Конкордия Антарова - Две жизни
Ананда дал проснувшейся княгине капель и спросил, узна„т ли она его. Княгиня, с трудом, но вс„ же назвала его. Меня совсем не узнала; но при виде И. – вся просияла, улыбнулась и стала жаловаться на железные обручи на голове, прося их снять.
И. положил ей руку на голову и осторожно стал перебирать е„ волосы, спрашивая, кто ей сказал, что на голове е„ что-то надето. – Ольга надела, – совершенно отч„тливо сказала бедняжка. Вскоре княгиня мирно спала. Обеспокоенному князю Ананда сказал:
– Сядемте здесь. Сегодня мы уже никуда не пойд„м, надо поговорить. Память к больной возвращается – это признак хороший. Но дело ид„т о гораздо более глубоком, и более о вас, чем о вашей жене. Для чего хлопотать о е„ выздоровлении, если она не сможет воспринять жизнь по-другому? Конечно, она во многом изменилась. Но главная ось всей е„ жизни – деньги – вс„ так же сидит в ней; вс„ так же движение всех людей, е„ самой и вас, – вс„ расценивается ею как ряд куплейпродаж. Быть может, сейчас в ней и просыпается некоторая доля благородства, – но жизни в е„ сердце, как сил и мыслей, не связанных с деньгами, – в ней нет.
Вы сами, князь, будучи полной противоположностью жене, не сможете стать ей крепкой духовной опорой, если будете стоять на месте и чегото ждать. Есть ли что-нибудь в вашей жизни, во что бы вы верили без оговорок? Чем бы вы руководствовались без компромиссов? Видите ли вы в тех или иных идеях и установках цель вашей жизни? В ч„м видите вы смысл существования?
Привычка жить в безделье теперь только тяготит вас. Но вс„, о ч„м вы думаете, – все ваши мечты о новых сиротских домах, о приютах и школах, – это внешняя благотворительность. И она не даст вам, как и вс„ внешнее, ни покоя, ни уверенности. Вы в себе должны обрести независимость и полную освобожденность. Только тогда, когда вы осознаете всю полноту жизни внутри себя, – вы найд„те смысл и в жизни внешней. Она станет тогда отражением вашего духа, а не таким местом, куда бы вам хотелось втиснуть ваш дух.
Вы сумеете раскрыть – вашей любовью – какое-то новое понимание жизни своей жене. Сможете объяснить ей, что нет смерти, а есть жизнь, единая и вечная. Что смерть приходит к человеку только тогда, когда он вс„ уже сделал на земле и больше ничего сделать на ней не может, – а потому и бояться е„ нечего. Но это вы сможете объяснить ей не раньше, чем сами пойм„те. А для этого вам надо освободиться от предрассудков скорби и страха.
Лицо князя сияло, он показался мне иноком, ждущим пострига. – Я вс„ это понял. Не знаю как, не знаю почему, но понял внезапно, когда играла Анна. А когда стали играть и петь вы, – я точно вош„л в какойто невиданный храм. И знаю, что уже не выйду оттуда больше. Не выйду не потому, что так хочу или не хочу, выбираю это или не выбираю, но потому, что, войдя в тот храм, куда вы ввели меня своей музыкой, – я умер. Тот я, что жил раньше, – там и остался; а вышел уже другой человек.
Я не знаю, как вам об этом рассказать. И слов-то таких я подобрать не умею. Только видел я дивный храм, вош„л туда – горело сердце земной любовью. А уш„л из храма – вс„ выжгло. И не то чтобы сердце стало холодно. Нет, но в н„м теперь пусто, прозрачно, точно в хрустальном сосуде. И если встречаюсь теперь со страданьем, – там, в том месте, где так жестоко мучился сердцем когда-то, – начинает звенеть, точно я слышу вашу песню, свободную, чистую. Я знаю, что говорю невнятно; но слов, которые бы выразили эти ощущения, я не знаю. Ананда, не спускавший с князя глаз, тихо спросил: – Если бы сейчас ваша жизнь вновь переменилась, и вам ответило бы в груди знойное, страстное сердце, – что бы вы выбрали?
– О, нет; я сказал: у меня нет выбора. Я теперь очень счастлив. Я говорил с сэром Уоми, и он сказал мне, что пути людей разные. Но что мой путь – путь радости. Там, где иные достигают, страдая годы, иногда и века, я прош„л в одно мгновенье – так сказал мне сэр Уоми. Он велел мне, Ананда, ждать, пока вы сами не заговорите со мной. Велел молчать, неся сво„ счастье жить каждый день, представляя, что в руках у меня самая дорогая чаша из цельного, сверкающего аметиста, в которой лежат ровные жемчужины радости.
