Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века
На здешнем наречии «дуаньчжай» звучит, как и «дуаньцзай», – «оставить бездетным», но с выражением «дуаньцзы цзюэсунь», «остаться без потомства», это никак не связано, потому что женщины из Дуаньчжай могли нарожать полный дом детей любому, кто брал их в жены.
Дуаньчжай лежит на востоке карстового плоскогорья, которое простирается на тысячу ли. Здесь, на красноземе, непрерывной чередой встают невысокие холмы, они застыли в веках целой флотилией лодок с поднятыми парусами. Дуаньчжай расположен в самом конце этой флотилии, в трех ли на восток, – высокая гора, ущелье Дуаньгу, глубокая расщелина, по которой течет река, а если пройти по ущелью на восток еще полсотни ли, взору откроется величественная горная цепь Улин. Чего только нет в непроходимых лесах! Но вот уже двести лет, как братья Ма покинули деревню Хэйваньчжай, чтобы обосноваться в этой приютившейся на клочке краснозема деревушке, и вернуться уже не вернулись. Женщины рода Ма могли уходить в дом мужа, равно как Хэйваньчжай могли покидать лишь женщины рода Лун.
В каком колене предков деревню рода Ма стали именовать Дуаньчжай – неведомо. У мужчин рода Ма созвучие этого названия с «дуаньцзай» вызывало панический страх. В результате они с женами производили на свет детей одного за другим, как помешанные.
А краснозем родит скудно. Вокруг все больше оголенная горная порода, а на разбросанных тут и там клочках земли слой краснозема тонкий, и деревца на нем невысокие, расти они хоть тысячу лет. Эти участки земли в несколько десятков му разбросаны по впадинам и извивам гор, и им давно уже не прокормить расплодившийся за несколько поколений род Ма. Вот предки дуаньчжайских и установили за правило: всем после третьего по старшинству в семье жить в Дуаньчжае не позволялось.
Дуаньчжайские давно хотели поменять название деревни, однако ни одно новое не прижилось, и чужаки привычно называли их по-старому. Жители деревушки перестали задумываться над сменой названия еще и для того, чтобы сыновья и внуки, уехавшие в другие края на заработки, могли найти родные места, когда приедут на побывку.
Ма Девятый, единственный из девятых по старшинству, остался жить в деревне по очень простой причине: из старших у него была лишь одна сестра.
Ему шел уже шестой десяток, он сгорбился, морщинистое лицо напоминало торчащий из краснозема валун – обветренный, омытый дождями. Перекрестные узоры от эрозии на нем, похожие на шрамы от меча, могли образоваться не за день-два и не за год-два, они формировались десятилетиями, столетиями, тысячелетиями. Ведь для камня десять тысяч лет – что для человека день, верно?
Под ударами весла разлеталось отражавшееся в воде небо, скользящая вперед лодка рассекала облака. Ма Девятый не улыбался, но из полуоткрытого рта вырвалась пара смешков, через щербины в когда-то белоснежных, а теперь желтовато-черных зубах с шипением вылетал воздух, отчего смешки эти походили на всхлипывания.
Если не считать детство, когда он еще не понимал, что к чему, за прошедшие годы Ма Девятый никогда не смеялся. А все из-за Старшого Луна. Заправлявший в Хэйваньчжае Старшой Лун в живых его оставил, но жизнь Ма Девятого проходила больше по ночам. Чтобы понять, почему Ма Девятый, простой житель Дуаньчжая, порвал отношения с внушительным и воинственным Луном, нужно рассказать об отце Ма Девятого, которого звали Лао Дао – Старина Нож.
Дело было семьдесят пять лет назад. Лао Дао решил померяться искусством владения ножом с человеком по прозванию Лао Лан – Старина Волк. А слова у Лао Дао с делом не расходились. Ножом он владел отменно, бил без промаха. Этим он и славился, в этом у него была вся жизнь.
Черные вихры, как щетина дикого кабана, свирепый взгляд на загорелом, цвета старой бронзы, лице – настоящая гора мускулов. Всякий раз, когда его начинали расхваливать, Лао Дао поднимал бровь и, поигрывая мышцами, выплевывал толстыми губами: «Ничего особенного, всего лишь мастерство».
Это выражение он выучил в единственной хэйваньчжайской частной школе почтенного Фэна. В устах Лао Дао, с его внешностью, это смиренное речение тысячелетней древности[69] звучало заносчиво.
Лао Лан тоже славился в тех краях мастерским обращением с ножом, ловкостью и точностью, да и смельчак был отчаянный, на ходящих по земле зверей охотился без ружья. Как-то раз встретил дымчатого леопарда и сразил его парой ножей: одним попал в горло зверя, другой вонзился в сердце. Густобровый, большеглазый, Лао Лан тоже мог похвастать выпирающими загорелыми мускулами, которые блестели как зеркало.
