Александра Созонова - ...Либо с мечтой о смерти
Джекоб шумно фыркнул.
— Господь с вами! Я даже не знаю, какой он у меня, этот самый коэффициент — как-то не удосужился. Это на Западе принято, в России пока еще не свихнулись до такой степени. Не путайте, Норди: человек умный и человек мыслящий не есть синонимы. Второе — динамика, желание разобраться, понять. Знаю человечка, чей ай-кю где-то на границе с олигофренией, но при этом он мыслит, активно и напряженно, об абстрактных вещах, и выражает свои мысли в творчестве: пишет неплохие хокку. Обратная ситуация встречается чаще, поскольку умных, окультуренных, но не движущихся внутренне, догматичных, зависящих от чужого мнения — на порядок больше. А уж если говорить о хомо креативикус, о генерировании идей, то это и подавно не имеет отношения к пресловутому коэффициенту. Не глупите, Норди, не майтесь дурью: ведь это так интересно!
— Что именно?
— Всё. И генерировать идеи, и участвовать в безумных экспериментах. И кувыркаться со страстной и умелой дамой. Берите всё от последних мгновений бытия. Уходите, как здесь принято, в хорошем и бодром настроении.
— А вы, как видно, уходить передумали?
— Отчего же? Вовсе нет. Уйду, когда стану рассыпаться. Не физически: артриты, инсульты и прочая хрень, а возрастные изменения в мозгу. Склероз, провалы логики, замедление скорости мышления. Прозвенит самый первый звоночек, и тут же подмигну Майеру: «Я неплохо на вас поработал, верно? Поработайте-ка теперь вы на меня. Тем более что работа разовая и не потребует чрезмерных усилий».
— Рад за вас, Джекоб: бытие для вас увлекательно и любопытно. Отчего тогда возникло намерение покончить с собой?
— Хроническая депрессия, — ответил он коротко.
— И всё?
— Этого мало?! — Он сверкнул глазами в гневном удивлении.
— Но ведь существует уйма всяких антидепрессантов. И все время появляются новые…
— А вы пробовали эти таблетки?
— Да. Мне они не помогли, но причины моей душевной боли другие, более глубокие.
— А мои, выходит, мелкие? Ладно, молчите о том, в чем вы ни черта не понимаете.
— Мне всегда казалось, что депрессия — если она не отягощена жизненными трагедиями, излечима.
— Мне тоже так казалось. Первые пять-десять лет. С психоаналитиками наобщался, будь здоров. С болтунами-психотерапевтами всех видов.
— Неужели никто не помог?
— Ни одна сволочь. Но и не мог помочь. К счастью, осознал это не слишком поздно — всего-то через десяток лет, и жадные болтуны не успели выкачать всё до последнего цента — хватило на билет до Гипербореи. Запомните на будущее, Норди… ах, впрочем, какое у вас здесь будущее?! Просто запомните, уясните — так, для общего развития: психотерапевт может помочь только в том случае, если масштаб его личности не меньше — Слышите? Не меньше! — личности его пациента. И ни в каком ином. В противном случае будет просто беканье и меканье и апеллирование к дутым авторитетом вроде австрийского шарлатана.
— Но можно ведь было обратиться к разным врачам и найти, в конце концов, — заметил я, не слишком, впрочем, уверенно.
— Найти кого?
— Психиатра равного масштаба. Который впору.
Джекоб взглянул на меня сочувственно и почмокал губами. Шумно, как кит, выдохнул.
— А я-то, дурак, думал, что общаюсь с адекватным собеседником. Очередной облом. Что ж, разрешите откланяться: пора баиньки!
И неуклюжий русский уковылял от меня быстрыми шагами, загребая подошвами мерзлый песок.
А я остался в некоторой оглушенности. Скорее, впрочем, приятной: люблю экстраординарных людей. Этакий простой славянский мужичок-медвежонок с виду. Который на самом деле совсем не прост. Слишком шумен и пассионарен, от долгого общения с ним начинает гудеть голова. Но оно того стоит.
Новенький шедевр моей галереи? Почему бы и нет.
Глава 11 УЙТИ ОКОНЧАТЕЛЬНО
Со времени нашей исповедальной беседы с Юдит прошло три дня, а я никак не мог улучить время и место для ее продолжения. Не терпелось узнать ее историю, ее драму, но на прогулках мы с девушкой не пересекались, а заходить к ней в домик казалось неудобным.
Наконец, выдался удачный момент: в групповой медитации мы оказались рядом, и сразу после ее окончания я не дал ей ускользнуть, придержав за локоть.
— Юдит, за вами должок. Помните? Рассказ о себе.
— Вы уверены, что хотите его слышать?
Она выглядела хмурой и неприветливой, впрочем, как почти всегда.
— Более чем. И сейчас, мне кажется, самое удобное время.