Этот брошенный мне образ, с которым я просыпаюсь утром и засыпаю вечером,
– я храню в памяти так осязаемо, как будто руки мои действительно несут чудесную чашу. И вам, Ананда, только вам одному, я обязан этим дивным и внезапным счастьем. Когда я увидел Анну, – я понял, что погиб. Я полюбил е„ сразу, без вопросов, без рассуждений, без борьбы. Полюбил без всяких надежд, всей знойной страстью земли… Я знал, кого любила Анна… А голос ваш указал мне путь в иной мир; в мир, где живут, любя вс„ существующее так, что забывают о себе. Я пережил какое-то преображение; но как и почему оно совершилось – я не знаю. Я стал свободным и счастливым.
Ананда, вы заговорили, – я ждал этого часа. Научите меня теперь трудиться и жить для людей творчески, неся им истинную помощь. И первая, – она, – указал он на жену. – Я думал когда-то спасти е„; а вышло, что едва не погиб сам.
– Нет, друг, вы спасли е„. И если я молчал, – то не потому, что подвергал вас испытанию. А потому, что не хотел прикасаться к вашему новому и чудесному видению, пока оно в вас не окрепло, пока не стало вашим сокровищем любви. Той частицей вечности, которая просыпается в человеке и делает его истинно живым; то есть раскрывает все силы и духа, и тела как гармоничное целое, как его высшее «я»…
Я остаюсь здесь, у вас в доме – если позволите, – ещ„ несколько месяцев, Я буду ежедневно видеться с вами; и с радостью поведу вас тем пут„м любви, которым вели и ведут меня мои старшие братья.
Князь низко поклонился Ананде. Тот, улыбаясь и обняв его, подв„л его к больной, дал ему нужные наставления, сказал, что беспокоиться о жуликах больше нечего, – и мы, простившись с князем, вернулись в наши комнаты.
Необычайная речь князя, его сиявшее и словно иноческое лицо произвели на меня такое сильное впечатление, что, возвратясь, я немедленно превратился в «Л„вушку-лови ворон» и только и видел князя держащим аметистовую чашу в руках. А воображение немедленно наградило его белым хитоном из такой же материи, какую подарил Али моему брату в день пира. Этот образ князя – рыцаря с чашей – заворожил меня. Я уже примеривался и сам к такой же жизни и уже готов был выбрать себе зел„ную чашу, в честь моего великого друга Флорентийца, как услышал вес„лый смех и ласковый голос И.:
– Левушка, уронишь аптечку, и все пилюли Флорентийца попадут не в чашу, а на пол. Я опомнился, озлился и почти с досадой сказал: – Как жаль! Вы разрушили дивный образ, за которым я мог сейчас далеко уйти. И что особенно неприятно и непонятно: как это получается? Неужели на моей несчастной физиономии так и рисуется вс„, о ч„м я думаю?
Ведь знаете. И., – продолжал я жалостливо, – иногда мне так и кажется, что моя черепная коробка раскрывается под вашими взглядами и кто-либо, вы или Ананда, или сэр Уоми читаете там, что вам хочется, а затем коробка закрывается.
Оба моих друга ласково усадили меня на диван между собой, и И. стал рассказывать, как тосковал капитан в разлуке со мною и со всеми нами. Ему казалось, что он никогда больше не встретится с нами; и только категорическое обещание И., что он всех нас ещ„ не раз увидит, а мои слова о верности дружбы станут когда-то действием, – его несколько успокоили. И. спросил Ананду:
– Как думаешь ты повести дальше Анну? Неужели и теперь ты будешь принимать на себя двойные удары? И предоставишь Анне ждать, пока у не„ внутри что-то само собой созреет? Пока, по е„ выражению, она будет чувствовать, что у не„ «что-то, где-то не готово»? А на самом деле это ведь только лень и небрежность, которыми прикрываются малодушие и шаткость, отсутствие истинно ученической веры и верности. Если бы она шла рука в руку и сердце к сердцу с тобой, – она давно бы не только вырвалась из условных сетей быта, но и повела бы других за собой.
– Ты прав. Я думал, судя по тебе и немногим другим, – что путь свободного самоопределения и лучший, и наиболее л„гкий, и самый короткий. Я не учел всех индивидуальных свойств Анны и сам виновен, что принял на себя е„ обет беспрекословного повиновения.
Культурность, очевидно, не равнозначна духовной интуиции. Закрепощенный умственно строптивец никак не может перескочить через кажущуюся условность восприятия жизни земли и неба как единой живой жизни. Имея столько осязаемых земных даров, Анна с трудом переходит к осязаемой мудрости.
– Здесь вс„ ещ„ носится какой-то мерзкий запах, – сказал я. – У меня голова ид„т кругом…
Приш„л я в себя только на следующий день и первым увидел И., разговаривающего с какой-то женщиной. Присмотревшись, я узнал Анну.
Она, как всегда прекрасная, удивила меня теперь своей печалью, тоской, какой-то мукой разочарования, разлитой по всему е„ существу, точно е„ пришибло что-то.
