Олег Гор - Просветленные не ходят на работу
Обезьяны мне больше не мешали, но работа над колесом судьбы шла ни шатко ни валко. Не хватало времени, поскольку меня постоянно занимали чем-то еще, да и изображения-символы различных миров давались мне с колоссальным трудом, не только исполнение, но и замысел.
Не один час я тратил лишь на придумывание того, что хочу изобразить.
В один из дней я отправился к рисунку за час до заката, а вернулся в ват уже затемно, в сумраке пару раз споткнувшись и сильно ушибив палец об удивительно твердый корень.
Под навесом мерцала керосиновая лампа, и рядом с ней сидел брат Пон.
– А, вот и ты, – сказал он. – Иди сюда.
Я подошел и опустился на землю, стараясь не показывать, насколько раздражает меня ушиб.
– Ну да, ну да, – монах, судя по проказливой улыбке, мгновенно оценил мое состояние. – Мудрецы прошлого остервенело ломали копья над тем, что такое «личность», что такое «я»… Ты бы сейчас ответил просто – «я – это боль, что кусает, точно оголодавший волк».
– Она и вправду кусает, – признался я.
– Но никто же не заставляет тебя с ней отождествляться? – брат Пон пожал плечами. – Если твое утверждение верно, то, когда исчезнет боль, а это случится рано или поздно, пропадет и твое «я». Так?
– Ну… нет, – признать такое было бы глупо, защищать свою позицию я не стал, понимая, что в споре уступлю, и ринулся в атаку сам. – Но мне, честно говоря, неясно… Пять струй, что образуют поток – события, телесные ощущения, эмоции, мысли, осознавание… Насколько я понимаю, они формируют то, что можно назвать личностью. Одновременно вы говорите, что личности вовсе не существует, что это только иллюзия. Как так?
Брат Пон задумался на мгновение, а потом заговорил:
– Ну вот смотри… представь, что перед нами стоит роскошный автомобиль. Являются ли колеса автомобилем?
– Нет.
– Может быть, двигатель, очень мощный?
На этот раз я обошелся без слов, только покачал головой.
– Корпус? Такой красивый, ярко-алый, блестящий? Рессоры? Аккумулятор? – удивительно, но брат Пон более-менее разбирался в устройстве легковой машины, что наводило на мысли о том, что он не всю жизнь просидел в лесу, предаваясь молитвам и медитации.
– Смотри, если каждая из составных частей не является автомобилем, то можно ли назвать этим словом их набор? Представь, что они лежат вот здесь, перед входом в храм, все детали новые, блестят… Можно?
– Ну нет, нельзя… – вынужден был признать я.
– Тогда выходит, что никакого автомобиля не существует?
– Как не существует?! Если собрать их в должном порядке, то получится вещь, которую мы назовем автомобилем!
– Вот именно – назовем! – брат Пон поднял указательный палец. – Это лишь имя. Личность – точно такое же имя, присвоенное совокупности пяти струй, что, переплетаясь, текут через время. О ней можно говорить, но в то же время она не существует как нечто реальное, настоящее.
– Но почему же мы верим в наше «я»? Верим в то, что оно реально?
– Это вопрос выбора живых существ, что предпочли запутаться в тенетах кармы, лишиться свободы в обмен на красивые побрякушки, которые можно отыскать во вселенной иллюзий. Кроме того, вера в вечное, неизменное эго дает ощущение безопасности, твердую почву под ногами.
– Но она же присутствует в нас с рождения… – пробормотал я.
– И даже ранее, – добавил брат Пон. – Но с ней можно бороться, можно побеждать.
Я посмотрел на него вопросительно.
– Смотри, – сказал он. – Есть одно простое упражнение, и очень-очень полезное… Выполнять его нужно в ситуации, когда одна из составляющих твоей личности выпячивает себя, твое «я» становится как бы одномерным, как сейчас, когда ты весь – боль.
Честно говоря, про ушиб я за время разговора успел несколько позабыть.
Но едва вспомнил, как палец заныл вновь.
– Ты фиксируешь то, что тебя тревожит – ощущение, мысль, событие, эмоцию. После чего отстраняешься, смотришь на него со стороны, думая «это – не мое, это – не я». Попробуй…
В руке брата Пона возникла бамбуковая палка, которой он внезапно ткнул меня в пострадавший палец. Боль оказалась такой, что на глаза навернулись слезы, а в первый момент я даже задохнулся.
– З-зачем? – пропыхтел я.
– А для чистоты эксперимента, – тут монах ехидно захихикал.
Отрешиться от боли оказалось невероятно трудно, она притягивала все внимание. Когда я начал повторять «это не я, это не мое», мысленно созерцая пострадавший палец, стало легче.
