вставила в фотоаппарат новую пленку. Птицы кричали в глубине джунглей, словно подтрунивая надо мной, а утренний воздух был насыщен ароматом гвоздичного дерева. По обеим сторонам тропинки выстроились гигантские травянистые растения, а деревья, напоминающие папоротник, были увиты яркими лианами. Жара становилась почти невыносимой, и я, спустив с плеч промокшую рубаху, завязала ее вокруг пояса. Я была совершенно одна между массивными каменными акведуками, платформами и стелами. Меня заворожили письмена и рисунки, вырезанные на камне, и я совершенно не заметила, как заблудилась.
Забредя в угол маленького открытого дворика, я столкнулась нос к носу с высоким индейцем и вскрикнула от неожиданности.
- Что ты здесь делаешь? - спросил он меня. Его лицо показалось мне молодым и красивым, и он стоял совершенно неподвижно. - Ты должна быть на севере.
- Ты имеешь в виду - в городе? - спросила я.
Не спуская с меня пронзительных глаз, он продолжал, словно мы были старыми знакомыми:
- Ты должна будешь возвратиться в город еще раз, но тебе предстоит уехать далеко на север.
- Как мне добраться до взлетной полосы? - спросила я нервно, ожидая завершения разговора.
- Садись, - сказал он мне в ответ.
Индеец разгладил землю перед нами и взял в руки палочку. Затем он начал тщательно вычерчивать на ней карту и показал мне направление, в котором я должна буду идти, покинув развалины. Он очень старался, чтобы мне были понятны его слова, и я по достоинству оценила благородство его манер и речи. Как только он закончил говорить, я сняла с плеча сумку и стала рыться в ней, пытаясь отыскать там какую-нибудь вещь, чтобы подарить ему в знак благодарности. Но единственное, что я там нашла, были деньги - двадцатидолларовая банкнота. Индеец принял протянутую бумажку и тут же его глаза загорелись странным огнем. Он пристально посмотрел на меня.
- Деньги, которые ты мне дала, налагают на тебя обя зательства, - сказал он. - Я пошлю тебе двух помощников.
Они появятся в твоей жизни не позжечем через сорок четыре Первый помощник будет женщиной. Ты не поймешь, это твоя союзница. Эту союзницу ты должна одолеть. Я также пошлю тебе мужчину-помощника, который обозначит твой путь, - тут он разорвал банкноту на две части и протянул мне одну половинку. - Держи. Я растерялась и даже разозлилась.
Мы встретимся снова, - сказал он, - храни эти разбитые деньги в своем узле.
- Ты имеешь в виду мою сумочку?
Но на этом наш разговор окончился. Энергично тыча палочкой, которой он только что рисовал, индеец крикнул: - Никогда больше не приходи в это место. Поспеши!
Я не хотела обижать человека, который явно был «не в себе». Я могла возвратиться в Гватемалу и посетить храмы этой страны в любое время. В знак согласия я лишь кивнула головой.
- Иди отсюда поскорее, не то никогда не найдешь пути. Он встал и почти молниеносно скрылся в джунглях.
Моим первым побуждением было выбросить ни на что не пригодный кусочек банкноты, но я почему-то запихнула его в свой бумажник рядом с кредитной карточкой и направилась в сторону взлетной полосы - навстречу Гватемала-Сити и вожделенному «поясу плодородия».
Теперь пояс висел на моей стене. Он был красив и, безусловно, стоил тех усилий, которые я затратила на его приобретение. Я отхлебнула еще немного чаю и вдруг поняла, что со дня встречи с молодым индейцем прошел ровно месяц. Ну, что ж, Бог с ним. Никакой помощницы мне покамест не повстречалось.
- Если я останусь здесь одна на весь вечер, то определенно сойду с ума, - сказала я вслух.
Потом я наклонилась и взяла в руки серебряную шкатулку, стоявшую на кофейном столике. Открыв крышку, я извлекла из шкатулки обрывок бумажки, на которой было написано имя и дата. Мой старый друг, Артур Дессер, устраивал прием 18 февраля в восемь часов - то есть сегодня вечером. Я засунулаприглашениеобратнов шкатулку. Нервы у меня совсем расшалились из-за недосыпания и утреннего происшествия в галерее. Я всерьез задумалась над тем, не является ли фотография «свадебной корзинки» лишь плодом моего воображения. Я даже просмотрела воскресный выпуск Times, чтобы найти упоминание о выставке Штейглица. Объявление о фотовыставке там было.
Но вскоре я снова потеряла контроль над собой и даже позвонила в несколько нью-йоркских галерей. Но ни в одной из них мне не дали положительного ответа относительно фотографии Мак-Киннли «Свадебная корзинка». Впрочем, в одном месте мне сказали, что вроде слышали о такой фотографии. Мне нужно было окунуться в реальность, и я решила отправиться в салон Элизабет Арден и сделать педикюр.
Возвратившись домой, я присела на кровать и некоторое время водила пальцами ног с отполированными ногтями по коврику из оленьей шкуры. Затем, настроив будильник, чтобы он зазвенел через два часа, я зарылась головой в подушку и уснула.
- Нет, нет, нет, - услышала я собственный голос, словно доносившийся издалека, и внезапно проснулась. Постель смята, подушки разбросаны, а я вся была покрыта потом. Перед моими глазами еще плыли картины сна, и я стала размахивать руками, словно пытаясь сбросить с себя огромную тяжесть. Это видение не могло быть простым сном. Я так ясно видела ее - маленькую девочку со странным блеском в глазах, направляющуюся ко мне со свадебной корзинкой.
Она остановилась и стала подзывать меня к себе. Потом вдруг стала расти, расти, пока и она, и корзинка не достигли гигантских размеров. Тут она бросилась на меня, замахнувшись корзинкой.
- О, Боже, только не это! - закричала я, закутываясь в широкий атласный пеньюар и глядя на часы. Будильник зазвонил в ту же секунду, и я, нажав на кнопку, упала навзничь на подушки, которые еще оставались на кровати. Мне хотелось подняться и включить все лампочки в этом доме.
Когда я встала с кровати, чтобы переодеться для приема у Артура, меня всю трясло. До Бэл-Эйр, который находился в десяти минутах езды от моего дома, я ехала через Кэролвуд-драйв мимо дома Уолта Диснея. Мне вспомнился Леон Крейг, создатель Бэл-Эйр, чья усадьба соседствовала с домом Диснея. В его поместье был разбит сад, похожий на сад в Версале, с бесчисленными кустами роз и ухоженными тропками. «Папа», как называли его домашние, очаровательный добрый человек, жил в этом огромном доме в полном одиночестве, если не считать редких посетителей - членов его семьи. Он был алкоголиком. Человек, которому был открыт весь мир, постоянно напивался до бесчувствия. Я всегда удивлялась этому. «Папа», подобно многим друзьям моей семьи, посвятил первую половину своей жизни накоплению богатства, а последние годы тратил на саморазрушение. Мне не хотелось следовать его примеру.
