Родни Коллин - Теория вечной жизни
Этим путем к таким ученикам приходит возможность выйти из своей собственной механичности действий, играть за пределами своей роли. Они вдруг могут делать то, что никогда не мечтали делать без внешней помощи, и однако делать это из самих себя, по собственной воле. Эффект, производимый на ученика таким действием, совершенно иной, чем от подобных действий, выполненных из послушания, и не может быть достигнут никаким другим образом. Так истинной телепатией ученику дается шанс превзойти самого себя, развить волю и создать душу.
Вряд ли нужно добавлять, что в такой пьесе не могут быть внушены никакие неправильные действия. Такие действия, которые в одном смысле требуются сюжетом, автоматически производятся слабостью различных персонажей, когда они сталкиваются с определенными ключевыми ситуациями. Властный человек, когда его власть находится под угрозой, должен пойти на убийство: никакого внушения не требуется. Даже ученики, когда какой-то поворот ситуации застает их врасплох, могут предать из робости или замешательства, как Петр под крик петуха. Толпа будет требовать крови и на этот раз, просто потому, что она делала это тысячу раз до этого. Такие действия совершенно механичны и никогда не являются результатом внушения режиссера, хотя они наверняка им предвидены и учтены. Может даже случиться, что, зная главную слабость ученика, режиссер создаст некую внешнюю ситуацию, рассчитанную на то, чтобы выявить эту слабость для него с неумолимой ясностью, в то же время внушая ученику телепатически, как он способен ее преодолеть. Таким образом может быть создано огромное внутреннее трение, необходимое для приобретения души.
До нас дошло несколько «сценариев» таких пьес, сохранившихся в массе более философских писаний. Мы никогда не узнаем, сколько пьес осталось не записанными в истории, а сколько из них еще не вышло из стадии предварительных репетиций. Ибо хотя эти драмы могут происходить открыто, но, как ни странно, никаких записей о них не существует, исключая сознательно написанные и выпущенные в свет. Если продюсеры еще не готовы к записи, представление остается неизвестным.
Возможно, самые очевидные записи группируются вокруг фигуры Будды, Миларепы и Христа. Буддийский рассказ, известный как «Книга великой смерти», кажется очень незавершенным и редактировавшимся и формализовавшимся до тех пор, пока не исчезла вся спонтанность реального живого представления. Заключительные эпизоды жизни Миларепы, напротив, очень живые и содержат некоторые весьма интересные варианты христианской драмы. Но именно эта последняя, Евангелия, представляет совершенный образчик, классическое представление такой пьесы.
Есть и другие отличия. По различным причинам, как Будда, так и Миларепа поставили свои пьесы в сочувствующем окружении, в странах, где оккультные идеи высоко почитались, и в периоды, когда (возможно, по космическим причинам) люди находились в особенно восприимчивом настроении. Фон драмы Христа намного более привычен. Стратегический аванпост великой бюрократической империи, нервные чиновники и безответственная толпа, политическое притеснение и тень восстания – все это никак нельзя назвать «сочувствующим». Однако это показывает, что возможность общего сдвига уровня сознания, который может со временем повлиять на тысячи или миллионы людей, совершенно не зависит от условий, которые с обычной точки зрения мы назвали бы благоприятными. Привычное зло жизни можно даже использовать как точку опоры, чтобы дать высшим силам тот рычаг, которым они совершат этот сдвиг и достигнут своей цели.
Несмотря на различия в окружающей ситуации, основные персонажи такой драмы кажутся типичными и неизменными. Римский центурион, который вдруг прозревает сквозь политический акт распятия и восклицает: «Подлинно человек сей есть Сын Божий!» – это тот же самый персонаж, что и тюремщик Сократа, который, принеся яд, молит о прощении у «наиблагороднейшего и наилучшего из всех, кто когда-либо приходил в это место».
Вместе с тем каждую роль можно играть с индивидуальными различиями, в зависимости от особенностей актеров или постановки. Хозяин гостиницы, который подает Будде отравленную еду, от которой тот умирает, вводится как вполне второстепенный персонаж, чье решающее действие – почти случайность. С другой стороны, в христианской драме Иуда считается олицетворением зла, и хотя он в итоге раскаивается, по сценарию требуется, чтобы он повесился. Даже здесь, однако, есть поразительный намек на тайный сговор на вече «ре и во фразе Христа: «Друг, для чего ты пришел?» И совершенно новый поворот этой роли дается в драме Миларепы, где завистливый пандит, организовавший отравление святого, иронически просит о том, чтобы почувствовать на себе вызванную этим агонию, а после того, как небольшая ее часть передается ему, сразу же раскаивается, обращается, отказывается от богатства и становится преданным учеником. Здесь мы видим пример того, как внешне злодейская роль может быть сыграна так, чтобы приготовить актера для совершенно другой роли в следующий раз.
