Время шаманов. Сны, дороги, иллюзии - Андрей Лебедь
— Вы, русские, народ простой, на нас, ороченов, чем-то даже похожи. Однако забыли уже, откуда пришли сами, исток свой потеряли. В бога вы вот верите, а живёте так, будто сами богами стали, как будто ваше это всё вокруг — тайга, речка, огонь в костре… Того, однако, не знаете, что кроме бога этого ещё много есть богов. Даже нет, не так… не боги это…
Виктор задумался и тонкой палочкой стал ворошить угли костра, словно помогая этим действием сформулировать свою мысль:
— Например, ты вот сегодня дерево тонкое живое срубил, берёзу. А ведь ты его убил, умерло оно, детей у него не будет, внуков, а может быть, весь род его прекратился…
Кирилл посмотрел на Виктора, ища признаки того, что тот просто шутит, однако плоское азиатское лицо охотника было серьёзным, он говорил взволнованно и отрывисто:
— Это же всё, — он повёл рукою вокруг, — и есть бог. Ты не просто дерево то срубил, а душу живую, бога, стало быть, убил. В себе его убил тоже.
Кирилл смущённо ответил:
— Я ведь, Витя, не со зла. Да ты ведь и сам убиваешь дичь, соболей, белок, лосей даже, и деревьев много срубил — одних избушек охотничьих четыре поставил, сам ведь говорил.
Тот отрицательно покачал головой:
— Не то говоришь. Я охочусь и избы ставлю, чтобы жить могла семья моя, родителей старых вот кормлю, людям мясо отдаю. За это мне от неба почёт будет, а животные — те, что я убил, не умрут, а прямиком на небо пойдут, в верхний мир, Угу буга, и дальше ещё. Об этом я особые слова говорю, когда на промысел в тайгу иду. Каждый лесной человек такие слова знает. А ты деревце срубил, чтобы рогатку для костра сделать, а можно ведь было сухую палку найти, чтоб котелок подвесить, или же два камня речных положить и на них котелок поставить. Опять же взять реку, она…
Увидев, что Кирилл совершенно смутился, Виктор не договорил и сказал уже мягче:
— Ты, Киря, парень понимающий, так что надо тебе знать… Живые они тут все.
***
На следующее утро Кирилл распрощался с Виктором и, следуя его совету, двинулся вверх по течению Еннгиды. Звериная тропа, петляющая вдоль правого берега, была утоптана множеством прошедших по ней копыт и когтистых лап. Иногда она шла вдоль самого берега, почти у кромки воды, которая в тени нависающих огромных елей и лиственниц приобретала тёмно-коричневый, почти чёрный цвет, а иногда по какой-то причине сворачивала в лес, уводя вдаль от берега. Шагая по тропе, Кирилл убедился, что, несмотря на прихотливые повороты, она возвращается к реке снова и снова. Один раз он попытался свернуть с тропы и сократить расстояние, «срезав» широкую речную излучину. Углубившись в лес, он быстро потерял ориентиры и через несколько минут уже не мог найти среди одинаковых на вид распадков прохода к реке. Вернулся он к реке случайно, проплутав в густом ельнике три часа, после чего твёрдо решил во что бы то ни стало держаться тропы.
Ближе к вечеру тропа пересеклась небольшой глубокой речкой, впадавшей в Еннгиду с запада. Высокий мыс на стрелке двух рек порос огромными, невероятной толщины лиственницами. Стволы их были почти совсем лишены ветвей, которые начинали расти только на высоте пятидесяти метров, образуя пышную крону. Кирилл замер, в восхищении разглядывая могучих гигантов, молчаливо, как воины-стражи стоявших у входа в сказочные владения. Тяжёлое золото предзакатного солнца освещало вершины лиственниц, заливая противоположный, левый берег Еннгиды. Полное безветрие и безмолвие, нарушаемое только жужжанием насекомых, делали влажный воздух речной долины плотным и осязаемым. Кирилл не стал пытаться перейти реку, отложив поиск брода на утро, не решился он и подниматься на холм, чувствуя необъяснимое благоговение перед грандиозным покоем и силой, исходящими от этого места.
Ночью, лёжа в маленькой палатке, поставленной им в бору на брусничнике, ковром укрывавшем высокую речную террасу, Кирилл вслушивался в ночные шорохи тайги и думал, думал…
Словно дверь, ведущая в другой мир, приоткрылась для него. «Как же так? — думал он, — Как, оказывается, всё просто! И почему я ничего этого не знал? Почему мне никто никогда этого не говорил?».
Кирилл вспомнил свою жизнь — жизнь обычного городского человека, вспомнил отца, трудившегося на заводе, мать, работавшую учительницей в школе, своих старших родственников. Разными словами, но все они говорили об одном и том же: о том, что главное — обустроить свою жизнь, завести семью и детей, построить дом…
Это всё правильно, думалось ему, так и должно быть, в этом есть какая-то высшая правда. Но всё же… Вот пришла к нему неизлечимая болезнь, и всё закончилось в одну секунду. Словно барьер отделил его от всех, они смотрят с жалостью, ждут невидимых пока проявлений болезни, а кто-то и вовсе стал избегать встреч с ним.
Он вспомнил заселённый множеством людей большой город, в котором жил, бесконечную гонку за успехом, свою собственную работу в крупной компании. Он понял, что работа никогда ему не нравилась, и ему стало тошно, как будто схватило живот при сильном отравлении. Тело неконтролируемо затряслось, покрылось липким потом, и Кирилл подумал, что начинается очередной приступ.
Он стал нащупывать рукой баночку с таблетками, которую всегда держал при себе, но не нашёл и в панике задышал сильнее. Он глубоко втягивал воздух, выдыхая его с силой, в попытке успокоиться и насытить мозг кислородом. Словно кадры фильма, выхваченные невидимым монтажёром, перед глазами проносились картины его жизни. Вот его беседа с врачом, вот учёба в школе и университете, вот назначение на должность…
Лёгкие переполнились воздухом, и он закашлялся, при каждом выдохе будто откашливая эпизоды своей жизни. Кирилл мог даже визуально наблюдать их — они плавали перед ним в пространстве подобно большим мыльным пузырям, и на мерцающих полупрозрачных стенках каждого пузыря «демонстрировался» отдельный эпизод. Образы были искажены кривизной пузыря, а многоцветье радужной побежалости на его стенках необъяснимым образом отражало всю гамму переживавшихся им в тот момент жизни чувств, и каждое чувство имело свой цвет.
Как такое могло быть, Кирилл не понимал, но принял это как данность. Он мог рассматривать сюжеты все вместе одновременно или любой из них в отдельности, жонглировать ими как мячиками, проникать внутрь и
