Мартин Винклер - Женский хор
Ланс! Ив Ланс был урологом, прежде чем стал работать в отделении неотложной помощи…
– Что сказал хирург?
– Что ты совершенно здорова, что делать операцию не стоит, а поскольку уверенности нет, я в вопросе твоего пола должен полагаться на свою отцовскую интуицию. А если ошибусь, еще будет не поздно помочь тебе выбрать тот пол, который тебе нравится…
Это невозможно, я должна была его слышать…
– Какой замечательный человек!
– Он оказался гораздо более мягким, чем педиатр. Он обращался с тобой бережно, взял тебя на руки, говорил с тобой, и ты открыла глаза, как тогда, когда я тебя купал через несколько минут после твоего рождения. А потом он посоветовал мне поскорее уйти из больницы, пока педиатры не успели до тебя добраться. И как можно скорее выбрать тебе имя. Я оставил тебя на час и, вернувшись из вынужденного похода к Мари-Луизе, получив фальшивый документ, который она заставила меня подписать и подписала сама вместо Камиллы, дал тебе имя. Когда я был подростком, у меня были друзья из Квебека, которые никогда не звали меня Джоном, а только Жаном. Когда я был ребенком, я смотрел сериал I Dream of Jeannie [93] . Я назвал тебя «Жан». По крайней мере, в этом я ошибиться не мог.
– Ты и в другом не ошибся, дорогой папочка. Ты почувствовал, что я – девочка, ты вырастил меня как девочку, и сегодня я готова тебе заявить – даже несмотря на то, что думаю как мужчина , – что твоя отцовская интуиция тебя не подвела.
– Знаешь, на этот счет у меня никогда сомнений не было…
...Рыцарь взял ребенка и спрятал в безопасное место.
– Но если я не интересовала Мари-Луизу, зачем меня водили по воскресеньям к бабушке с дедушкой?
Он почесал затылок и снова сел напротив меня:
– Ты не интересовала ее как личность. Но даже несмотря на столь неудобный факт и подпорченную репутацию от того, что ее дочь забеременела в шестнадцать лет, ты была ее трофеем, ты была ей нужна. Заставив меня подписать признание отцовства, Мари-Луиза захотела, чтобы я был в ее распоряжении, она хотела показывать тебя своим друзьям, когда ей заблагорассудится. Но я не позволил собой манипулировать до такой степени. Я был молодым психологом, мне было всего тридцать лет…
Столько, сколько мне скоро исполнится.
– …но я не вчера родился, и даже если она меня держала, то не контролировала. Я не был ее мужем, не был одной из ее дочерей. Она зависела от меня в такой же степени, в какой я зависел от нее. Я решил перейти в контратаку и стал являться в ее дом без предупреждения, чтобы выбить ее из колеи. Когда я являлся в самый разгар приема, на который не был приглашен, держа на руках восхитительную кроху, она не могла выставить меня вон: ты была ее внучкой… Наши внезапные визиты перевернули ее четко выстроенный мир с ног на голову, к тому же мы приходили в ее дом. Тогда она решила пойти на компромисс, и мы условились, что я буду приводить тебя каждое второе воскресенье. Ей это позволяло сохранить контроль, а мне облегчало жизнь. Кроме того, так Мари могла тебя видеть. А ты могла видеть свою мать. Мне хотелось, чтобы хотя бы издалека, но ты ее видела…
– Я не помню, чтобы ходила к ним после… похорон «тети Мари».
Его лицо впервые за все это время немного расслабилось.
– Мы приходили туда еще несколько месяцев. Через три недели после смерти Мари у твоего дедушки Луи случился приступ, после которого он потерял речь, стал нуждаться в помощи и… стал совершенно безразличным к придиркам супруги. Внезапно возле твоей бабушки не осталось никого, кого она могла бы подвергнуть тирании. Каждый раз, когда мы к ней приходили, она становилась все более раздражительной и нетерпеливой. Она уже не была властной женщиной, то холодной, как лед, то горячей, как вулкан, которая держала в страхе всех окружающих. Ей было больше нечего контролировать. Впервые в жизни она оказалась лицом к лицу с кем-то, кто ее совершенно не боялся.
– С кем?
