Проводник по невыдуманному Зазеркалью. Мастер О́ЭМНИ: Приближение к подлинной реальности - Всеволод Сергеевич Шмаков
— Завтра — премьера, на премьеру вход без билетов…
— Ха, премьера! Думаешь, тебе дадут повторить это безобразие?
— Ха, — согласился я. — Вряд ли. Так что — спешите видеть! Хотя… Послушай, а тебя-то что здесь заинтересовало? Всего-то и навсего — плавающие фрагменты…
— Мало ли! Всегда можно увидеть что-нибудь новенькое. Редко я в городах бываю… Да вот и мой малыш хотел посмотреть.
— Да-да, я хочу посмотреть! — встрепенулся «малыш» лет семидесяти-восьмидесяти. — Очень. Да. Вы позволите, Сева?
— Позволю. Валяйте, смотрите, на здоровье!
(Тут, судя по всему, нужно прояснить вопрос о спектакле-действе «Осенняя Модель Мироздания».
Перед премьерой, намеченной на завтрашний день, ходило немало толков о предстоящем, особенно — среди актёров. Дело в том (и это больше всего нервировало коллектив), что я не ставил никакого спектакля. Были расклеены афиши, была собрана куча рваного тряпья, на предмет причудливого костюмированна, было — довольно диковато и интересно — задумано декорирование зала, сцены… И — всё. Никто понятия не имел, что нужно будет делать, когда соберётся публика…
А всё объяснялось просто: никакого спектакля не будет; вместо спектакля я собирался завертеть между участниками и зрителями пролог одной из Орфических Мистерий. Пролог-инициацию…
Зрители здесь вообще не имели сколько-нибудь самостоятельного значения. Зрительный зал был необходим как создающая круговой экран и отражающая линза. Действо — только для участников, для тех, кто пришёл за три месяца до того (со смутными чаяниями… с невнятными желаниями…) в экспериментальный театр-лабораторию «ТРАГИКОН».)
Я пришёл в театр за два часа до начала. Трагиконовцы собрались далеко не все (кое-кто морально не сдюжил и увильнул от грядущей невнятицы), но те, кто явился — в полной мере отдавали должное мандражу и нервическому стукозубыо.
Костюмировались. Прошли в засценье. Краткий инструктаж о принципах начала действа… о чёткой координации и предельном внимании… о спонтанной инициативе… Три месяца даром не прошли: теперь почти все были уверены, что что-нибудь да будет (по крайней мере — бить чем придётся за несостоявшийся спектакль не станут; это утешает).
Начало…
Действо (по версии администрации: измывательство над публикой) длилось часа четыре. Мистериальный пролог, несмотря на оборванность, сработал отлично. Проникновение было даже глубже, чем я изначально предполагал…
Большая часть участников зависла в ошалелом недоумении, типа: «Что это было…? Что же это мы такое накуролесили…?..» Недоуменная пауза в них ничуть не мешала Проникновению, скорее — мне: сколько же ещё надо работать, чтобы расшевелить, растрясти лакомую упрямую духовную спячку!
…Одним словом — надо работать.
А зрители-слушатели… Их реакцию вполне правомерно будет обобщить высказыванием одного моего знакомого: «Это было похоже на одно из двух: либо кошмарный бред, либо бредовый кошмар…!» «Значит, — участливо спросил его я, — тебе не понравилась моя импровизация?» «…А это была импровизация?» «Да». «Значит — только одно, и второго не дано: наглое глумление над нормальными людьми окончательно спятившего и беспардонно, распоясавшегося шизофреника!»
Ну, наглое — так наглое… Чего уж тут…
Миша и Ади́ подскочили ко мне всего на пару минут, мельком.
— Не очень складно у тебя вышло, маэстро, но — хорошо! Жаль только, что пролог оборвали. Проникновение может быть неполноценным.
— Администрация не вовремя влезла… Казус…
— Ну ничего, может — обойдётся, — Миша обнял меня. — Сейчас мы уходим; увидимся через три дня.
