Ж. Славинский - Заря Айваза. Путь к осознанности

Я только хотел сказать отцу, что среди всей семьи только у Младена было что-то внутри, что могло побудить человека к мыслям, как он прервал меня своим вопросом о том, чего я хочу в жизни, несмотря на то, что уже со школьной скамьи я пристально размышлял над ним. Кто я такой, откуда я, какова цель в моей жизни, зачем я здесь?.. Да, а теперь попробуйте объяснить это человеку, который тратит свою жизнь на то, чтобы рассказать всем, какой он умный, как он убежал со всей семьей из Боснии, и как он спас наши головы. Он один из тех, кто думает только об уходе на пенсию, кто пытается убедить всех остальных, что его семья состояла из честных и благородных людей, и что они посылали караваны с черносливом в Стамбул. Он не был в состоянии понять столь многих вещей. Он горбатился, его правое плечо было явно ниже левого, ослабленные мышцы живота уже были не в силах сдерживать его растущее пузо, и при всем при этом он верил, что моей матери дико повезло, что она вышла за него замуж.

— Ты не знаешь, чего ты хочешь?! Позволь-ка мне кое-что сказать тебе, сынок. Все дети плачут, когда они появляются на этом свете, но не ты, ты просто выл, сопротивлялся, отбивался ото всех, как никто другой, и до сих пор ведешь себя так же! Чем же я так насолил Богу, что он мне подарил такого сына, как ты? — заговорил он голосом жертвы, и в тот же самый момент его глаза, спрятанные под толстым стеклом очков, озарил пронырливый луч света. — Ну, скажи же мне, пусть я не такой образованный, как ты, но сколько лет тебе понадобится на то, чтобы выяснить, чего же ты все-таки хочешь?

— Чего я хочу в жизни?.. — Я хотел ответить резко, уместив в одной колкой фразе все мои годы размышлений, посещавших мою голову, но не находил подходящих для этого слов. И я повторил: — Я знаю, чего я не хочу. Я не хочу провести свою жизнь, размышляя о том, какие у меня есть льготы, какую пенсию я получу. Я не хочу быть отцом двоих, троих детей, которые после меня будут жить точно так же, как и я. Я не... — Я уже собирался перечислить ему целый список таких вещей, который неоднократно повторялся при похожих разговорах, но не решился. В этом не было никакого смысла. Он полагал, что его образ жизни единственно верный, и что такие люди, как я, — конченые неудачники. Это окостеневшее мнение не поддавалось никакому преобразованию.

— Я хочу знать, кто я такой, — успокаиваясь, ответил я. — Вот это я хочу узнать.

На какой-то момент я почувствовал облегчение. Такой ответ исходил из всего моего существа — не нужно было ничего добавлять или убирать. Это и был тот самый ответ. Ради ответа на такой вопрос стоит жить.

— Ну, мой сын, — кивнув головой, начал он прощальную речь, — прощай, здравый смысл! Этим вещам не учат в школе. Такими делами занимаются забывшиеся поэты и художники, которые транжирят свою жизнь за стойкой бара, да бородатые слюнтяи, которым нечем заняться в жизни.

Я был спокоен, моя голова, казалось, была кристально чиста, как будто в нее залили ведро холодной воды. Мой ответ, по сути, представлял собой беседу с самим собой:

— Конечно, этому не обучают в школах. И это очень досадно, ведь в обществе, в котором мы живем, я не встречал ни одного человека, кто бы знал, кто он такой. Но это можно выяснить. Где? Как? Я пока этого не знаю. Но я знаю, что это можно разузнать.

Отец молча смотрел на меня, словно думал, что я заболел какой-то дурной и коварной болезнью, против которой разумные слова были бессильны. И в конце концов не выдержал:

— В Швеции тебя ждет только физический труд... Для того чтобы ты тут странствовал с дипломом по психологии, мы пожертвовали многим... а что будет с Лидией?

Это меня и тяготило. Я не питал особых иллюзий, что Лидия будет как-то содействовать мне в «поисках самого себя», что будет со мной заниматься физическим трудом в Швеции... Она была хорошо воспитанна, имела четкую систему ценностей, от которых не могла отойти, даже если бы и захотела. Она терпеливо относилась ко мне во время моей учебы, полагая, что мои планы отправиться в Индию на поиски самого себя, на поиски ответов на вечные вопросы человечества просто растворятся сами собой. В идеале она мечтала об уютной жизни, что означало, что я найду работу в Белграде, куплю квартиру, мебель, ковры, занавески, что мы нарожаем детей, которые, как лучшие ученики, будут читать поэмы на школьных собраниях.

— Ну, если она хочет дождаться меня, то должна мне дать хотя бы шанс, пару лет, на поиски. Если же она этого не захочет, то ей лучше искать счастья в другом месте.

