Тензин Гьяцо - Моя духовная биография

Кроме того, Далай Лама организовал Министерство культуры и религии, чтобы восстановить на чужбине все крупные монастыри и их университеты.

Будучи еще в Тибете, во время своего недолгого правления, Далай Лама предпринял модернизацию феодального тибетского общества. В ссылке он постарался максимально демократизировать свое управление, приняв в 1961 году временную конституцию, которая устанавливала разделение ветвей власти, равенство граждан перед законом, свободные выборы и политический плюрализм[92].

Демократизация и начало секуляризации тибетского политического устройства стали лучшим ответом Далай Ламы на китайскую пропаганду, которая обвиняла его в желании реставрировать свою личную власть.

Пусть ни одно буддистское сообщество никогда не управлялось по модели, похожей на демократию, лично я испытываю восхищение светской демократией. В эпоху, когда Тибет был еще свободным, мы культивировали изоляционизм, который был нам дан самой природой, ошибочно думая, что так мы сможем сохранить наш внутренний покой и безопасность. Мы не обращали внимания на изменения в мире, мы почти не заметили, что одна из наших ближайших соседок, Индия, завоевав независимость мирным путем, стала величайшим демократическим государством. Позже мы расплатились страданиями за то, чтобы узнать, что на международной арене, так же как и у себя дома, свободой надо делиться, что свободой можно наслаждаться только в компании других. Свободой нельзя пользоваться в одиночку.

Хотя тибетцы, находящиеся за пределами Тибета, оказались в статусе беженцев, мы обладаем свободой воспользоваться своими правами. Наши братья и сестры в Тибете не имеют даже права жить в своей собственной стране. Поэтому мы, оказавшиеся в изгнании, обязаны заранее определить и представить себе, каким будет будущий Тибет. В течение этих лет мы опробовали и ввели у себя — разными способами ― модель подлинной демократии. То, что слово демократия стало привычным словом тибетцев, живущих в изгнании, лучшее тому доказательство.

Я долго ждал момента, когда мы сможем найти такую политическую систему, которая была бы адаптирована и к нашим традициям, и к требованиям современного мира, то есть демократию, основанную на ненасилии и мире. Недавно мы внесли в наше правительство в изгнании некоторые изменения, которые обязательно усилят его демократизацию. По ряду причин я решил, что не буду главой правительства, не буду даже иметь решающего голоса в тот день, когда Тибет вновь обретет независимость. Следующий глава тибетского правительства должен быть избран народным голосованием. Подобная реформа имеет множество преимуществ, и она позволит нам стать подлинной и полноценной демократией. Я надеюсь, что благодаря этим изменениям наш народ сможет ясно высказаться по поводу решений, касающихся будущего Тибета.

Наш демократический процесс касается тибетцев, живущих во всем мире. Я верю, что будущие поколения будут рассматривать эти трансформации как основное достижение нашего изгнаннического опыта. Точно так же как буддизм выковал нашу нацию, так и демократизация ― я верю в это ― усилит жизнеспособность тибетцев и позволит нашим ответственным институтам соответствовать их чаяниям и самым сокровенным надеждам[93].

Утверждение, что люди могут жить свободно, как равные в принципе и, следовательно, ответственные друг перед другом, прекрасно согласуется с буддизмом. Мы, тибетцы, исповедующие буддизм, уважаем человеческую жизнь как самый ценный дар, считая, что философия и поучения Будды ― это путь к высочайшей из свобод, цель, которая может быть достигнута как мужчинами, так и женщинами.

Будда видел, что цель жизни ― счастье. Он также видел, что если незнание заводит людей в путы недовольства и бесконечных страданий, то мудрость освобождает их. Современная демократия исходит из того, что все люди равны, что каждый из нас имеет право жить свободно и счастливо. Буддизм признает также, что люди имеют право на собственное достоинство, что все члены человеческой семьи имеют равное и неотъемлемое право на свободу. Имеется в виду свобода не только в политическом смысле, но и на базовом уровне, на котором каждый из нас должен быть избавлен от страха и нужды. Богат он или беден, образован или нет, родился в этой или другой стране, исповедует ту или иную религию, сторонник той или иной идеологии ― каждый из нас прежде всего человек, как все остальные. Мы не просто желаем быть счастливыми и не страдать, а вполне законно добиваться этих целей.

