Дэн Миллмэн - Путешествие Сократа

Уже зимой, когда выдавались ясные дни, Сергей выходил из своего убежища, чтобы осмотреться и получше изучить окрестности. Еще до наступления зимы у него уже был готов меховой балахон и рукавицы, чтобы защитить тело и руки от холода, который пробирался в пещеру. Еще раньше он сделал теплую меховую обувь. В ясную погоду он охотился или ставил силки. Когда же ледяной ветер завывал над его берлогой, Сергей, словно медведь, впадал в спячку и видел сны.

По утрам, выбираясь наружу, он растирался снегом, затем делал зарядку, чтобы не утратить формы. Потом снова облачался в свои меха и заползал назад в пещеру. Этой долгой зимой он по-настоящему почувствовал, что такое одиночество.

Тем радостнее было для него наступление весны, весны 1889 года. Спускаясь в долину, что лежала неподалеку от его пещеры, он увидел резвившихся медвежат, а потом и медведицу. Позже, уже перед самым закатом, он заметил, как осторожно, словно тень, пробирается по горной гряде снежный барс.

За все это время ему если и случалось заговорить вслух, то лишь с самим собой. Сергей порой начинал сомневаться, не разучился ли он вообще говорить. Куда чаще он подражал щебетанию птиц или выл с волками по ночам.

Весна незаметно сменилась летом, затем наступила осень, и так пошел второй год его горного отшельничества. И как-то, в одно осеннее утро, Сергей вдруг понял, насколько сильно все изменилось в его жизни. Не только школа осталась где-то в прошлом. Все то, о чем он мечтал и к чему стремился, стало казаться чужим и ненужным. Он жил в горах и   принадлежал горам и дикой природе. С трудом он узнал себя однажды, когда остановился напиться в горном озере. Взглянув на дрожащее отображение в воде, он увидел бородатого и загорелого мужчину. Даже его глаза изменились, словно в  них появилась какая-то небывалая прежде глубина. Ему было восемнадцать, но лицо, которое он увидел в отражении, было лицом зрелого мужчины - горного скитальца.

В прежние дни он приходил к дикой природе как гость. Теперь он стал ее частью.

Весна 1891 года отмерила третий год его новой жизни. Щурясь от утреннего солнца, Сергей однажды пробирался через узкую расселину в горах. Ее почти отвесные стены расходились вверху не более чем на четыре метра, и по неровному каменистому дну вполне можно было пройти. Сергей ставил ногу как можно осторожнее — камни еще были мокрыми и  скользкими  после недавнего дождя. За годы жизни в горах его чувства обострились, но, как оказалось, не настолько, как инстинкты у дикого зверя - завернув за могучий валун, что был у него на пути, Сергей едва не натолкнулся на медведя. Таких огромных медведей ему еще не приходилось видеть.

Медведь пока был спиной к нему, но сразу же обернулся, принюхиваясь. Сергей попятился. Для медведя после зимней спячки, хорошо отдохнувшего и страшно голодного, он был идеальной возможностью подкрепиться.

В один миг медведь опустился на четыре лапы и прыгнул в его сторону, а Сергей сорвал с плеч рюкзак и, швырнув его в зверя, сам с быстротой молнии бросился к ближайшему утесу.

В мгновение ока медведь разорвал рюкзак, пахнувший дичью, надеясь найти там съестное. За эти несколько спасительных секунд Сергей уже успел вскарабкаться почти по отвесной каменной стене. Он и не представлял,  что способен влезть на скалу так быстро и что вообще можно лазить по таким скалам. Пока лесной великан расправлялся внизу с его рюкзаком, он старался найти более устойчивое положение, чтобы ненароком не свалиться с узкого каменного уступа.

Медведь подошел к скале и снова встал на задние лапы. Его острые когти царапали камень в каких-то сантиметрах от ног Сергея. Сам же Сергей, вжавшийся всем телом в отвесную стену, едва мог стоять, так сильно дрожали у него колени.

Разъяренный медведь заревел, затем опустился на четыре лапы, в нетерпении бегая перед камнем. Подойдя к рюкзаку и обнюхав его еще раз, он побрел прочь и вскоре скрылся за краем ущелья. Сергей спустился на несколько шагов вниз, туда, где было удобнее стоять. Переведя дух, он несколько секунд прислушивался, затем решился спрыгнуть. Грузно свалившись на землю, он перекатился на бок, чтобы сразу же встать на ноги. Бросив быстрый  взгляд туда, куда ушел зверь, он схватил в охапку остатки рюкзака, нож, лопатку и что духу бросился бежать.

