Вольф Мессинг - Магия моего мозга. Откровения «личного телепата Сталина»
Он удивлялся грубости наших продавцов, например, или гостиничных администраторов, не понимая, что равенство при социализме касается всех, и с какой тогда стати работник торговли будет унижаться перед клиентом?
Хотя, с другой стороны, равенством не оправдать хамства или злобного торжества маленького человека, обладающего микроскопической властью над остальными, покупателями или ищущими пристанища в гостинице.
«Раз началась война, то железная дорога будет занята перевозкой военных грузов, — терпеливо объяснил я, — а пассажирские поезда станут ходить кое-как. Да еще тут и Турция под боком, а она, по-моему, союзница Германии. Турки могут дойти до Тбилиси за считанные часы».
На вокзале уже творилось маленькое светопреставление.
Правда, я, как человек бывалый и закаленный в житейских битвах, быстро нашел общий язык с начальником вокзала, и нас с Вольфом обеспечили билетами в мягкий вагон. Потом, правда, к нам подсадили еще двоих, но нам и в голову не пришло возмущаться — уехать хотело множество народу.
Поразительно, как все изменилось буквально за день! Повсюду появились патрули, в поезде то и дело проверяли документы.
Имя и фамилия у Вольфа звучали «подозрительно», и мне постоянно приходилось оправдывать товарища, объяснять, что он наш, телепат и гипнотизер.
Наверное, я был не сдержан и говорил на повышенных тонах, и поневоле стал зазывалой — люди толпами появлялись в нашем вагоне, чтобы посмотреть на «живого» Мессинга.
Вот так вот для нас с Вольфом началась война.
Где-то через месяц, в августе, Мессинга эвакуировали в Новосибирск, нас с Фирой — в Свердловск».
Документ 32
Отчет В. Мессинга:
Совершенно секретно! Особая папка
НКВД СССР
Секретариат
Москва, пл. Дзержинского, 2
«Тов. Берия!
Как видите, я учел ваши слова и отправляю отчет без понуканий. Вы спрашивали, каково жить в эвакуации. Не знаю, интересовались ли вы этим вопросом всерьез или из вежливости, но я отвечу на него.
Эвакуированные живут по-разному, кто как устроится, но все же, когда наблюдаешь за людьми, чувствуешь, что обращение «товарищ» очень верное и полностью соответствует действительности. Народ поддерживает друг друга, делится едой и прочим, что сейчас имеет высокую ценность. Общая беда объединила, сплотила людей, и это здорово поднимает дух.
Разумеется, люди разные, иные и сплетни разносят. Говорят, например, что Москву вот-вот оставят, что правительство давно уже покинуло столицу.
Я, как могу, пресекаю это упадничество, но о подобных фактах «кому положено» не сообщаю — людям трудно, иные из них потеряли родных. Слабые, они теряют веру в нашу окончательную победу, но пройдет время, и все убедятся в правоте сильных.
Признаться, в июне я негодовал на собственную хилость: близорукий, с больными ногами[49], кому я нужен на фронте? А мои выступления… Ну, какой с них прок в военное время?
К счастью, театральный администратор Игорь Нежный оказался прав, когда сказал, что нам всем найдется дело, как только уляжется суматоха первых дней.
Так оно и вышло: раненые в госпиталях принимали нас очень тепло, да и тыловикам была нужна хотя бы минута простого отдыха, зарядка бодростью, которую мы передавали со сцены — в Новосибирске, Омске, Ташкенте, Алма-Ате.
И все, что я мог, я постарался сделать — стал давать не одно, а два выступления в день. В моем возрасте это тяжело, но тем, кто сейчас на передовой, куда как тяжелее.
Простите за несколько затянутое предисловие, но вы же сами просили «побольше подробностей».
Итак, 3 ноября меня вызвали в Москву, в Кремль. Замечу, что я хотел этого и сам.
За то время, что прошло после нашей последней встречи, Сталин изменился не слишком — он выглядел очень усталым (немцы наступали на Москву!), но воля и сила по-прежнему исходили от вождя.
Как и вы, Иосиф Виссарионович поинтересовался, как мне живется в эвакуации. Я рассказал ему, что подумывал о переезде на юг, где зима мягкая, но, побывав в Ташкенте, убедился — выгоды проживания в теплом климате не так уж велики, недостатков больше.
Тот же Ташкент перенаселен, частенько одну комнату делят занавесками на четыре закутка, где и селятся. Разумеется, такая скученность ни к чему хорошему не ведет.
