Конкордия Антарова - Две жизни
«Моя дорогая мама, – хотя Вы так ужасно изменили мне и бросили одну среди чужих людей, тем не менее я верю, что Вы меня любите и действовали только под влиянием чужой злой воли.
Мне непонятно вс„ же, почему Вы не приедете ко мне с Алисой. Неужели Вам даже неинтересно взглянуть на мою теперешнюю жизнь? Ведь Вы так много рассказывали мне о великолепии и богатстве Ваших друзей, среди которых я живу. Пока, правда, я ещ„ не купаюсь в золотой ванне, но зато часто слышу имя Браццано, который, по рассказам мужа, действительно очень богат и знатен. Возле него будто бы и начнется моя настоящая великолепная жизнь.
В этом письме я не буду задавать Вам вопросы. При личном свидании Вы мне расскажете о Браццано. Я очень удивилась, узнав о друге Вашей юности из чужих уст.
Ах, мама, мама, если бы отец был жив, он потребовал бы от Вас, чтобы Вы навещали меня с Алисой, а не бросили так одну на произвол судьбы, как вы обе это делаете сейчас.
Но вс„ же я прощаю Вам всю несправедливость. Я уверена, что лорд Бенедикт держит вас обеих взаперти и не пускает даже ко мне. Но ведь и отец был строг и следил за Вашим поведением. Однако Вы умели посещать друзей, вовсе ему не угодных.
Вырвитесь, пожалуйста, и навестите меня. Вы понимаете, что я не могу приехать к Вам, раз Вы жив„те в доме человека, которого я ненавижу. Если уж моя просьба так мало значит для Вас, – я прошу ещ„ и именем Вашего друга Браццано, – приезжайте. Если он Ваш истинный друг, значит он и мой друг. Вы мне так всегда говорили.
До свидания, дорогая мамочка. Приезжайте с Алисой в музей. Я напишу ей, расскажу подробно, куда и когда. Там мы решим, как нам быть дальше. Обо вс„м этом просит Ваша Дженни».
И этим письмом Дженни осталась довольна. Она похвалила себя за тонкость проявленного в н„м такта. Самым трудным казалось ей письмо к Алисе. Долго перебирала она в мыслях, в каком стиле обратиться к сестре. Особенно стеснительным казалось ей то обстоятельство, что Алиса, конечно же, прежде чем ответить, побежит к своему лорду Бенедикту и покажет письмо. Наконец Дженни решила обратиться к сестре тоном старшей замужней сестры и умудр„нной опытом наставницы.
«Моя дорогая сестр„нка, моя милая упрямица Алиса, – ты вс„ ещ„ продолжаешь смотреть на мир и людей своими детскими глазами, тогда как мне пришлось окунуться в самую гущу жизни. Немудрено поэтому, что я не могу теперь смотреть так наивно и идеализировать людей, как это делаешь ты, дорогой, доверчивый реб„нок.
Я пишу маме, что не могу навестить вас в очень мне неприятном доме, где вы обе сейчас жив„те. А повидаться с вами мне, конечно, необходимо. Я не виню тебя за твой чудовищный эгоизм. Если бы у папы перед смертью не сделался приступ его мозговой болезни, то ни его, ни тебя не удалось бы заманить к себе твоему «благодетелю», как ты выражаешься. Но по моему разумению взрослого человека, лорд Бенедикт заслуживает несколько иного эпитета. Впрочем, вс„ это тебе разъяснит суд. Мне же необходимо с тобой переговорить, как старшей сестре, по поводу твоего замужества. Двоюродный брат моего мужа, красавец, которого ты не могла не заметить в конторе, мечтает с тобой встретиться уже давно, чтобы высказать тебе свои чувства.
Подумай, какое счастье свалилось на нас обеих! Мы уедем вместе и не будем испытывать одиночества. Я знаю твой привязчивый характер, знаю, как ты всегда меня обожала и скучала без меня, и хорошо представляю себе, как ты сейчас страдаешь от вынужденной разлуки. Я потому-то и не браню тебя за самовольный уход из отцовского дома, что совершенно уверена, что тебя держат взаперти в этом скучнейшем доме. Воображаю, сколько старых тряпок заставила тебя перешивать милейшая графиня. И почему они требуют, чтобы ты ходила в ч„рном? Как глупо! Старо и немодно выставлять напоказ свой траур.
Но если я стану обсуждать все вопросы, о которых хотела бы с тобой поговорить, я никогда не кончу письма. Давай договоримся так: приходи через три дня. Я назначаю такой долгий срок потому лишь, что представляю, сколько придется тебе хитрить и изворачиваться, чтобы вырваться потихоньку в музей у Тр-го сквера. В восточном отделении, у мумий, мы встретимся. Там и решим, куда поедем поболтать. Приходи к 12 часам, без опоздания и не в ч„рном. Жду тебя, твоя Дженни».
Пока в жизни Дженни происходила эта сумбурная и мрачная полоса, в особняке лорда Бенедикта зарастали раны пасторши, обновляемой потоками любви Алисы, Дории, Ананды и постоянным участием не только хозяина, но и его гостей.
