Конкордия Антарова - Две жизни
– Неужели я причинила бы такое горе Ананде, отцу, сэру Уоми, если бы знала вс„? Мне показалось, что Ананда просто невзлюбил Леонида и потому велел сжечь феску и брелок, которые мальчику дал Браццано. Братишка дорожил ими, – я пожалела его. Что же тут особенного? Я ведь только была милосердна к ближнему. Зачем было не объяснить мне всего вовремя?
– Так выходит, что не вы были причиной собственных и чужих несчастий, а друг ваш Ананда, открывший вам, по вашему же выражению, «небо на земле»?
Скажите, женщина, если бы вы стояли у алтаря с любимым и клялись ему в верности до гроба? Сдержали бы вы свои клятвы хотя бы здесь, на земле? А вы ведь отнюдь не слепая женщина, бредущая по земле и знающая только ту религию, что учит: «упокой со отцы». Вы знали живую Жизнь, учащую, как жить на земле в Свете. Не клятву у алтаря давали вы Ананде; вы получили от него Свет, чтобы слиться с ним и стать Светом на Пути другим людям. Где она, ваша верность? Вы ослушались первого же приказания и требуете разъяснений, объяснений, рассуждений? В ч„м состояло ваше представление о радости служить человеку, открывшему вам живое небо в каждом и в вас самой? Он приобщил вас к труду вечной памяти о свете и любви, – но ваше поведение, ваша строптивость, ревность, невыдержанность, – разве отличались вы от любой обывательницы, считающей себя перлом создания.
– Я понимаю, что нарушила первое правило верности: закон беспрекословного повиновения. Я понимаю, что была горда, возможно суетна, но…
– Но мало понимаете, что и сейчас бред„те ощупью, потому что в вас нет истинного смирения, – перебил е„ И. – Смирение – это не что иное, как незыблемый мир сердца. И он приходит к тем, кто знает сво„ место во вселенной. Чем больший мир нес„т в себе человек, идущий по земле, – тем дальше и выше он видит. А чем дальше видит, – тем вс„ больше понимает, как он мал, как немного может и знает, какой длинный путь у него впереди.
Ананда никогда и вида вам не подал, сколько принял страданий изза вас. И вам никак не понять его. Вы пребываете в бунте и волнениях, потому и не можете видеть, что он вас благословил за каждое страдание, радовался возможности принять его на себя, надеясь скорее помочь вашему освобождению. Вы же, видя его неизменно радостным, как бы не замечавшим упр„ка в ваших глазах, стали ревновать и сомневаться… Вы знаете, к чему это вас привело. Анна, закрыв лицо руками, плакала. – Анна, – закричал я, – не надо плакать. Я утону в ваших слезах! Не должно быть, чтобы душа, дающая такую радость людям, как ваша, так часто погружалась в сл„зы! Вы не знаете, что Ананда принц и мудрец. А я знаю, – мне И. сказал. Я видел раз, как он был прекрасен и тих до невозможности это вынести; божественно прекрасен! Разве можно плакать, зная и любя Ананду?
Но на последних словах я стал задыхаться и опять пожаловался И. на зловонный запах.
И снова очнулся я утром, на этот раз совершенно крепким, и сразу понял, что лежу на диване в комнате Ананды и он сидит возле меня.
– Ну, наконец, каверза-философ. Задал же ты нам хлопот, разбойник! Анна целую неделю тебя выхаживала, не уступая места никому. Вставай, пора окрепнуть и уезжать. Вот тебе письмо от Флорентийца.
Лучше всяких пилюль подействовало письмо. Я мигом был готов и уселся его читать.
«Мой милый друг, мой славный оруженосец Левушка, – писал Флорентиец. – Твоя жизнь, кажущаяся тебе запутанной, – проста и ясна, ровно так же, как чисто и верно тво„ юное сердце. Я постоянно думаю о тебе, и для меня не существует между нами расстояния. Чтобы каждый день прижать тебя к сердцу и послать тебе всю помощь и поддержку моей любви, мне надо только знать, что верность твоя следует за моею неуклонно.
Сейчас тебе кажется, что ты откуда-то вырван, чего-то лиш„н; но скоро, очень скоро ты пойм„шь, какое счастье встретил ты в жизни и как редко оно выпадает человеку.
Как бы ни казались тебе мелки и пусты люди, а их беды и горести малы и ничтожны, – никогда не суди их и не чувствуй себя большим среди маленьких, если они тебе жалуются.
Вспомни, каким страшным и несоизмеримым казалось тебе различие в наших с тобой знаниях и духовной культуре! Однако тебя не подавляло мо„ мнимое величие! Ты радовался, живя со мной. А я не чувствовал в тебе ничего, кроме этой радости; и меня так же радовало, что есть ещ„ одна душа, которой светит моя любовь.