Сергей знал, что медведю ничего не стоит догнать его, если тот вдруг захочет вернуться. Эта мысль только прибавила ему желания поскорее убраться подальше от этого ущелья к знакомым местам.

Уже вечерело, когда Сергей наконец решил сделать передышку. Он присел под скалистым уступом, стал перебирать все то, что еще осталось целым из содержимого его рюкзака. Чтобы согреться, он развел два  костра, по одному с каждой стороны. И лишь потом, перебирая в памяти подробности своего спасения от хищника, Сергей понял, как близко была от него лютая смерть. Едва бы нашлись слова, которые так красноречиво могли объяснить ему, как ценна жизнь и какие возможности в ней заключены.

Этой ночью ему с трудом удалось забыться сном, беспокойным и тревожным. Во сне он снова и снова старался убежать от медведя, затем за ним уже гнались два медведя, три… Они превращались во всадников, с диким гиканьем мчавшихся по степи, оставляя за собой горящие деревни. Он снова видел обгорелые остатки избушки Абрамовичей, слышал крики и видел бегущих людей, которых преследовали всадники.

И как только рассвет озарил покрытую снегами вершину Эльбруса, Сергей бросился в реку, надеясь, что ледяная вода горной реки вернет ему ясность ума.

Это событие подвело итог его отшельнической жизни. Оставаться в горах означало попусту тратить время, возможно отведенное ему для чего-то большего. Нужно было пробираться в Петербург и найти спрятанное сокровище, которое поможет ему добраться до новой земли за морем.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Обретение и утрата

С самого начала, Любовь была моей погибелью

И моим искуплением.

.12.

Пока Сергей Иванов продолжал свой долгий путь на север, ехал своей дорогой и еще один человек с казацкой саблей на боку и верхом на краденой лошади. С уверенностью, отличающей мудрецов и мятежников, Грегор Стаккос ждал своего часа, чтобы стать во главе отряда себе подобных. «Те, кто призваны вести за собой, живут по своим законам», — раз за разом произносил он вслух, репетируя речи, которым еще только предстояло быть произнесенными. Пока что он в одиночестве продолжал свой путь по Южной России и Донскому краю.

Его план был прост: он присоединится к банде казаков, чтобы потом ее возглавить. Еще мальчишкой он жадно впитывал рассказы о запорожских казаках, о бойцовских качествах кубанских, терских и донских казаков и их умении воевать. Он также знал, что они охотно принимают в свои ряды чужаков, сумевших показать себя  в бою. Он найдет свое место в их рядах, чтобы затем возвыситься над ними.

Он будет их вожаком, атаманом, как принято у казаков звать тех, кто наделен властью. Кроме этого вполне определенного плана, у него была всего лишь одна цель — подальше убраться из черты оседлости, где жили евреи. Он презирал их по причинам, которые полностью не были ясны даже ему самому.

Неопределенность его положения ничуть не беспокоила Грегора Стаккоса. Он не ведал страха, разве только перед теми ужасными кошмарами, которые терзали его во сне каждую ночь. Сама необходимость спать была ему нестерпима. В дневном мире Стаккос не знал себе равных. В мире ночных сновидений он становился уязвим. Не зная, как отогнать от себя сонмы ночных духов, он вынужден был терпеть еженощное стаккато ужасающих воплей, беспомощно заслоняться от окровавленных рук, что тянулись к нему. Как бы ни сильны были его собственные руки, но у него не было сил разрушить то ужасающее видение, что неотступно шло за ним следом с девятого года его жизни. В тот день, вернее, в ту ночь он остался без родителей. Их убил зверюга.

Отец Грегора был когда-то полковником царской армии. Охромев после несчастного случая, он ушел в отставку и теперь не просыхал от водки. В те редкие часы, когда «высокоблагородие», так звал его про себя Грегор, бывал не совсем пьян, он торговал в своей лавчонке на окраине Кишинева. Там же, в задних комнатах, он и жил со своей женой и маленьким Грегором.

Тот холодный декабрьский вечер ничем не отличался от других таких же вечеров. Стаккос-старший сидел, остекленело глядя на пустую четверть перед собой, и только мотал головой в хмельном оцепенении. Цигарка во рту давно погасла, хмельные пары рассеивались, а беспричинное раздражение требовало выхода. Полковник уже было занес кулак, чтобы грохнуть по столу, но тут в сенях стукнула дверь и в комнату вбежал Грегор. Раскрасневшись от мороза, он бросился прямиком к печке, пристроился в тепле и принялся тихонько строгать перочинным ножиком свистульку. Это было его обычное занятие по вечерам, тихонько себе строгать ножичком, стараясь не попадаться отцу на глаза.