Вернон Вульф - Холодинамика. Как развивать и управлять своей внутренней личностной силой
«Вопрос в том, когда вы научились пользоваться своим характером? Сколько лет вам было? И что более важно — сколько лет вам сейчас, когда вы используете его?» «Я думаю, что я еще довольно молодой, не так ли?» — сказал он, подмигивая: я мог почувствовать его облегчение, что он не смог напугать меня своим гневом, своей силой или своим характером. Мы уже неуловимо установили, что хорошо иметь хороший характер, что было бы интересно посмотреть на это более или менее объективно.
«Вы когда-нибудь рассматривали вспышку гнева как привычку?» — предложил я, ведя беседу.
«Нет, никогда», — размышлял он. — «Что вы имеете в виду?»
«Люди обычно злятся или гневаются потому, что они хотят чего-то, что им не все равно. Гнев — это только незрелое проявление заботы. Итак, когда вы злитесь, это потому, что…?» Я дал вопросу повиснуть в воздухе. «Да. Я думаю, потому, что мне не все равно. Я никогда не думал об этом таким образом. А ты, Этель?» Мы уже приблизились к тому месту, «где жил его гнев». Никаких историй — мы просто непосредственно открыто выкладывали его гнев на стол. Мне понравился этот человек, и я не хотел, чтобы Этель взяла над ним верх. Муррей был внушительным, но я догадывался, что Этель тоже была довольно внушительной. Это маленькое тело все время управляло им. Если бы она продолжала в том же духе, это только продлило бы его проблемы. Он должен был встать к проблеме лицом, признать ее, если он собирался пойти дальше этой проблемы.
«Вернитесь в то время, когда вы впервые начали извергать вспышки гнева», — предложил я. — «Посмотрите. Почему ваш разум решил развить эту тактику вспышки гнева? Эта привычка, которой вы пользуетесь всю жизнь, и вы, должно быть, хорошо знаете это».
«О, да, конечно, привычка!» — вмешалась Этель. У нее была восхитительная улыбка и милые голубые лучистые глаза. Она сидела прямо на своем стуле, даже если это был вращающийся стул. Она держала свою сумочку на коленях, положив руки сверху.
Я перенес свой пристальный взгляд обратно на Муррея.
«Можете ли вы в своем воображении представить маленького мальчика, который разозлился?», — спросил я. Он посмотрел вверх, закрыл глаза, затем опустил голову. «Что это?» — спросил я мягко. Его жена сидела с широко раскрытыми глазами, уставившись на него, немного изумленная, что он мог открыто почувствовать то, что она чувствовала иногда, за все тридцать два года жизни вместе с ним впервые видя его откровенным.
«Я лежу на полу и ору», — размышлял он. — «Моя мать собирается оставить меня с нянькой. Мне не нравится эта нянька. Она плохо со мной обращается, она щиплет меня». Он открыл глаза и посмотрел прямо на меня.
«Оставайтесь этим маленьким мальчиком».
Я знал, что если он позволит себе пережить ту травму, которую он чувствовал тогда, посмотреть на себя взрослыми глазами, то тогда он сможет получить более ясную картину образов, которые создали и контролируют эти вспышки гнева. Он снова закрыл глаза.
— «Сколько вам лет?»
— «Мне только два года, а может и три! Я ненавижу эту няньку. Моя мать продолжает ее держать, а она не любит меня. У меня нет другого способа сказать это матери, и я закатываю истерику».
Я хотел, чтобы он почувствовал и нашел выход для того, что он хотел. И хотя мы едва знали друг друга, между нами возникла связь. Он находился в образе, или холодайне, и чувствовал все, что он подавлял все эти годы. Он освобождал все, что он чувствовал ребенком. Он слился с источником гнева и дал проявление вовлеченному холодайну. Ему самому было два или три года.
— «Просто почувствуйте это все». Этель и я тихо ждали. Он начал плакать. Этель было кинулась успокаивать его. Но я удержал ее. «Позвольте ему пережить это по-своему. Все будет хорошо». Она выглядела довольно встревоженной, немного по-матерински, но села обратно на свой стул.
— «Что происходит?» — спросил я ненавязчиво.
— «Малыш чувствует себя в какой-то степени преданным, — его матери все равно». Слезы катились по его щекам. Этель вытащила из сумки платочек и положила ему в руку. Он, казалось, едва заметил это.
— «Итак, что же решил малыш?»
— «Он решил: чтобы заставить людей обратить на себя внимание, лучше стать безумным!»
Как будто свет осветил его разум. Он открыл глаза. Он усмехался. Он узнал свой холодайн гнева.
— «Оставайтесь с ним», — предложил я.
Я мог чувствовать его разум. Он снова закрыл глаза. «Давайте узнаем получше этого малыша. Поговорите с ним. Подружитесь с ним. Давайте узнаем, какой он».
