Наталья Нечаева - Восьмой ангел
К другому плечу однокурсника тут же приникла Машка, вдохновенно чмокнув его в щеку.
— Дамы! — шутливо отстранил их Виктор. — Слезы благодарности и крупные взятки — завтра, после эфира. А сейчас, если позволите, пойду, поруковожу процессом. Как-никак, я — большой начальник!
— Иди! — радостно чмокнули его по второму разу подруги. — Нашему брату журналисту без руководства — никуда!
Глава 8
— Адам, ты? Не верю! — кинулся Барт к другу юности. — Я ведь только что о тебе вспоминал. Представлял, как здорово было бы, если б мы встретились тут втроем! Моду с минуты на минуту должен объявиться. Ну, рассказывай, где ты? Откуда? Какими судьбами? Черт лысый! Пропал на десять лет!
— Макс, — обнял его приятель. — Вот уж кого не ожидал тут встретить. Точно, судьба! Говоришь, Моду здесь? Вот и не верь после этого в чудеса: чтобы на краю света, в Аллахом забытой африканской деревне встретиться через столько лет! То-то меня словно попутным ветром сюда несло! Собирался в ноябре, когда сезон дождей закончится, а потом за один день перерешил. Думаю, что откладывать? Не размокну!
— Так ты по делу?
— Ну, не на экскурсию же! А ты?
— А мы с Моду — к догонам. По научным делам.
— К догонам? — Адам пристально взглянул на Макса. — С Моду? Странно. Значит, встреча тем более не случайна…
— Так ты тоже к догонам? Неужели по-прежнему занимаешься этнографией? — обрадовался Барт. — А мы с Моду думали, что ты переквалифицировался в полевые командиры…
— Это — пройденный этап, — серьезно ответил Адам. — Сейчас я нужнее в другом месте.
— Уж не конкурент ли ты нам по догонским мифам?
— Не думаю, — улыбнулся Адам. — Вот уж мифы меня совершенно определенно не интересуют. Так где, говоришь, Моду?
— Жду, — пожал плечами Макс. — Он меня буквально с пляжа выдернул! Прислал смску, что хогон согласен пустить нас в пещеру, ну, ту самую, помнишь, о которой мы все вместе мечтали, когда прочитали Грийоля.
— Нет, — неожиданно сузил глаза Адам.
— Что — нет? — не понял Барт.
— Хогон обещал показать вам пещеру? Это невозможно. Я прошу его об этом три года.
— Постой, Адам, ты о чем? Тебя тоже интересует эта пещера? Зачем?
— Макс, прости, мы не виделись целую жизнь. Мы стали другими. Есть вещи, о которых я не могу говорить, не имею права. Тогда, в юности, ты был моим другом.
— А сейчас?
— А сейчас я не знаю, кто ты. Война — это водораздел. Все, что было хорошего, осталось там, на том берегу. В прошлой жизни. А моста через эту реку нет.
Барт озадаченно замолчал, пытаясь осмыслить услышанное, потом очень внимательно посмотрел на приятеля.
— Я — Максим Барт. Тот самый, с кем ты прожил четыре года в одной комнате общаги. Тот, кто делил с тобой единственный пакет вермишелевого супа за двенадцать копеек, и тот, кто месяц пролежал в больнице с раскроенным черепом, когда защищал тебя, кавказского парня, от пьяных придурков, пытающихся доказать, что Россия — только для русских. Я — тот, кто искал тебя последние десять лет. Лично и через друзей. И даже через международные фонды.
— Я знаю, — тихо проговорил Адам. — Прости. Ты не смог бы найти. У меня — другое имя.
— Не понял…
— Меня зовут Аслан Хизри. Я — гражданин Турции.
— Ясно, — Барт смотрел мимо Адама, в сторону синих-синих гор, за которые неуклонно уходило празднично яркое солнце. — Ясно…
— Что тебе ясно? — поднял тяжелый взгляд Адам. — Я ничего не забыл. Я следил, насколько было возможно, за твоими работами. Когда не воевал, конечно. Но… Ты не поймешь. Для тебя все это время был мир. Для тебя всего лишь прошли годы. Для меня — жизнь. Русские уничтожили мою родину, мой мир. Разве ты не один из них? Мы с тобой в разных измерениях, вот в чем дело.
— Знаешь, — прищурился Барт, — наверно, ты прав. В моем измерении друг — это друг. Сколько бы лет ни прошло. И если бы сейчас на тебя кинулись, например, малийцы, пытаясь доказать, что Африка только для африканцев, я бы, как тогда, встал рядом с тобой. Мне ведь, понимаешь, и сейчас совершенно все равно, кто ты по национальности, как и Моду. Земля меняется, да, — он горько усмехнулся, — но есть нечто, что все еще позволяет ей оставаться Землей. И это нечто — мы, люди. По крайней мере, я так думал до этой минуты. А ты, оказывается, объявил мне заочный джихад…
— Макс… — Адам громко сглотнул, так, что мощный кадык чуть не пропорол шею, сжал пересохшие губы. — На моих глазах сожгли мое село. Во время зачистки убили мать и беременную сестру только за то, что в доме нашли мешок соли и мешок сахара и решили, что это приготовлено боевикам… Отца… Ты помнишь моего отца? Восьмидесятилетнего старика держали в строительном вагончике на жаре, не давая воды. Он умер от разрыва сердца. Это все сделали русские.
