Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Веста Арина
Когда урядник вышел на воздух, Северьян подкараулил его на крыльце и попробовал вложить в ладонь тяжелый юфтевый кошель с золотой крупой, добыча енисейского старателя за два лета, но тот только крепче сжал багровый кулак:
– Что ты мне песок суешь, ты мне деньги, деньги давай!
– Не взыщи, Петр Евсеевич, нету ассигнаций! На избу да на свадьбу поистратился. Сын три года у Черного Кама в стойбище жил, а в разум так и не вошел. Куда ему на войну?
– Это не тебе, а доктору решать. Как жениться – так здоров, а как долг перед отечеством исполнять – так сразу не в разуме! Ладно, давай песок! – Урядник взвесил кошель в ладони. – Нет, не потянет… – огорченно провозгласил он. – Ну, займи хоть у соседей, до Прощеного дня.
– У Ворав занимать не в обычае!
– А это што? Поди, самородки у тебя на гайтане!.. – Урядник показал толстым пальцем на грудь Северьяна, где висела тяжелая, полная до краев ладанка: – Покажи, что такое? Авось сгодится как-нибудь…
Северьян вынул из-за пазухи ладанку и высыпал на ладонь горстку алых зерен киновари, ртутной руды…
– Почто отраву с собой носишь? – удивился урядник.
– Мне эта отрава без вреда, а иногда и на пользу, – загадочно ответил Северьян.
– Решайся, Северьян Данилович, окружному начальству платить надо, в комиссию сунуть барашка в бумажке, из своего кармана я, что ли, выкладывать буду?
– Ну, будь по-твоему, Петр Евсеевич. Согласись подождать хоть до утра – добуду!
– Откель ты их зимой добудешь, если в сезон не добыл? – строго спросил урядник.
– Есть у меня заветное место у Шайтан-горы, мне туда обратно доскочить всего-то ночь и надо.
– До утра пожду, так и быть! – пообещал урядник. – А ежели опоздаешь, пеняй на себя, а золотишко… Пусть пока у меня сбережется.
Книга вторая
Орден Девы
Тайна крови
Номер «На капище» вернулся в программу и, по всеобщему мнению, стал еще более увлекательным и магическим. Молодой дрессировщик, казалось, испытывал наслаждение от риска, он играл самоуверенно и дерзко, словно бросал вызов всем представлениям о дрессировке. Российские антрепренеры наперебой приглашали Воронова в турне по «золотому» цирковому кольцу. Концерн «Цирки мира» предложил Воронову программу гастролей, и он дал согласие на участие в пасхальной ярмарке циркачей в Антверпене. После этой престижной Недели цирка ему будут открыты лучшие арены мира. Аттракцион Ингибарова еще не сняли с программы, вроде как Илга пробовала удержаться на арене; по всеобщему мнению, эта «пришлая», «не цирковая» была обречена.
Никто не знал, что против Ингибаровой играла не только ее неопытность, но и старая дедовская тетрадь в порыжелом сафьяновом переплете.
Каждый вечер, заперев дверь гримерки, Воронов осторожно раскрывал ветхие страницы и искал ответы на самые жгучие вопросы прошедшего дня. Удивительное дело: каждый вечер текст неуловимо менялся, он был живой, как голос деда, и теплый, как его ладонь, когда он сажал его, трехлетнего карапуза, на спину циркового медведя Гриши и учил не бояться звериной рыси и медвежьей пасти, свободной от ременного намордника.
Царство Божие внутри нас, и звери бессловесные не лишены его. Видит зверь всякую темноту в человеке и слышит всякую ложь в его голосе… Паче зла, добром зверя побеждай и кобь сию твори ежечасно… Царским хлебом причащай свое стадо, делись словом и разумом…
Чтобы больше узнать о тайной науке, Аким обыскал Интернет, обшарил открытые фонды Ленинки и вскоре убедился, что прикоснулся к абсолютной магии. Однако все подступы к этому знанию были надежно сокрыты или перепутаны. В словарях напротив слова «кобь» стояло: «Звание, занятие, промысел. Кобник – гадатель, знахарь». Такие надежные ученые умы, как Владимир Даль и Андрей Фамицын, прочно связывали понятие коби с гаданием по полету птиц. Однако кобь как понятие оказалось шире любых представлений о гадании. «По диаволью наущенью кобь сию держат», – было написано в Лаврентьевской летописи. «Скомонд бо бе волхв и кобник нарочит», – добавляла Ипатьевская летопись… Далее, если судить по словарям, несколько столетий шло накопление отрицательного смысла этого слова-понятия, вплоть до «кобь – мерзость, обман». Отсюда: «Прикобила ко себе добра молодца…» Казалось бы, все ясно: речь шла о деревенской магии и гадании, но сохранившиеся в древних источниках упоминания ставили кобь в один ряд с «царской харизмой» и даже «гением рода». Именно так понимали кобь образованнейшие люди Древней Руси – переводчики религиозных текстов.
