Рик Джароу - В поисках священного. Паломничество по святым землям
Я сел на одной из улочек Ватикана и оглядел свое помятое тело, жалкий дворец, сложенный из пота, костей, крови и раздражительности. Могло ли это человеческое тело быть живым домом духа? А духовное содержимое Церкви уж слишком хорошо спрятано за косным величием до блеска отшлифованного мрамора и золота…
Благочестивые посетители шли по галерее. Я смотрел, как они проходят мимо меня и собираются около фигуры Бернини. Каждый из них нес в душе свое зеркало, в нем отражалась их личная «история идей», и мне – туристу-паломнику – было интересно, как долго еще я смогу оставаться сторонним наблюдателем, призраком, голодным до новых событий.
Ватикан. Площадь
В эти дни в Ватикане шли дожди, но паломники продолжали вступать на землю этого города, полные надежды, и усиливающийся дождь не был им помехой.
Древняя Аппиева дорога тонула в грязи. Сквозь грязь и проливной дождь я добрался до катакомб. Небо отбрасывало темные тени на стены вдоль дороги. Я вместе с группой других людей вошел в подземное кладбище – мощи первых христиан здесь хранились в стенных нишах. Земля была сырой и холодной, и дождь безразлично барабанил по могилам мучеников.
Начался сильный ливень. Я сидел под большим навесом и наблюдал, как разверзаются небесные хляби. В образе самого дождя я увидел настоящий парад икон, мадонн и преображений – все это предстало в виде воды, текущей сквозь время. Сердце тянулось к этим образам, но они исчезали. Сначала они воспаляли воображение, а затем растворялись. Может ли надежда быть чистой? Или глаз искажает видимый образ? В конце концов, шел проливной, очищающий дождь. Он умывал город, оставляя в воздухе после себя ясную пустоту, а деревья и городской кирпич становились ярче. Дожди лили на Ватикан, но вереница людей продолжала тянуться сюда. Я решил укрыться в кафе. Оно представилось мне храмом потерянных надежд, убежищем для ищущего уединения кофейного гурмана или для туриста, чьими глазами стал объектив фотокамеры. Оба отреклись от всеобъемлющей надежды, обещающей великую награду. А это паломничество ничего не сулило, у него не было финальной точки.
Римские развалины
С Пьяцца Венециа хорошо видны каменные арки и развалины храмов Форума – напоминание о былом величии Рима, о приливах классического и христианского миров, слившихся и переплетенных здесь воедино, подобно медленному сдвигу созвездий в небе.
Руины возвышались над землей, но большая их часть находилась в гротах ниже уровня земли. Колизей стоял, словно памятник поклонению власти, как вселенная славы, построенная на завоеванной территории, как раковая опухоль сознания.
Римский Форум
Черная кошка, обладавшая аурой льва, запрыгнула на могилу рядом с пещерой, в которой когда-то тянулись дни заточения святого Павла. Она замерла и посмотрела на меня хитрыми, как у ведьмы, глазами. Я именем Христа прогнал ее, и на третий раз она ушла, оставив в тишине и покое пространство вокруг Колизея.
Я вышел на арену и прошелся по рядам стадиона – сверху хорошо были видны лабиринты и галереи. Осколки камней, не до конца прорытые тоннели, погребенная кровь и кости – одного посещения оказалось более чем достаточно. Воздух был спертым. Казалось, призраки населяют это заброшенное место. Иной раз мне словно слышались приглушенные крики давно убиенных людей. Мне этого хватило. Я вышел и увидел, что кошка вернулась. Она украдкой пробиралась через захоронения.
Концентрические круги вращались вокруг своей оси. Сколько погубленных жизней таилось в этой земле? Полуденное солнце светило сквозь Форум, сквозь застывшие в тишине арки Колизея, сквозь кнуты и цепи средневекового бичевания, сквозь уходящую память, оставляющую после себя только тени на поверхности древних стен.
Синагога
После обеда я отправился в офис пакистанских авиалиний, чтобы зарегистрировать билеты. Человек в белоснежной рубашке с ослабленным галстуком на шее, сидевший за компьютером, был очень любезен со мной и поинтересовался, не планирую ли я остановиться в Пакистане. Когда я сказал, что это возможно, он принялся перечислять все места, которые мне следует посетить. Он спросил:
– Кстати, а где вы остановились в Риме?
– В данный момент я выбираю между вокзалом и парком, – ответил я.
– Нет, только не в Риме, – предостерег он. – На вокзале полно воров, они в два счета обчистят вас.
– Охотно верю, – ответил я.
– Подождите минуточку, – сказал он. – Мне нужно кое-кому позвонить.
Я слышал, как он с кем-то говорил на итальянском. Потом повесил трубку и снова повернулся ко мне.
– Вот адрес, там живет один человек, – он протянул мне листок желтой бумаги. – Это мой друг, он из Израиля. Я рассказал ему о вас. Можете остановиться у него.