Сказал, что больше всех южных городов мне расхваливали Алма-Ату, но это место мне не понравилось. Однако именно там мне было явлено пророчество, выражаясь церковным штилем — я увидел Сталинград и страшную битву за этот город, которая произойдет в 1943 году.
По всей видимости, мы одержим победу в этом великом сражении, поскольку советские войска закончат свой поход в Берлине, но случится это только 8 мая 1945 года.
Меня страшила эта дата, очень уж долгой выходила Великая Отечественная война, но я нисколько не сомневался в истинности «видения-предвидения».
— Я видел парад Победы на Красной площади, — волнуясь, закончил я свой рассказ, — видел, как фронтовики бросают нацистские знамена к Мавзолею.
— В сорок пятом? В мае? — осведомился Иосиф Виссарионович. — Мы рассчитываем закончить войну в следующем году. Сорок пятый — это так долго. Вы уверены, товарищ Мессинг?
— Уверен, товарищ Сталин.
Минут пять мы молчали и курили.
— А что вы можете сказать о том, какой будет послевоенная Европа? — спросил вождь.
— Польша, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Румыния, Югославия и Восточная Германия станут нашими союзниками, товарищ Сталин. В этих странах будут править коммунисты.
— Вы уверены, что Австрия, Франция и Финляндия не станут социалистическими государствами?
— Судя по увиденному мною — нет.
— Финляндия непременно должна стать одной из наших республик. Мы должны посчитаться за сороковой год. А наши союзники — Америка и Англия? Скоро они откроют «второй фронт»?
— Очень нескоро, товарищ Сталин. Будут ждать до сорок четвертого года, когда мы и сами погоним немцев обратно в Германию. А после войны Черчилль станет призывать капиталистические страны к войне с СССР.
— Мама дзагхли![50] — процедил Иосиф Виссарионович. Усмехнувшись, он все свел к шутке: — Вас, товарищ Мессинг, следует прикрепить к Ставке![51] Скажите, а как люди настроены в тылу? Сильно ли изменилось настроение ваших зрителей, товарищ Мессинг?
— Люди настроены на победу, товарищ Сталин. А что до моих зрителей… Да, их настроение заметно изменилось — все думают о войне.
Иосиф Виссарионович покивал понятливо и спросил:
— Где вы собираетесь отмечать Новый год, товарищ Мессинг?
— Пока еще не знаю, товарищ Сталин.
— Знаете, когда закончится война, но не знаете, где будете встречать Новый год?
Напрягшись, я увидел себя в новогоднюю ночь летящим в самолете.
— Буду встречать Новый год в небе, товарищ Сталин.
На этом время, которое вождь мог уделить мне, закончилось.
В. Мессинг».
Из воспоминаний Э. Месина-Полякова[52]:
«Насколько я помню, мы с мамой и бабушкой переехали из Ашхабада в Новосибирск, когда мне было пять лет — в 1942 году. Отец мой в то время служил на границе, был музыкантом в оркестре погранвойск.
Эгмонтом он меня назвал в честь знаменитой увертюры Бетховена, которую любил исполнять на аккордеоне.
В Новосибирске же меня перекрестили в Алексея — в честь маминого брата, летчика, погибшего на войне. Так что у меня два имени. И на этих новосибирских крестинах присутствовал Вольф Григорьевич Мессинг, ставший моим крестным отцом.
Он предсказал гибель Леши. Я присутствовал при этом. Он сказал это моей маме. Леша погиб на Таманском полуострове…
…Жили мы на улице Омской, в доме номер 17 — довольно большом, с огромными, как мне тогда казалось, деревянными ставнями.
Бабушка работала в столовой — то ли обкомовской, то ли принадлежащей авиационному заводу имени Чкалова, я не могу сказать точно. Но там проводили разные приемы, приезжало руководство… Бабушка была шеф-поваром, она готовила прекрасно.
Однажды у них на кухне возник мужчина с взлохмаченными кудрявыми волосами, посмотрел туда-сюда: «Ну, бистро-бистро, по хозяйству!» — сказал он.
А бабушка стояла у окна, была чем-то расстроена и погружена в собственные мысли.
Потом, когда Мессинга я знал уже не один год, я понял, что для него было естественным обратиться к опечаленному человеку — он был очень добрым.
«Что случилось?» — спросил он тогда.
Младший сын бабушки Леша был летчиком и находился на фронте, да еще я заболел. У меня было сильное истощение, кроме того, меня преследовали кошмары, спровоцированные впечатлениями от войны.
Мне врезалось в память, как во время бомбежки, в которую попала наша семья при эвакуации, катятся арбузы, разбиваются, разлетаются… Их мякоть мне казалась кровью.