Муррей держал глаза закрытыми во время своих «путешествий разума», относясь тепло и открыто к своим воспоминаниям о себе.
Он узнавал ту часть своего разума, которая обычно была недоступна его сознательной сущности. Он начал понимать, как отчаянно он хотел внимания, когда ему было два или три года. Он рыдал от отсутствия любви, которая была невозможной для мальчика, и он чувствовал это.
«Дай этому малышу знать, что ты его высоко ценишь и что ты действительно заботишься о нем», — предложил я. Он начал раскачиваться туда-сюда.
«Я держу малыша на руках и говорю ему, что я люблю его. Он успокоился, зная это, и чувствует себя удобно в моих руках. Я думаю, что ему впервые хорошо и спокойно».
Мгновение спустя я предложил начать исследование того, какое влияние оказывал этот малыш на него в течении всей его жизни. Мы вместе смеялись от того, что так часто он злился, и я предложил спросить о том, каким «полезным» он был в разные годы. Муррей улыбнулся, и на лице его было что-то вроде усмешки.
«Что такое?»
«Он показывает мне книгу. Это книга моей жизни! Он указывает на различные времена, когда он одерживал верх надо мной, заставлял обратить на себя внимание. Я вижу, как он переворачивает страницы. Я вижу мальчика. Он очень активен в моей жизни».
«Как он влиял на вашу жизнь, когда вы становились старше?»
Я хотел, чтобы он посмотрел, как эти переживания раннего детства могут устанавливать образцы поведения на всю жизнь, как это может влиять на взаимоотношения с другими людьми.
«Мне шесть лет…», — сказал он и снова начал смеяться. «Учитель не позволяет мне играть с другими детьми в кругу с мячом. Я чересчур большой и должен сидеть в стороне. Я злюсь и не выхожу из круга. Ему приходится вытащить меня оттуда. Теперь я на самом деле безумный».
«Что ты делаешь?»
«Я укусил его за ногу. Я забыл обо всем. Я не могу поверить, но я укусил учителя за ногу. Хотя так ему и надо».
«Тот малыш все еще там, в вашем разуме? Видите его?»
«Да. Он восхищен. Он смеется. Я думаю, это он хотел, чтобы я укусил учителя».
Этель еле сдерживала дыхание. Она едва могла поверить, что несколько минут мы были в разуме ее мужа и отслеживали то, о чем она никогда не знала раньше. Она сидела с открытым ртом, широко раскрытыми глазами и ожидала, что же произойдет дальше.
Мы отследили малыша в разуме Муррея в четырех или в пяти ситуациях — 14 лет: ему пригрозили, и он обманом выпутался из столкновения с бандой, играя злого и сильного парня; — в 20 лет он избавился от надоедливого друга, извергнув на него свое негодование; — 30 лет он потерял очень важную сделку из-за своего характера и т. д.
В каждом случае там был двух-трехлетний малыш, который дирижировал и поддерживал сценарий всего действия. В конце концов я предложил поговорить с малышом и спросить, чего он на самом деле хочет.
«Он вам расскажет?»
«Ну конечно, он говорит, что просто хочет, чтобы люди были справедливыми и заботливыми. Он говорит, что он сходит с ума, когда они несправедливы».
«Еще чего-нибудь он хочет?»
«Он говорит, что хочет быть способным иметь друзей и быть любимым».
На этом Муррей смягчился. Его огромное тело как бы оттолкнулось от чего-то, и он тяжело опустился на стул, его плечи немного прогнулись, а руки сложились одна на другую. Этель больше не могла выносить это. Она подошла к нему и обняла его. Минуту он был один в своих мыслях, затем я спросил: «Хочет ли мальчик помочь вам справедливостью и любовью?»
«Да, конечно. Он говорит, это то, что он делает!»
«Попросите его немного подождать».
«Он говорит „хорошо“. Он подождет».
«Теперь Муррей, сосредоточьтесь, и вы тоже, Этель. Этот малыш, с которым беседовал Муррей, является воспоминанием. Я называю это холодайном. Внутри головы находятся сплошные живые воспоминания. Они есть у всех.
Почти все, что мы делаем, контролируется ими. У этого малыша не было возможности вырасти. Он все еще пытается добиться любви, справедливости и дружбы, злясь на всех. Теперь я спрашиваю вас, Муррей, действительно ли, злясь, вы приобретаете друзей, любовь или справедливость?»
«Конечно, нет». Его «взрослая часть ума» могла видеть, что он, ведя себя как маленький ребенок и злясь, отдавал дань взрослому миру.
Он мог видеть, как это продолжительное погружение себя во вспышки гнева удерживало его от дружбы и мешало реальной близости со своей женой и с другими.