— Годами дожидаться тебя, пока ты там будешь искать себя с шайкой бездельников? Сколько лет она уже потратила на то, чтобы дождаться, пока ты выйдешь из университета? Сын, ты окончательно свихнулся. Такая девушка... такая девушка...

Я заметил неодобрительный взгляд матери в тот момент, когда она начала покачивать головой. Ее глаза налились слезами, а подбородок задрожал. Мое безрассудство, которое она не могла понять, разрушало ее мир. Она полагала, что все мои проблемы исчезнут сами по себе, когда мне выдадут диплом. Матерям редко когда нравятся девушки своих сыновей, но Лидию она полюбила. Они часами болтали на кухне, Лидия брала у нее рецепты традиционных блюд и тортов и сдержанно принимала ее советы. В ней не было притворства — это были искренние отношения между двумя людьми, разделяющими одну и ту же систему ценностей, один и тот же образ жизни. Можно было легко представить Лидию через тридцать лет, как она бы разговаривала с девушкой своего сына.

— Я признаю, что Лидия — достойный уважения человек. Иначе бы я не тратил на нее столько лет своей жизни. Но я не могу ничего поменять. Если я останусь тут, то она проведет свою жизнь с очень несчастным человеком. Разве этого вы хотите? В этой проблеме есть только одно решение, и только я могу его найти.

Мать с отцом продолжали молча смотреть на меня. Они не понимали, что такое происходит со мной, да и я, в общем-то, сам плохо это осознавал. Они думали, что я одержим какой-то силой, перед которой они были бессильны. Я заприметил пустоту в животе, когда сказал:

— Я собираюсь на вокзал, чтобы купить билет до Стокгольма.

На часах было уже за десять, когда я вернулся домой с билетом второго класса в кармане. Поезд будет идти через Будапешт, Прагу, Восточный Берлин. Мать сидела на кухне на том же самом месте, словно она замерла на нем, а стул отца теперь занял Младен. С тех пор, как я начал работать в Станисте, мы стали реже видеться. Я надеялся, что наша последняя с ним встреча будет проходить у него в студии, а не на кухне у матери, где в любую минуту мог показаться отец. Он сидел за столом в свойственной ему манере. Сигарета без фильтра, прилипшая к его нижней губе, потихоньку догорала, отклоненная слегка назад голова позволяла дыму беспрепятственно возвышаться над головой, не попадая при этом в глаза. Его лоб вспотел, лицо наполнилось краской, а взгляд в глазах был какой-то затуманенный. Он выглядел так, будто уже опрокинул пару рюмашек. И даже сейчас перед ним стоял стакан. Он расстегнул рубашку так, что из-под нее показывалась майка, из-под которой на груди стали выпирать его белесые волосы. «Как же он постарел», — с изумлением заметил я.

— Где же ты был, красавец? — произнес он надтреснутым из-за дешевого табака голосом. Перед ним лежала открытая пачка «Дравы». Такие дешевые сигареты курили только работники на стройке да грузчики на железнодорожных вокзалах. — Давай-ка, посиди чуть-чуть со старым дядюшкой. Твоя мать сказала мне, что ты отправляешься в дальний путь, и кто знает, увидимся ли мы еще раз или нет?

— Почему это мы не увидимся? Ты что, хоронишь меня? — Я уселся напротив него. Я хотел излить ему всю душу, но присутствие матери меня сковывало. У меня сложилось ощущение, что мой запланированный отъезд каким-то образом придавал мне важности, и я хотел как-то переключить внимание с себя, начав разговор по душам.

— К тебе приходила Лидия, но она тебя не дождалась и ушла буквально несколько минут тому назад. Она сказала, что позвонит тебе утром, — тихим голосом произнесла мать. И, ничего не услышав от меня в ответ, она вышла с кухни, медленно переставляя отекшие ноги.

Наклонив голову и прищурив один глаз из-за дыма от тлеющей сигареты, Младен продолжал смотреть на меня.

— Не мне давать тебе советы, тем более что ты более образован, чем я, но все же я всегда жалел о своих поспешных решениях, — начал он. — Почему бы тебе не переждать пару деньков? Если твое решение действительно окончательно, то ты будешь хотеть того же и после. А если нет... то ты передумаешь.

— Я не хочу откладывать. Если я не поступлю так, как нужно, сейчас, то потом, конечно же, передумаю. Я знаю себя. Я такой. Я поеду, и будь что будет. В любом случае рано или поздно, но я приеду обратно. Я не собираюсь жить взаперти.

Младен скривил губы и в последний раз затянулся сигаретой.

— Это не так-то просто, Боги. Человек со стыдом возвращается обратно, если он потерпел поражение. Многие из моих друзей остались во Франции и либо моют там тарелки, либо вкалывают на вонючих заводах. Человеческое тщеславие — смертельная болезнь.