Ибо мы должны принять идею, что во всех таких драмах каждый сознательный актер должен в конце концов научиться играть все роли, с тем чтобы однажды суметь сыграть и самую главную. В драме Евангелий, например, есть много намеков на то, что святой Иоанн – «ученик, которого любил Иисус», единственный из всех, кто остался с ним на распятии, чьей опеке он вверил свою мать, чье Евангелие передает глубочайшее эмоциональное понимание, и помимо всего, который позже уже стариком на Патмосе сам описал переживания электронного тела – был, так сказать, «дублером Христа». На самом деле, подражание Христу и есть истинная задача каждого актера христианской мистерии.
Однако все эти роли лишь вспомогательные. Истинный смысл пьесы должен состоять в преображении основного героя в электронный мир, достижение им духа. И все чудесные события и проявления, которые следуют за его смертью, можно в каком-то смысле увидеть как демонстрацию того, что пьеса удалась, огромное чудо свершилось.
Ибо колоссальный сдвиг места через все уровни материи, вертикальный разлом через всю Вселенную, который необходим для такого преображения, распространяется, как кажется, не только вверх, в рай, но и вниз, в материальный мир, до самого ада.
«Когда он умирал, Джетсун продемонстрировал процесс слияния физического тела с царством вечной истины… Безоблачное небо казалось осязаемым и полным призматических цветов… Там были обильные ливни цветов… Чарующе мелодичная музыка… и ароматнейшие запахи, более ароматные, чем любая земная эссенция, пронизывали весь воздух… Боги и люди встречались и беседовали… так что на это время они были унесены обратно в золотой век»[79].
«Когда [Будда] Возвышенный умер, в момент его перехода из существования произошло могучее землетрясение, внушающее священный ужас, и прогремели громы небесные»[80].
«Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух. И вот, завеса в храме [время] разорвалась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли, и, вышедши из гробов по воскресении его, вошли во святый град и явились многим»[81].
Все это подтверждает идею, что имели место некие чудовищные родовые муки, охватывающие все части Вселенной. Трещина прошла через все уровни материи и даже через само время, посредством прямого вмешательства электронной энергии. Через эту трещину восприятие обычных людей может на короткое время прозреть в высшие миры, а также в прошлое и будущее. И через нее теперь для всех существ открыт путь спасения, которого не существовало раньше.
После этого происходят чудеса совсем другой категории. Почти все чудеса, приписываемые Христу за время его жизни, относятся к исцелению или возвращению к нормальности физического тела. Исцеление сына военачальника в Капернауме, калеки у водоема в Вифсаиде, десяти прокаженных, слепого, женщины с истечением крови – все относятся к исправлению физической природы, как этого и следует ожидать от человека, имеющего полную власть над функциями молекулярного тела, и чья работа в том, чтобы создавать нормальных людей.
Однако чудеса после распятия – совершенно другого порядка. Христос стал способен спроецировать новое физическое тело (или множество таких тел) в разных местах – после смерти своего первоначального тела. Неожиданно двое друзей, идущие по дороге в Эммаус, обнаруживают рядом с собой физического Христа. В тот же день перед учениками внутри запертой комнаты появляется другой Христос. Неделей позже еще одно появление для Фомы в подобных же условиях. А четвертый Христос приходит к ученикам, ловящим рыбу, через Тивериадское озеро. В каждом случае сам являющий Христос дает крайне любопытное подтверждение своего физического существования – настаивает на том, чтобы есть пищу, чтобы к нему прикоснулись. Это могло бы показаться до странности неважным, если бы целью Христа не было показать, что его появление – не галлюцинация, даже не видение, но реальное физическое тело. Ибо для понимающих одно это уже являлось доказательством, что Христос достиг мира, в котором он мог создавать и разрушать тела по собственной воле, то есть имел полную власть над всеми носителями и работал в духе из электронного мира.