Прозвание свое Лао Лан получил не зря: завидев его, женщины спешили скрыться. А тут он и вовсе разошелся: надо позволить себе такое – тронуть Мэй До, женщину Лао Дао, первого клинка в округе. Ясное дело, чьей еще могла быть первая красавица в тех краях? И как еще расценить подобную дерзость Лао Лана? Только как вызов Лао Дао.
Родители Лао Дао умерли, когда ему было четырнадцать, остался у него лишь старый пятилетний пес. Когда Лао Лан умыкнул возлюбленную Лао Дао, именно этот пес и вытащил из зарослей травы за штаны не успевшего натянуть их Лао Лана, этакое неопровержимое доказательство.
Когда Лао Лан вместе с той женщиной показался на околице, перед ними, словно вихрь, возник Лао Дао со своим псом. Стоило ему встать поперек улицы, как он своим массивным корпусом загородил весь проход. Брови взлетели вверх, нож вытащен из ножен. Лао Лан отступил на десять шагов – само воплощение отчаянной храбрости – и сложил руки на груди в знак приветствия, мол, бросай свой нож. Лао Дао надменно расхохотался. Разве будет мастер по ножам в округе начинать? Да он первым ножом остановит нож Лао Лана в воздухе, а вторым поразит противника еще до того, как тот вытащит свой второй.
Лао Лан – и откуда только храбрость взялась? – тоже ни за что не соглашался метать первым.
Тогда позвали они рассудить их деревенского старосту, почтенного Фэна, старого сюцая[70], дававшего частные уроки в деревенской школе. Тот много повидал на своем веку и пользовался авторитетом у нескольких поколений деревенских. Почтенный Фэн не стал искать виноватого, как пристало бы деревенскому старосте, а лишь взмахнул иссохшей маленькой ручкой и порешил, что оружием одного будет нож, а оружием другого – ружье, каждый отступает на десять шагов и стоит не двигаясь. А кто первый, кто второй, решает жребий. В итоге Лао Лану выпало быть первым с ножом, а Лао Дао – вторым с ружьем.
Лао Лан в душе был доволен, Лао Дао же не сказал ни слова.
Отступив на десять шагов, Лао Лан сложил руки на груди и выдохнул: «Чэнжан»[71]. Эта вежливая формула выдавала его уверенность, что он одним броском отправит Лао Дао на тот свет.
Почтенный Фэн в ножах не смыслил, вот и повелел стоять не двигаясь. Как тут проявишь высокое искусство уходить от ножа? Погубил Лао Дао почтенный Фэн, нож Лао Дао проворнее, но его не вытащишь.
Лао Дао понял, что ему конец, и сердце, его по правде говоря, окаменело. Достал он из-за пазухи кусок мяса и бросил псу. Кусок был у него последний. Пес ловко подпрыгнул и проглотил его. Потом Лао Дао высоко поднял голову, взметнул брови и, выпучив налившиеся кровью, как у быка, глаза, злобно уставился на Лао Лана: хотелось видеть, как полетит нож, который вонзится ему в грудь.
«Следи за ножом!» – прозвучал дикий вопль Лао Лана. Сразу вслед за этим нож вылетел у него из руки и подобно молнии полетел прямо в грудь Лао Дао. Раздался надсадный вой, но упал не Лао Дао, а его свирепый и проворный пес. Нож глубоко вошел ему в горло, даже ручки не видно, из пасти свешивалась красная бахрома на конце. Когда нож вылетел из руки Лао Лана, пес в прыжке перехватил его. Проглотить нож не удалось, он оглянулся на Лао Дао округлившимися глазами, вильнул хвостом и рухнул.
У Лао Лана аж глаза на лоб полезли и язык отнялся.
Лао Дао хотел было тоже взяться за нож, но почтенный Фэн не позволил: мол, нож у первого, у второго – ружье, как уговорились, слово не воробей. Делать нечего, пришлось Лао Дао просить принести ему охотничье ружье. Он выменял его на шкуру тигра у англичанина, искавшего здесь месторождения киновари.
Неторопливо подняв ружье, он прицелился в Лао Лана. Лао Дао был первым не только в метании ножей, стрелок он тоже отменный, стоило ему нажать спусковой крючок, и Лао Лан точно покойник.
Перепуганная Мэй До бросилась к Лао Дао, обхватила его за ногу и стала умолять опустить ружье и смилостивиться.
Лао Лан разразился бранью, обозвал ее дрянной бабой, мол, помру, так помру достойно, шла бы ты со своими причитаниями!
Мэй До метнулась к нему и загородила собой со словами: «Если умирать, умрем вместе».
Но Лао Лан пинком отшвырнул ее на землю и заорал: «Подумаешь, умереть! Лао Дао, сукин сын, стреляй, если ты настоящий мужчина, убей меня, я твою женщину взял и пса твоего убил». Ни капли страха у этого Лао Лана, он, как говорится, на смерть смотрел как на возвращение домой.