В житии Поликарпа Смирнского клятва судьбой и гением императора обозначалась все тем же словом: «Кленися в цесарю кобь». То есть кобью звалось могущество царя-волшебника, его врожденный дар «правления и заступления» и магического ограждения своего народа от бед. Этот царский дар был заключен в таинстве крови, в незримом свете, растворенном во тьме тела, – эта благородная прививка превращает дичок в роскошное древо со сладкими плодами, а ноздреватый железняк – в гибкую сталь.
В разные времена кобь таилась под разными масками, одна из них масок – птичий язык. В русских волшебных сказках герой начинал понимать птичий язык, если съедал кусочек пищи, предназначенной царю. Согласно сказке Сила и Знание заключались именно в этом самом первом куске. В дедовской тетради этот дар так и звался – «царски й хлеб». Из этого Аким сделал вывод, что царская власть основывалась на некоем слове или целостном тексте и, утратив хотя бы часть этого единого знания, правитель терял и свои волшебные возможности.
В этом первом и единственном куске «царской пищи» заключалась и тайна Девства, и благодать Первородства. Род царей-волшебников прервался в тот день и час, когда «царский хлеб» почал и вкусил простой смертный человек. С этого момента кобь утратила характер высокой отрешенной науки и, как это часто случалось в человеческой истории, сверженные Боги пали ниже демонов.
Согласно этому пониманию «кобь» приобрела характер сексуального действа, и близкие по звучанию слова: «кобель», «кобыла» – стали ругательными и грубыми. Все, что было отмечено символами воспроизводящей силы, оказалось под запретом. Эти замки надежно заперли пути к человеческому совершенству и могуществу.
Древняя наука возвращала Акима к чистому истоку, к доброй отеческой власти человека над четвероногими божествами Природы. Он уходил все глубже в его лабиринты и с каждой перевернутой страницей открывал все новые двери, где, по неумолимой логике познания, вслед за медью следовал серебряный клад и где-то далеко впереди едва брезжил манящий свет – сияющее золото Знания и Власти. Этот клад охраняли огромные псы, как в старой сказке «Огниво». Бравый солдатик обманом обезглавил Ведьму – Ведающую Мать и завладел волшебным огнем жизни, заключенным в огниве.
В этом сюжете Аким видел следы насильственного попрания власти Великой Богини и победы над Ней силой оружия, но в дальнейшем именно ее волшебные собаки, а скорее всего волки, приносили солдату прекрасную принцессу, не боясь охранительного креста, нарисованного мелом на двери! Чтобы овладеть золотом, солдат сажал собак на Ведьмин передник, хотя, по всей видимости, не сажал, а накрывал им с головой! Именно так выглядел древний обряд, олицетворяющий власть Старой Матери над всеми мужчинами Рода. Это простое действо означало повторные символические роды и присоединение к племени бывшего изгоя или чужака. Похожее происходит и в обряде церковной исповеди, когда священник накрывает голову кающегося концом епитрахили, похожей на длинный фартук, тем самым возвращая его в лоно матери-Церкви. Нет сомнений, что это символическое действо пришло из древнейших глубин, из времен матриархата, и даже больше того, оно имело прямое отношение к коби.
Волшебная наука кобь родилась из женской ненасильственной магии, и если мужчина приходил в лес как убийца и охотник, то женщина – как мудрая охранительница и повелительница зверей. Надевая рога, древняя женщина входила в лес как равная к равным! От тех времен сбереглись многие языковые реликты, среди них польское кобета – женщина, имя богини плодородия – Кибела или легендарная Кобь-баба, каменный идол, утонувший в Шатурских болотах.