— Русские? Ты помнишь Петьку Ризена? Соседа по общаге? Такой в очках, курчавый, который знал четырнадцать языков и на пятом курсе защитил кандидатскую?
— Конечно, он потом уехал в Израиль, стал банкиром, я его встречал в Бразилии, где он открывал филиал банка.
— Так вот, у Петьки выкрали дочку. У девочки был тяжелый порок сердца. За ее жизнь потребовали все его состояние. На ведение освободительной войны против русских. Петр согласился, но ему нужно было время, чтобы перевести ценные бумаги в деньги. Девочке отрезали палец и записали это все на видео. Петька продал все. Привез в условленное место. И взамен получил тело. Девочка не выдержала. Это сделали чеченцы.
— Нет, это сделали звери.
— Это ты сказал, — сплюнул Барт и, не оглядываясь, пошел к камышовым столикам, откуда ему уже давно зазывно махали француженки.
* * *Обычная телевизионная суета. Беготня, смех, споры, обсуждение прошлых и будущих программ. Ольга впитывала все это в себя каждой клеточкой, каждой волосинкой. Неужели за сутки с небольшим можно так соскучиться по работе? Даже не по работе, а по этой атмосфере — заполошной, бестолковой, такой надоевшей и такой необходимой?
Верная Машка не отходила от нее ни на шаг. Да и Виктор время от времени заскакивал по пути их следования то в монтажную, то к звукорежиссерам, то в кабинет, который он уже определил для Славиной.
— Девчонки, пойдемте со мной, — поманил он их в один из своих визитов. — В студии собрались мегалитчики, ну, те самые, кто будет вечером в программе, репетируют, чтобы по времени уложиться, я вас в операторской кабине посажу, все будете видеть и слышать, Ольгу на репетицию пускать не хочу, чтоб пока их не смущать, а посмотреть и послушать — полезно.
Подруги заняли место у рабочего окна и больше часа с удовольствием наблюдали, как опытный ведущий равняет и строит взрослых, по большей части, крупных и бородатых мужиков, жестко объясняя им «правила игры» и добиваясь невозможного — сокращения монологов, больше напоминающих научные лекции. Уже через час приглашенные изрядно взмокли от натуги, но, наконец, смирились с тем, что они — ведомые. Тогда и начался нормальный разговор, из которого уже можно было кроить скорый прямой эфир.
Теории, гипотезы, экскурсы в историю, версии и догадки… Пожалуй, принципиально нового для себя Славина услышала мало, разве что какие-то интересные детали. Остальное все было ей известно из литературы, Интернета и бесед с Рощиным.
— Жаль, что с нами нет нашего мурманского друга — Владислава Рощина, — донеслось вдруг со съемочной площадки. — Он — автор этой теории и изложил бы ее куда любопытнее!
— Да, надо все же было уговорить остаться, — поддержал второй.
— Как же уговоришь его — тихонько проворчала Машка, — он же без своих сейдов недели прожить не может!
Изумленная Ольга повернулась к подруге.
— Маш, ты что? Рощин же погиб…
— Лелька, — всплеснула руками Мария, — как же я забыла! Ты ведь не знаешь ничего! Рощин выжил! Чудом. Три недели пролежал в беспамятстве под каменным завалом, потом очнулся, выполз на тропу, там его солдаты подобрали. Отлежался в больнице, и все, как новенький! А я же, еще когда кадры с ним у тебя в программе смотрела, все время хотела рассказать, да так и не рассказала, вот шляпа!
— Рощин — выжил? — помертвела Славина.
Хорошо, что в кабине, где они находились, было темно, и Машка не увидела ее лица.
Рощин выжил… Значит, ей не показалось тогда, в темноте? И ее состояние тут не при чем?
Только сейчас, узнав об этом невероятном известии и, конечно, мгновенно вспомнив последние ночные часы на Сейв-Вэре, когда Рощин сначала заживо похоронил их с Максом, завалив вход в подземелье каменной глыбой, а потом вдруг оказался в пещере среди сумасшедших нацистов и второй раз попытался ее убить, Ольга впервые задала себе вопрос, который до этой секунды просто не возникал. Почему в своем фильме она совершенно обошла его чудовищную роль в той трагедии? Почему ограничилась изложением его теории, его рассказами о сейдах, его исследованиями, но ни на йоту не обвинила в происшедшем самого Влада, вдохновителя и генератора случившегося кошмара?
