А. Штерн - Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства
Далее эти призраки уже стали являться сами собой, иногда последовательно в течение нескольких недель и даже лет. Самым заметным для нее видением было появление Марии-Антуанеты, что происходило одно время ежедневно, а потом повторялось чрез большие промежутки времени, и, наконец, по разу в год в определенное число.
Подобные примеры, которых Перти приводит еще несколько, могут служить достаточным доказательством, что предполагаемая способность медиумов необходимо обусловливается усиленным нервным возбуждением.
Нам остается рассмотреть еще тот вид общения с невидимым миром, который обусловливается сомнамбулизмом и животным магнетизмом и приводить к так называемому «ясновидению». Лунатизм, необычность его и особые качества, приобретаемые в это время спящим субъектом, послужили источником происхождения понятия о способности некоторых людей приходить в особое состояние, называемое немцами Schlafwachen, – среднее между сном и бодрствованием, состоящее во временном отделении души от тела, которая будто бы видит тогда то, что в обыкновенном состоянии ей было недоступно.
Сомнамбулизмом или, иначе, лунатизмом называется такое состояние наших нервов, когда некоторые их способности особенно сильно возбуждены, – конечно, на счет остальных.
У лунатика является чрезмерное развитие и изощрение некоторых чувств; так у них расширен зрачок, и их глаза могут видеть в темноте. Замечательно при этом, что лунатик видит в темноте только те предметы, которые имеют отношение к занимающей его мысли; остальных же он не замечает, даже если бы они были освещены очень ярким светом.
То же надо сказать и относительно слуха. Наконец, лунатик сохраняет способность движений, напр., он ходит, говорит. Потому справедливо называют лунатизм – сном в действии, т. е., что лунатик теряет свободу мыслей, находятся под влиянием немногих впечатлений, нередко поразительно верно сочетает их, и уже, под влиянием таким образом полученных выводов, действует.
Обыкновенно лунатиками бывают люди, страдающие истерикой, ипохондрией, нервными или мозговыми болезнями.
Усиление какой-нибудь способности в лунатике, во время припадка, не проходит ему даром: нервы, выражающие эту способность, обыкновенно бывают чрезвычайно расстроены после припадка; лунатик часто забывает именно то, в чем он оказал такую усиленную деятельность во время припадка.
Но, странное дело, он вспоминает обо всем этом в следующем припадке! Вообще допускают следующие 4 степени сомнамбулизма:
1) Простое действие с усыплением мысли или со сновидением.
2) Совершение действий, вошедших в привычку у человека, хотя бы они были довольно сложны.
3) Сложные действия, но машинальные (лунатизм).
4) Бред с сознательными движениями или собственно сомнамбулизм.
Сомнамбулизм одно время чрезвычайно занимал не только праздных любителей всего необыкновенного, но даже многих серьезных ученых.
Последние, впрочем, высказывались на этот счет довольно неопределенно, в роде Гюссона, который советовал только парижской академии наук заняться этим вопросом. Из немногих, заслуживающих внимания сочинений об этом предмете, мы укажем на книгу Бертрана «Du Magnetisme animal en Frence».
Он не приходит, конечно, ни к какому окончательному заключению, но для нас из его мнений особенно важно сближение, которое он делает между ясновидением и экстазом, указывая общие черты между ними, ставящие их в одну и ту же категорию нервных явлений.
Весьма замечателен для нас его взгляд на физиологическое значение экстаза.
Он указывает на то, что экстаз не есть какая-нибудь особая болезнь, но вызывается известными болезненными состояниями, напр., конвульсиями и т. п.; он появляется также и при других обстоятельствах, напр., при сильном нравственном возбуждении. Поэтому экстаз составляет явление, общее всем временам, а не одному только периоду невежества.
В ясновидении Бертран указывает следующие характеристические свойства: забвение при пробуждении всего происходившего, внешняя нечувствительность, повышение силы воображения и силы суждения, инстинкт предвидения, нравственная несамостоятельность и т. п.
Он прибавляет, что ясновидение может наступать не во всякое время, и что для него необходимо особое предварительное расположение.