– С тобой, милая моя! Подрастая, ты стала демонстрировать необыкновенную силу характера. В школе ты дралась со старшими детьми, которые обижали младших. Ты обожала некоторых учителей, но была беспощадна к тем, кто издевался над детьми. Что до твоей бабушки, то, когда во время наших визитов она хотела заставить тебя сказать или сделать то, чего ты не хотела, ты смотрела ей прямо в глаза и спокойно отвечала: «Нет, бабушка». Ты ее совсем не боялась. Ты никогда ее не боялась. Ты заговорила очень рано, и резко одергивала ее, особенно когда она обращалась к Мари. В три года, когда она обратилась к Мари в презрительной манере, ты посмотрела на нее и сказала: «Бабушка злая!» От этого она лишилась дара речи. Она никогда такого не видела. Позднее, когда тебе было семь или восемь лет, когда она начала ругать Луи за то, что он не может есть самостоятельно из-за паралича, ты взяла ее за руки, резко дернула и толкнула, сказав: «Оставь дедушку в покое!» Я очень хорошо помню эту сцену: она сидит на полу, ты стоишь напротив нее, сжав кулаки, в комбинезончике, и по ее глазам я понимаю, что она тебя боится. Она стала отменять наши обеды и вскоре дала мне понять, что больше не хочет нас видеть. А поскольку ты к ней не просилась… Через несколько лет старики погибли в автокатастрофе. За рулем была она…
– Сдохни, гадина! – пробормотала Сесиль.
– Ну вот, Sweetheart. Теперь ты знаешь все.
– Ммммм… Почти. В пазле остались дыры, нужно приподнять коврик и поискать потерявшиеся фрагменты, всего два или три…
– Какие?
– Ну, для начала, даже мертвые нуждаются в признании. Мари… мама… и Камилла заслуживают того, чтобы мы исправили то, что с ними сотворила Мари-Луиза, и чтобы правда была восстановлена. И потом, я так и не получила ответа на вопрос, который мучает меня с тех пор, как ты отправил мне свое первое письмо, в феврале.
– Какой вопрос? Почему я не рассказал тебе всего этого, когда твои бабушка с дедушкой умерли?
– Нет. Думаю, это мне известно. – Я ему подмигнула. – По крайней мере, я могу себе представить. Когда они погибли, мне было четырнадцать лет. Ты боялся – ведь ты настоящий психолог, – что это станет для меня слишком сильным ударом. Потом я занялась медициной и долго была одержима мыслью о восстановительной хирургии половых органов. Разве это был подходящий момент, чтобы волновать меня, раскрыв тайну нашей семьи? Короче, ты ничего не сказал, как и все родители, потому что ждал «подходящего момента». Только подходящий момент никак не наступал. В тот день, когда ты решил уехать и жить своей жизнью, ты не захотел рассказывать мне об этом в аэропорту и я тебе за это благодарна, Daddy.
Он рассмеялся:
– Вижу, курс психологии действительно пошел тебе на пользу!
Я откинула плед, встала, сделала два или три шага. Мне стало лучше, голова кружилась уже не так сильно.
...Ребенок вырос сильным и храбрым.
– Я этому научилась, но не на курсах и не… – я улыбнулась Жоэлю, – в постели… Вот уже несколько недель как я слушаю женщин, которые целыми днями рассказывают мне о своей жизни. Они помогли мне понять, что даже плохие мотивы можно уважать. Иногда у человека просто нет выбора. Мне действительно трудно признать то, что ты, с одной стороны, помог мне принять себя такой, какая я есть, а с другой стороны, не смог рассказать мне мою историю. – Я подошла к нему. – Только сегодня я уже знаю, что необязательно понимать все и сразу, что нужно время… Я потрясена, это правда, но меня это не убило. Я не хочу закрывать глаза на последствия, которые имели твои решения, как для тебя, так и для меня: ты решил подчиниться тирании этой женщины, чтобы защитить меня от ее зловредности… Ты мог бы от меня отказаться. Ты мог бы почувствовать, что Мари тебя предала, и перенести свою обиду на меня. Но нет. С твоей поддержкой я выросла, получила образование, которое хотела получить, и даже, против своей воли, не превратилась в полную дуру. А вчера я подумала, что абсолютно счастлива.
– Сегодня ты уже не счастлива?
– Я слишком потрясена, чтобы мыслить категориями счастья. Но я знаю одно: когда я родилась, ты был рядом; когда я росла, ты был рядом; вчера, когда я пережила самое сильное потрясение в жизни, ты был рядом. Я, человек, привыкший считать, что никогда не ошибаюсь, только и делаю что обнаруживаю, что так ошибалась с счастьем… Интересно, буду ли я отныне набирать номера телефонов с закрытыми глазами! А сегодня утром ты здесь, чтобы рассказать мне историю, которую мне было необходимо услышать. Ничто из того, что ты мне только что открыл, не ставит мою жизнь под сомнение. Напротив, отлично освещает некоторые ее аспекты.
И позволяет мне сложить оружие.
Сейчас я испытываю грусть и ярость, когда думаю о том, что пришлось пережить Камилле и Мари, но я не чувствую себя ущемленной этой трагедией и, самое главное, я не страдаю. (Я помассировала висок.) Просто у меня… очень сильно болит голова, но я думаю, что это неизбежно… в данном случае. Итак (я протянула руку к лицу папы и погладила его по щеке), я хотела сказать (глаза наполнились слезами, снова, черт, я-то думала, их больше не осталось )… Thank you, Dad [94] …