А Ади́, посмотрев на меня (и на этот раз штрихи его глаз были тёплыми…), сказал:
— До встречи, брат…
Через три дня я встретился только с Ади́.
…Он тише облака сидел на обломке из слипшихся кирпичей, мягко гудя однотонную простенькую мелодию. На правом колене — подпертая локтем — лежала толстенькая малоформатная книжка.
При первом обмене взглядами — стало понятно, что мы уже перешли на «ты». Естественно. Не суетливо.
— Что за книга?
— Близкая мне. Друг.
— Можно взглянуть?..
— Конечно. Тебе — да. Возьми…
Увесистая…, изрядно потёртая…, отсыревшая чуть… Цвет обложки — золотисто-ржавый, тёплый. Без автора. Название — по-русски, но — витиевато, трудноразборчиво: «ПРИКОСНОВЕНИЕ. СЕРДЦЕ».
Я раскрыл книгу. Первая страница (из желтоватой плотной бумаги) оказалась чистой… Вторая — тоже… И третья… И все остальные…
Подсел к Ади́. Раскрыл наугад страницу. Расслабился.
… И — колыхнулось…качнулось…взнеслось…: летящее и скользящее…сверкающее…прозрачное… Приподняло… Омыло…
Я вернул книгу Ади́:
— Спасибо.
— Если хочешь — оставь её у себя на какое-то время…
— Нет, Ади́… Здесь всё уже написано, а я — не всё ещё написал… Мне рано быть рядом с этой книгой…
Мы сидели долго, не шевелясь. Ни гул, нависающий над городской окраиной, ни острый холодный ветер, — вовсе не мешали нашему теплу, нашему совмещению в щедрости тепла друг к другу. Во мне метнулся малый краешек сожаления, что разнотропье — хоть и соседствующее, но редко пересекающееся — отделяет меня от Миши, Ади́, Лина…
Ади́ это почувствовал, услышал. Нагнувшись — поднял с земли два камешка, протянул один мне.
— Сожми его.
Я сжал камешек, и то же сделал он. От камешка — в ладонь — толкнулась упругая горячая волна.
Разжав кулак — я увидел лежащую на ладони маленькую плоскую медную спираль. И на ладони Ади́ лежала спираль, точно такая же, спираль-близнец, только — серебряная.
— Мы плывём на разных судах, но по одной реке. Наши суда часто стукаются бортами, — мы можем перекинуть сходни и наведать друг друга. Понимаешь? Даже если река в каком-то месте разольётся широко, изовьётся штормом, разбросает — разделив и поставив преграду из жёстких течений, — всё равно: мы будем знать, что плывём в одну сторону, по одной реке…
Ади́ уронил свою спиральку на землю. Уронил и я. Спиральки-близнецы вновь закутались в камешковый образ.
— А где Миша?
— У него там кучка неприятностей образовалась. Маленькая кучка… нужно было идти.
— Совсем маленькая?., или…
— Да. Совсем. Ничего серьёзного. Да.
— Хм…
— Маэстро, мы с Мишей разложили из камешков твой гороскоп на ближайшие пару лет…
— И…?
— В нескольких неделях от этого времени тебя ожидает раскрытая дверца…
— Что это, Ади́? Что за дверца?
— Не знаю. Миша промолчал, а я такой дверцы никогда не видел. Что-то огромное, очень огромное…!
(Во мне последние полгода часто возникало некое Предощущение; оно нарастало, становилось сильнее, отчётливей… Значит — несколько недель. Ладно…)
Ади́ смотрел на небо…Тяжёлое небо, свинцовое, в потёках низких туч с провислыми лохматыми боками. Давно уже следовало быть дождю, но — дождя не было, и эта вспученная упруго-налитая задержка создавала стойкое ощущение дискомфорта.
— Ты не против дождя, Сева?
— Нет…Давно пора!
Ади́ внимательно огляделся вокруг, встал, подошёл к лежавшему метрах в четырёх обломку прессованного мрамора. Взял обломок в руки,