Неожиданно для пасторши она нашла друзей и помощников в переданных ей Дорией хозяйственных делах в лице леди Цецилии и Генри. Генри, хотя и не понимал ничего в хозяйственных делах, преуморительно уверял пасторшу, что ему необходимо обучиться как можно скорее всем тонкостям домоводства. Так как он ничего толком не умеет, в Америке ему придется быть мажордомом, иначе скажут, что он совершенно не годится для жизни в обществе, где каждый должен вносить долю своего труда в общее дело.
Смеясь и шутя, Генри помог т„тке выучиться считать на сч„тах и терпеливо приучал е„ держать в порядке счета, ключи и записи. Леди Цецилия с удивлением смотрела на своего сына, в котором теперь трудно было узнать е„ спесивого Генри. С каждым дн„м даже облик юноши менялся, и улыбка перестала быть редкой гостьей на его лице. Зачастую они с Алисой заставляли леди Катарину писать по-английски, чего та прежде не терпела, но теперь старалась изо всех сил, так что даже вызывала умиление своих строгих учителей. За таким занятием в один из дождливых дней застал их Ананда и позвал Алису к лорду Бенедикту.
Когда Алиса оказалась в кабинете своего дорогого опекуна, входить куда для не„ было счастьем, она увидела не только его, но и сэра Уоми и князя Сенжера. Лица всех троих собеседников, встретивших е„ как всегда ласково, были приветливы, но девушка сразу почувствовала какуюто особенную серь„зность их настроения. Алиса не могла бы объяснить, почему у не„ сжалось сердце, почему предчувствие чего-то горестного – не то печального, не то страшного – заставило е„ остановиться у порога в нерешительности. Легко, по-юношески поднялся ей навстречу князь Сенжер, изысканно вежливо ей поклонился, и взяв е„ руки в свои, сказал тихим, музыкальным голосом:
– Зачем же, детка, ты так волнуешься? Разве может быть для тебя что-то страшное в беседе с Флорентийцем? Он не лорд Бенедикт для тебя сейчас, но ближайший друг твоего отца и ещ„ больший друг тебе. Не потеряла ты отца, а только нашла второго. И чем бы ты ни занималась, ты трудишься вместе с ним, хотя оба вы как будто заняты разными делами. Если мы все собрались поговорить с тобой, друг, то только потому, что ты сама, чистотой своего сердца, подошла к новой ступени знания.
Видишь ли, в ученичестве не стоят на месте. Тот, кто добивается общения с нами и говорит об этом очень много, кто у всех на глазах целиком отда„тся заботам об общем благе и будто бы трудится вместе с нами, тот часто всю жизнь так и пребывает в самом начале исканий. А самому ищущему и окружающим его кажется, что они идут вместе со своими Учителями.
Ты, как очень немногие из большого числа людей, которым мы постоянно да„м зов, ид„шь за нами сама, ид„шь каждый день, не ища дела, которое бы тебе нравилось, но принимая то, куда надо нести мир и любовь.
И вот настал момент, когда ты, чистой своей любовью, можешь помочь матери и сестре. И в зависимости от того, о ком ты будешь думать, о себе или о них, ты продвинешь в их жизнь – жизнь огромной скорби – возможность радоваться. И сама пойд„шь дальше и выше в труде Флорентийца. Успокойся и выслушай друга. Впервые страх сжал тво„ мужественное сердце, и я надеюсь, что больше ты этого чувства не узнаешь.
Он подв„л Алису к Флорентийцу и усадил в кресло рядом с ним. Маленькая фигурка Алисы казалась совсем детской рядом с величественной фигурой е„ опекуна. Теперь страха не было в е„ сердце, но волнение и ожидание чего-то необычного, огромного, чего она ещ„ не знала, но что едва ли можно вынести, наполняло е„ целиком.
– Алиса, – сказал ей Флорентиец, – перед Вечностью нет ни отцов, ни детей, ни матерей, ни сест„р, ни братьев по крови. И когда я буду говорить тебе о дорогих и близких тебе людях, помни только одно: все они лишь единицы Вселенной, идущие пут„м своей эволюции. И каждая, неся в себе искру живой Жизни, приблизилась к той точке совершенства, куда дух е„ смог пройти тяжким пут„м освобождения.
Тебе, если хочешь быть ближе ко мне, не судить их надо, не огорчаться за их судьбу, не страдать за себя, то есть не воспринимать их судьбу лично. Но помнить, что каждый жил, жив„т и будет жить только так, как смог понять жизнь, ощутить е„ живою в себе и открыть сердце для творчества в ней, пусть даже в одном только е„ аспекте.
Никого нельзя поднять на более высокую ступень. Можно только предоставить возможность подыматься, служа живым примером. Но если человек не найд„т в себе любви, он не поймет, что встретился с высшим существом, и будет жаловаться, что ему не дали достаточно любви и внимания, и хотя сам стоит рядом, но не видит протянутых ему рук. И того, что он не смог, по неустойчивости и засор„нности своего сердца, увидеть предлагаемой ему любовной помощи, он не понимает, Отсюда недовольство и жалобы.