А затем в один момент я и мое страдание точно разделились!
Ощущение было странным, я в одно и то же время и чувствовал боль, и осознавал ее как нечто постороннее по отношению ко мне! Длилось это всего мгновение, в следующий миг я снова воспринимал себя как обычно, разве что ушиб почти не беспокоил.
– Вот, у тебя неплохо получилось, – сказал брат Пон с удовлетворением в голосе. – Если хочешь, могу ударить еще раз.
– Нет, спасибо, – отозвался я.
– Тогда иди и подмети в храме. И заодно попрактикуйся.
Размахивая метлой, я поглядывал на статую Будды и шептал «это не я, это не мое», имея в виду уже не боль в пальце, а нежелание заниматься утомительной работой после тяжелого дня.
И дело шло куда веселее обычного.
– Ну что, собирайся, – сказал брат Пон, когда я поставил наземь ведра.
Чтобы наполнить пластиковый бак, располагавшийся под навесом нашей кухни, требовалось десять раз сходить к источнику. Если месяц назад я едва не падал, справившись с этой задачей, то сейчас, конечно, потел и тяжело дышал, но желания лечь отдохнуть не чувствовал.
– Куда? – спросил я, с тревогой думая, что мы отправимся в деревню, на окраине которой ждут собаки.
– Прогуляемся до Нонгкхая. Есть у меня там кое-какие дела.
Сборы ограничились тем, что я привел в порядок одежду и взял сумку для пожертвований.
К моему удивлению, отправились мы не прямиком на восток, вдоль реки, по тропинке, по которой я некогда пришел в Тхам Пу, а зашагали через джунгли на юг. Через пару километров мы очутились на обочине широкой, по местным меркам, дороги, а спустя пять минут рядом с нами остановился потрепанный пикап, типичный «японец», каких тысячи бегают по тайским шоссе и проселкам.
Водитель, лысоватый и тощий, спешно выбрался наружу и сделал ваи.
Они коротко переговорили с братом Поном, и монах сказал мне:
– Давай в кузов. Прокатимся с ветерком.
Пикап вез обшарпанные газовые баллоны, и где-то между ними мы и уместились. Машина сдвинулась с места, и стало ясно, что нужно держаться за борта, да покрепче, иначе рискуешь вылететь.
Баллоны угрожающе постукивали друг о друга, норовили перекатиться, отдавить ноги. Пыль летела из-под колес, желтовато-серое облако клубилось вокруг нас, заставляя глаза слезиться, а глотку – саднить.
Когда выехали на асфальт, стало полегче, а затем и поездка наша закончилась.
Нонгкхай я знал не очень хорошо, и поэтому сразу не смог определить, где мы оказались. Но вскоре стало ясно, что мы приехали на местный рынок, втиснутый между улицей и набережной лабиринт магазинчиков и прилавков, где торговали всем, от фруктов и мяса до бытовой техники.
Встречные кланялись брату Пону, а некоторые еще и мне.
– Вот смотри, обычные люди, – сказал он, когда мы оставили позади торговца жареными червяками и прочей насекомой снедью. – Если верить древним мудрецам, то они порождают четыре вида кармы в зависимости от смысла совершенных действий: черную, белую, черно-белую и не-черную-не-белую. С черной все понятно, это результат поступков под влиянием аффектов – ненависти, алчности, невежества. Белая создается лишь духовными благими деяниями вроде йогического сосредоточения или молитвы. Черно-белая – последствие хороших дел обыденного характера – помог кому, милостыню раздал. Не-черная-не-белая имеет корень в абсолютно чистом действии, на которое способен лишь просветленный, поэтому называть ее кармой не совсем справедливо, поскольку к Сансаре она нас не привязывает… Ага, тебя наконец проняло! Ну и шкура!
Шли мы неспешно, и если поначалу я чувствовал себя хорошо, то постепенно начала кружиться голова, голоса продавцов и покупателей стали звучать резко, неприятно, запахи снеди, казавшиеся привлекательными, сделались отвратительными, волной накатила тошнота.
– Что… проняло? Что… шкура? – промямлил я, с ужасом думая, что меня сейчас вырвет.
Вовремя вспомнил про «это не я, это не мое», и мне стало легче.
Ну а брат Пон ухватил меня за руку и фактически поволок за собой.
Вскоре мы оказались на набережной, над заросшим кустами откосом, спускавшимся к Меконгу. Тут я ослабел окончательно, навалился брюхом на ограду и шумно опустошил желудок.
– Вот так-то, – сказал брат Пон. – А ведь ты всего месяц провел за пределами этой клоаки.
– Ну, нет, съел чего-то не то… – пробормотал я и попытался вспомнить, не было ли чего особенного в утреннем рисе.