Он объяснил, как туда добраться, и мы попрощались. Дружба израильтянина с пакистанцем – вот это уж точно интересно! Я пришел по адресу и оказался перед трехэтажным коричневым зданием с табличкой: «Пансион на третьем этаже». Скрипучий лифт довез меня наверх. Все выглядело старым и поношенным, а значит, не потребуется много платить. Открыв стеклянную дверь, я оказался в широком пыльном коридоре. Место выглядело заброшенным, безлюдным. Я долго нажимал кнопку звонка. Наконец, появился подросток в мешковатом комбинезоне. Он сообщил, что владельца нет на месте, но у них сейчас полно свободных комнат и можно без проблем остаться на ночь.
Был вечер пятницы, и в свете того, что пансионом управляли израильтяне, мысли мои обратились к иудаизму. Меня воспитали наполовину в этой религии, но я совершенно ее забыл, и только спустя много лет снова вернулся к ней, когда понял, что окончательно заблудился в этом мире. Ночью был шаббат, и я вспомнил, что проходил мимо синагоги, стоящей у реки. Неожиданно для меня пришло решение попасть на пятничную службу.
В пути меня посетило странное, давно забытое чувство. Я думал о способности выносить страдания, а синагога представлялась мне храмом, в стенах которого можно услышать разве что жалобный молитвенный плач, увидеть несколько стариков с полными грусти глазами, ведущих совершенно пустую, ненастоящую службу.
Но вместо этого я оказался у стен величественного здания, которое в данный момент перестраивали – судя по всему, в ближайшее время оно должно стать важной достопримечательностью. Меня переполнила неожиданная радость. Один за другим сюда заходили счастливые, улыбчивые люди, горячо приветствовали друг друга, пожимали руки и обнимались. Снаружи воздух был тяжелым, полным испарений, поднимавшихся над рекой, но внутри царила прохлада и свет мягко стелился повсюду, подчеркивая радость соборности.
Началась служба. Мужчины сидели, образуя ровный квадрат вокруг алтаря, обращенные по сторонам света. Раввин, кантор и другие служители стояли на подиуме в киоте, облаченные в черные одежды. Над ними висели изображения Десяти Заповедей, написанные на иврите.
Внезапно я вспомнил себя, сидящего рядом со своим прадедом, который был родом из Польши и имел обыкновение каждое утро посещать синагогу. Я хорошо запомнил, что во время службы – на фоне мрачно-торжественных молитв – в задних рядах всегда собирались люди и говорили что-то вроде: «Эй, Ирвин, пойдешь сегодня в гольф играть?» И сегодня, спустя много лет, спустя целую жизнь, ничего ровным счетом не изменилось. Сзади толпились те же люди, которых мало интересовало то, что происходило у алтаря. Но все выглядело довольно естественно. Ничто не нарушало картину.
Молитвы продолжали свой неслышный гул, и внимание мое привлекли таблички с законом. Все остальное как-то выпало из моего поля зрения. Закон… что значило это откровение на вершине холма – откровение, ставшее для людей чем-то большим, чем сама жизнь? Я вошел в более глубокую медитацию и услышал ответ, исходящий из глубины сердца – предельная любовь и предельный закон были одним и тем же:
Подлинное воплощение закона останется для тебя неясным до тех пор, пока ты не полюбишь сам закон во всем его божественном совершенстве. Закон без любви – что тело без дыхания. Правильно понятый, закон излучает свет подобно звезде Давида, Возлюбленного; он есть завет, данный во времени и в вечности самим Господом своему народу, и проявляется он тогда, когда в сердце твоем рождается всеобъемлющая любовь.
Служба подходила к концу, и мне удалось-таки вдохнуть немного красоты и силы этой безграничной, фундаментальной традиции. Я старался пожать руки как можно большему количеству людей, пока двигался в сторону выхода вместе с прихожанами. Это и было благословением. Время шло незаметно. Я вспомнил о пансионе, о его израильском владельце, и быстро направился туда.
Хозяин посмотрел на меня удивленно, услышав мое: «Шалом!» Я сказал, что меня отправил к нему его друг из офиса авиакомпании, и он пригласил меня сесть. Сам он сел за стол напротив меня. У него была широкая грудь и густые вьющиеся черные волосы. Лоб бороздили глубокие морщины. Из пепельницы, стоящей на столе, поднимались клубы дыма. Холл был заставлен рюкзаками, брошюрами и прочими следами туристической жизнедеятельности. На стенах висели запрещающие знаки, характерные для дешевых местечек, в которых останавливаются иностранные туристы. Он сказал, что для меня найдется свободная комната и назвал человеческую цену. Я объяснил, что действительно не могу позволить себе ночь в обычном отеле. Наконец, он сказал: «Ладно, эту ночь можешь провести бесплатно». Потом он показал мне комнату, в которой сидели его дети и смотрели какое-то старое американское шоу пятидесятых годов. Среди них был и тот парнишка в балахонистом комбинезоне. Он с головой ушел в просмотр телевизора. Я всячески пытался дать им понять, что устал с дороги, и меня таки отправили спать.