Встречаясь с людьми, – не думай, как плохо они живут, как не задохнутся в атмосфере удушливых страстей. Думай обо мне; думай о том, как дать им через себя живую и укрепляющую струю моей любви и радости, которые я тебе ежеминутно посылаю.
Думая так, ты будешь всюду трудиться вместе со мной. Ты будешь очищать вокруг себя пространство своею чистой мыслью. Ты всегда найд„шь силы пройти мимо многих драм и трагедий, создаваемых человеческими страстями; и не только не запачкаешься сам, но и остановишь других силой чистой мудрости, что нес„шь в себе.
Быть может, какой-то период времени тебе придется жить среди людей низкой культуры; среди людей, не имеющих знаний и даже не предполагающих, что можно жить не лицемеря. Не считай себя невинно страдающим, закабал„нным такими печальными обстоятельствами. Усматривай в них нужные тебе – твои собственные обстоятельства, – через которые тебе необходимо пройти, чтобы в себе самом найти стойкость чести и высокое благородство.
Иди смело рядом с И., живи с ним так же рука в руку и сердце к сердцу, как ид„шь со мной. Пересылаю тебе письмо брата, обнимаю тебя, благословляю и шлю привет моей верности.
Твой вечный друг Флорентиец».
Не знаю, чем я был больше тронут: письмом ли Флорентийца, заботами ли окружавших меня друзей, – только встал в моих глазах образ Флорентийца с цветком чудесной лилии, – и показалась мне жизнь чем-то великим, нужным, ценным; таким ещ„ ни разу не рисовалось мне величие земного пути человека.
Я вынул письмо брата, и сл„зы потекли у меня из глаз при виде дорогого почерка брата-отца, которого я так давно не видел.
– Ты что, Левушка? – услышал я голос Ананды и почувствовал его руку на своей голове.
– Не беспокойтесь, – беря его руку и приникая к ней, сказал я. – Просто так давно не видел почерка брата, что не могу совладать с волнением. Но я совершенно здоров.
– Мужайся, друг. Жизнь рано дала тебе зов. Стремись отвечать ей не как мальчик, а как мужчина.
Он сел за прерванную работу, я же стал читать письмо, сразу вернув себе самообладание.
«Давно уже расстались мы с тобой, мой сынок Левушка. И только теперь каждый из нас может оценить, чем были мы на самом деле друг для друга и каково было влияние каждого из нас друг на друга.
Расставшись со мной и вынеся из-за меня столько испытаний, лишь теперь ты можешь сказать, любил ли и любишь ли ты меня. Только теперь, оставшись один, ты можешь решить, хороши или дурны были те заветы, на которых я старался воспитывать тебя.
Что касается меня, то, попав в непривычный для меня мир людей и идей, я почувствовал, как я плохо воспитан, как мало я знаю и какую огромную работу самовоспитания и самодисциплины мне придется начинать».
Дойдя до этого места, я вскочил со стула, забегал по комнате, схватившись за голову и крича:
– Да ведь это же невозможно! Брат Николай – невоспитанный человек!? Это бред!
Вошедший И. уставился на меня своими топазовыми глазами и сказал:
– Левушка, тебе приснились козлы?
– Хуже, И., хуже! Читайте сами, вот здесь. Ну, есть терпение выдержать?
– Ты, я вижу, так же приготовил в сво„м сердце место для чтения письма брата, как ты готовил его для писания письма капитану! Как ты думаешь? Сейчас ты радуешь Флорентийца?
Я вздохнул и пош„л на сво„ место, снова взявшись за письмо и поражаясь, на какое короткое время хватило моего самообладания, казавшегося мне таким цельным и тв„рдым.
«Если бы у меня была малейшая возможность, – читал я дальше, – я бы выписал сюда моего дорогого Левушку, о котором думаю постоянно и без которого в сердце мо„м жив„т иногда беспокойство. Мне порою кажется, что тебе бывает горько. Ты считаешь, что я, брат-отец, покинул брата-сына и живу так, как хочу, как выбрал и где тебе нет места.
Но если я виноват в личной привязанности, в личной дружбе и тоске по другу, то это по тебе, Левушка.
Твои успехи, твоя жизнь мне дороже моей. И как я признателен милой Хаве, приславшей мне твой рассказ. Я скрыл от тебя, что пишу сам. Скрыл, чтобы не давить на тебя, чтобы ты сам вырабатывал сво„ мировоззрение, независимо от меня, свободно ища не гармонии со мною, а сво„ собственное движение в гармонии с жизнью.
И ты порадовал меня. Я ждал всегда от тебя вещи талантливой. Но ты дал в первой же черты художественной высоты и мудрость не мальчика, а большого, тв„рдого сердца, которому близок гений.
Моя жена шл„т тебе привет и надежду на скорое свидание. Ей тоже, не меньше моего, приходится перестраиваться в новой жизни. Но как женщина она делает это проще и легче. А как существо, принадлежащее какой-то высшей расе, – выше и веселее.