Шопенгауер, в своем сочинении «Ueber das Willen in der Natur», рассказывает, что он имел случай видеть во Франкфурте ясновидящую, которая даже без всяких телодвижений и манипуляций со стороны своего магнетизера, по одному только желанию его, впадала в каталептическое состояние; при этом она иногда оставалась в той же позе, в которой сидела, с открытыми глазами, но была в положении совершенной нечувствительности и бессознательности.
Шопенгауер пробует даже дать таким явлениям физиологическое объяснение; он полагает, что они основываются на изолировании функций головного мозга от функций спинного, при чем или и чувствительные, и двигательные нервы парализуются и наступает вполне каталептическое состояние, или являются недеятельными только нервы движения, и тогда сознание остается.
Такое объяснение достаточно произвольно и, в сущности, ничего не объясняет. Нельзя не сознаться, что физиологический процесс даже лунатизма, и тем более сомнамбулизма, еще не вполне ясен для нас.
Но на самом деле он нисколько не темнее всех остальных психофизиологических процессов нашего организма, и должен будет выясниться вместе с лучшим, более научным, пониманием всех этих процессов. Объяснение их во всяком случае надобно искать внутри нас, в свойствах нашей души, а не в предположения вмешательства целого мира особенных духов.
Для лучшего понимания явлений животного магнетизма и сомнамбулизма, нам следовало бы ближе рассмотреть природу сомнамбул и ясновидящих. Но вышеприведенный пример Анны Вейс избавляет нас от этого труда, так как эта девица была в то же время и ясновидящей, засыпая магнетическим сном под влиянием своего магнетизера. В состоянии такого сна, она отвечала на вопросы и делала предсказания, которые иногда бывали удачны.
Как мы уже говорили, она могла по произволу вызывать видения и, кроме того, отличалась от других ясновидящих способностью помнить все, что с ней происходило во время погружения в магнетический сон; следовательно экстатическое состояние было для нее почти нормальным. А. Вейс дает нам право заключить, что сущность природы ясновидящих, точно также, как и спиритических медиумов, сибирских шаманов и средневековых магов, есть усиленная нервная возбудимость, вызываемая на этот раз магнетическим влиянием и действием воли, которое иногда может маскироваться видимой пассивностью субъекта.
Мы напомним еще, что нервные явления, приписываемые животному магнетизму, не составляют продукта европейской цивилизации, а, как мы видели выше, были известны в самой глубокой древности.
В Пенджабе и теперь еще употребляется род животного магнетизма, который называется там «джарас» или «мантер» и прилагается к лечению преимущественно нервных страданий.
Врачующей становится против больного и машет над ним палочкой или веткой, пока больной не успокоится.
В науке и искусстве мы видим также особенность организаций, которыми отличались некоторые поэты, музыканты и ученые. Достаточно припомнить Гофмана и Эдгара По. В их вдохновениях мы видим те же черты, как и в экстазе первобытных жрецов и магов. Прибавим к этому, что Модарт и Кольридж, по известиям их биографов, создавали свои лучшие произведения в каком-то почти бессознательном состоянии. Био рассказывает то же о Ньютоне. Выражение особенностей организации гениальных натур, в виде странных, несвойственных обыкновенным людям поступков и общего отличия их от таких людей, давно уже бросалось в глаза, и давно уже решается вопрос о родстве гениальности с безумием.
Всякому известно[13], какую важную роль в жизни каждого из нас играет нервное возбуждение; незачем доказывать, что оно есть необходимое условие каждого наслаждения, что без него никакое наслаждение немыслимо. И театральные зрелища, и музыка, и чтение, и любовь к женщине, и такие удовольствия, как охота, верховая езда, и т. п., и вообще горячее отношение к науке или искусству, и, наконец, употребление наркотических и возбуждающих средств – одинаково имеют целью повысить возбудимость наших нервов и доставляют нам наслаждение только через посредство этой повышенной возбудимости.
Оставив уже физиологическую, бессознательную сторону этого вопроса, мы сами в себе можем наблюдать сознательную нравственную потребность нервного возбуждения: каждый из нас рад найти возможность заставить сильнее работать и свой ум, и свои чувства, подняться над самим собою, подойти к тому, что в обыкновенном состоянии казалось слишком далеко от него. В известной степени такое возбуждение преследуется каждым человеком, на всех ступенях развития и во всех обитаемых местностях.