— Что ж, ладно. Только не упрекайте меня потом, если ваши ожидания не оправдаются или моя исповедь заведет совсем не в ту сторону, куда бы вам хотелось.
— Обещаю! Ожидания мои самые простенькие: узнать человека, который интересен и приятен, как можно лучше.
— Только давайте не сидеть, а ходить, ладно?
— Ничего не имею против.
Мы медленно двинулись вдоль берега по направлению к песчаной косе, где сидели в прошлый раз.
— Скажите, — начала Юдит, — вы уверены, вы совершенно уверены, что не встретитесь с вашей дочкой в следующей жизни и не начнется прежняя тягомотина? Пусть в ином качестве: не отец и дочь, но брат и сестра, муж и жена, ученик и учитель?
— Не уверен. Больше того, почти уверен в обратном. Я ведь говорил, что и в прошлой жизни мы были вместе, и в будущем будем связаны не менее тесно и мучительно.
— Будет та же нервотрепка и кровавые слезы и сопли.
Юдит переменилась с нашего прошлого разговора. Сейчас в ней почти не осталось ничего женственного, ничего девичьего: интонации, слова, прищур глаз — всё жестко и сухо.
— Скорее всего.
— Тогда к чему это всё? — Она кивнула на океанский пейзаж с ровно натянутой леской горизонта. — Вас переправят здесь на тот свет со всеми удобствами, чтобы, немного отдышавшись, посмотрев цветные сны из обрывков прожитой жизни, вновь втиснуться в плоть. Вернуться назад, в родимую преисподнюю. И снова мучиться от ненависти-любви и грезить о суициде. Покончить с собой — самому или с чьей-то гуманной помощью, и опять всё по новой. Опять и опять…
— Это называется дурной бесконечностью. Тоже не раз размышлял на сей счет.
— И к чему вы пришли? — живо спросила она.
— Ни к чему. А вы?
— По-моему, ответ очевиден. — Она насмешливо присвистнула. — Надо умереть окончательно. И больше не возвращаться.
Девушка говорила так безапелляционно и уверено, совсем как подросток с туповатым взрослым, что я усмехнулся.
— И ничего смешного, — холодно бросила Юдит.
— Простите. Но вы говорите так, словно знаете, как это можно осуществить.
— Я - не знаю. Но знает Майер. Потому я и здесь.
На мой вопросительный взор она снизошла до более обстоятельного ответа:
— О клинике Гиперборея я узнала от моего психотерапевта. Я общалась с ней около шести месяцев, два раза в неделю. Ординарная женщина, продукт толпы, отговаривала меня от суицида, приводя все новые и новые бессмысленные доводы «за жизнь». А потом сдалась: оказалась, к счастью, не полной дурочкой и что-то живое в ней всё же брезжило. А может, действительно желала мне добра, кто знает? Бывают, хоть и редко, и такие врачи. Она сказала, на пятьдесят пятом визите, что знает единственное место на земле, где мне могли бы помочь осуществить мою мечту: умереть окончательно. И дала телефон клиники Гиперборея.
— И что? — в волнении я остановился и подался к ней. — Майер обещал помочь? Интересно, каким способом?
— Мне самой безумно интересно! — На миг зубы ее блеснули в улыбке. Она отстранилась, заставив меня смутиться. — Пока не знаю. Майера ведь на острове сейчас нет. Жду не дождусь его прибытия. Но что вы застыли? На ходу говорится лучше.
— Вы уверены, что Майер это сможет? — Я не скрывал скепсиса.
— Не уверена. Но, если не сможет Майер, не сможет никто. Мой психотерапевт сказала, под большим секретом, что Майер не один год проводит такие опыты: по просьбе отдельных пациентов уничтожает их душу. Аннигилирует. Стирает из мироздания без следа, словно рисунок мелом на школьной доске.
По спине у меня пробежал холодок.
— Юдит, умоляю, скажите, что вы шутите. Нет?
Она промолчала.
— Уверен, вы не найдете здесь себе компании.
— В этом вы правы. Мне казалось, Хью такое решение вопроса окажется близко. Поговорила с ним, но он меня не поддержал, к сожалению.
— Здравый молодой человек, что отрадно. Несмотря на все закидоны.
— Нет. Сама идея у него не нашла возражений. Но он заявил, что не верит им: Маре-Майеру. Не верит никому из здешних вершителей судеб.
— И правильно делает. — Я еще раз попробовал ее переубедить. — Юдит, попытайтесь воспринимать свою жизнь как фильм. Вам достался жанр ужасов.
— Постмодернистский фильм ужасов, — уточнила она. — С изрядной примесью абсурда и жутким финалом.
— Финал вовсе не жуткий, если иметь в виду наш островок, — возразил я. — И это только сейчас. А потом…