Институт, образованный Буддой, ― это Сангха, или монастырская община, соблюдающая демократические правила. В этом братстве все члены равны независимо от социальной или кастовой принадлежности. Единственное сохраняемое различие базируется на старшинстве пребывания в монашеском сане.

Личная свобода по модели Освобождения, или Просветления, была главной целью любой общины и достигалась совершенствованием сознания через медитацию. И всё-таки каждодневные отношения строились на щедрости, уважении и внимании к другим. У монахов не было своего жилища, они освобождались от собственнических чувств, но они не жили в полной изоляции. Обычай просить милостыню только усиливал сознание их зависимости. Внутри общины решения принимались голосованием, а раздоры устранялись приведением сторон к согласию. Таким образом, Сангха была образцом с точки зрения социального равенства, разделения ресурсов и демократических процессов.[94]

Во время своего пребывания в Китае в 1954 году Далай Лама заявлял, что марксизм вселяет в него энтузиазм, и признавал, что социалистическая экономика ближе к буддизму, чем дикий капитализм. В философии Маркса он действительно обнаружил дорогие буддизму принципы равенства и социальной справедливости: «Мой разум, возможно, еще более красный, чем разум китайских руководителей. В Китае же коммунистический режим правит, игнорируя коммунистический идеал», ― заявлял он уже в 2008 году, мечтая о синтезе между буддизмом и марксизмом, который мог бы принести хорошие плоды в политике.

Я уверен, что все соглашаются с необходимостью исключить из человеческих отношений насилие, но для полного уничтожения его надо проанализировать.

С чисто практической точки зрения можно предположить, что насилие иногда полезно. Многие проблемы легче всего решить силой. Но успех такого решения получается часто за счет попрания прав и благополучия других. Следовательно, подобное решение проблемы создает новую.

Насилие бесполезно, если для достижения мира приводятся серьезные аргументы. Но если некто ведом эгоистическими желаниями и не внимает логическим резонам, то насилие для него становится главным средством достижения цели. Даже в рамках простого семейного или дружеского разногласия свою позицию надо неутомимо защищать пункт за пунктом. А вот при нехватке разумных доводов спорящий обычно начинает злиться, что всегда было признаком не силы, а слабости.

В конечном счете очень важно проанализировать свои собственные мотивы и мотивы собеседника. Насилие и ненасилие могут принимать различные формы, которые трудно различить, если смотреть со стороны. Негативная мотивация лежит в основе подспудного насильственного поведения, хотя внешне человек может выглядеть любезным и ласковым. И наоборот, человек с искренней и позитивной мотивацией практически не проявляет насилия, даже если обстоятельства требуют некоторой строгости. Во всех подобных случаях, как я думаю, только сочувственная забота о благе ближнего может оправдать применение насилия.

Я слышал от некоторых людей с Запада мнение, что ненасильственный метод пассивного сопротивления, применявшийся Ганди, годится не для всех и что он лучше подходит для жителей Востока. На Западе люди более активны, они ждут скорых результатов в любой ситуации, иногда даже жертвуя жизнью. Я не думаю, что такая позиция всегда правильна. Наоборот, практика ненасилия во всех случаях приносит спасение. Просто она требует определенности. Хотя движение освобождения в странах Восточной Европы быстро достигло цели, ненасильственный протест по своей природе обычно требует терпения.

Я молюсь за то, чтобы сторонники демократического движения в Китае применяли мирные методы, несмотря на жестокие репрессии и трудности, которые их ждут. Я уверен, что это движение останется мирным. Большинство молодых китайцев, присоединившихся к нему, родились и выросли при очень суровом коммунистическом режиме. Но весной 1989 года они спонтанно приняли стратегию пассивного сопротивления, которую предпочитал Махатма Ганди. Я вижу в этом четкий признак того, что в итоге все люди предпочитают идти путем мира, несмотря на идеологическую пропаганду.