Мануэль Скорса - Сказание об Агапито Роблесе
«Знаю, что зятя, моего Калисто Ампудию пытали из-за меня. Знаю, как ты каждое утро, покрыв голову шалью, стояла у дверей Полицейского управления. Видно, не смогла ты больше терпеть все это, и когда пробрался я в наш амбар, чтоб картошки взять…»
Все меньше да меньше наш ослик становился. Сперва с козленка величиной, потом с котенка, а после и совсем пропал. Читали мы «Отче наш» наоборот, от конца к началу, чтоб порчу снять. Нет, не помогло! Пропал осел, а потом на лошадей порча напала. Вы оке знаете Победителя. Вот и начал он сохнуть. С каждым днем становился все меньше, меньше…
«Доченька! Я борюсь против сильных, чтоб защитить слабых. Ты слабая. Прощаю тебя и твою мать. Скоро будет День заключенных. В этот день всем, кто в тюрьме сидит, всем до одного, разрешается свидание с родными. Приходите, не бойтесь. Может, не верите, что я вас простил, пусть тогда зять сначала придет, поговорим, сам увидит».
Брат Ригоберто насажал вокруг дома колючих кустов. Наутро колючки покрылись каплями крови – кто-то пытался прорваться к дому. Плакали мы…
Скоро порча нас всех одолеет. Шаг за шагом она все ближе подбирается. Сделай, говорю, что-нибудь, мамочка!
А что могла сделать наша мамочка? Только плакала.
– Иссохнем мы, как наша скотинка.
Сделай оке, говорю, что-нибудь, мамочка.
Начал сохнуть рыжий бык, стал с теленка.
– Вот так и мы высохнем, мамочка.
– Давайте снова читать «Отче наш».
Деревья и камни тоже ссыхались. Вы скрывались в горах, папа. Вас порча не задела. А мы сохли да сохли.
«…И принесите внука. Я хочу посмотреть на него. Я сделал ему деревянный автомобильчик. Красный автомобильчик с желтым рулем».
Однажды утром вы вернулись ненадолго домой. Мы плакали.
– О чем вы планете?
– Как не плакать? Скоро превратят нас в лягушек, папа.
Вы рассердились.
– Хватит глупости-то болтать! Неужто вы мои дети? Не верю! От кого вы родились? Смелым надо быть, никакая порча не одолеет.
Как же не одолеет, папочка? Шаг за шагом приближались к нам злые силы. То камень выпадет из стены, то ветка в саду обломится. С порчей никому не справиться. Это Виктория из Ракре напустила. Судья Монтенегро ее нанял. Хочет в зверушек нас превратить, чтобы вас напугать.
Через тридцать дней Эктор Чакон получил ответ. Обезумевший от радости, ворвался он в камеру.
– Прочти, кум! Ну-ка, что тут написано?
Выборный Роблес прочитал письмо.
– Твои родные приедут повидаться с тобой, Эктор. Жена твоя, дочь и внук. В День заключенных.
Обрадовался Сова. Здесь, в тюрьме, он был старостой группы из пятнадцати человек. Они плели корзины и другие вещи, по воскресным дням продавали. Так что денежки у Эктора водились: заказал он для родственников двенадцать пар обуви. Начальство разрешило угостить всех жаренным на угольях мясом. Теперь в тюрьме только и говорили о предстоящем роскошном пире.
Собрали деньги, купили свинью, барана, козленка, кур, закололи накануне, купили картошки, кукурузы, бобов, выкопали яму для костра.
Сова так и сиял весь. Наступил наконец, день свидания. Эктор нарядился в новое платье. Выставил в ряд двенадцать пар ботинок и деревянный автомобильчик. Делегация от заключенных отправилась к начальнику тюрьмы – просить водрузить флаг Перу над горкой разделанного мяса. Было десять часов. Сова просто изнемогал от нетерпения. Двор стал наполняться посетителями. Одиннадцать часов. Зажгли костер, стали жарить мясо. Двенадцать. Заключенные ели мясо, передавали друг другу кукурузу, крольчатину, лакомились умитас. Агапито Роблес наполнил миски Эктора. Сова поднял взгляд к безоблачному синему небу. Час дня. Я должен подождать своих. Два часа. Кушанья перестали дымиться. Три. Жир застыл в кастрюлях. Четыре. Машинально жевали жители Янакочи, грустно глядели на Эктора Чакона, оцепеневшего в тоске. В пять часов раздался свисток – свидание окончено. Бледный-бледный, с опущенной головой, стоял Чакон посреди двора. Поднял руки к небесам и возопил:
– Дочь моя предала меня, и я простил ее! К двадцати годам приговорили меня, и один только раз хотел я увидеть своих родных. Обещали они приехать и не приехали.
– Может, полиция не разрешила. – Агапито Роблес кашлянул. – Может, моторки не нашлось.
Блеснули на глазах Чакона жгучие слезы, одна, другая…
– Ничего не поделаешь, кум! Такая уж моя доля! И зачем только я на свет родился? Зачем смерть не приходит за мной? Для чего мне жить? Нет у меня родной души на этом свете!
– Не горюй, Эктор. Мы с тобой.
– Вы будете со мной несколько месяцев, несколько лет. А я останусь в тюрьме всю жизнь. Вы выйдете на волю и забудете обо мне. Я понимаю. Тот, кто свободен, всегда забывает. Я не сержусь.
И заплакал. Плачет Эктор Чакон, самый смелый человек в нашей провинции, горючими слезами обливается. Льются по щекам его слезы, застревают в морщинах. Долго рыдал он. Наконец затих.
– Где мои миски? – спросил спокойно.
Либерато подал ему миски с кусками жареного мяса. Стал Сова раздавать мясо.
– Ешьте, братья!
– Оставь себе, Эктор.
– Грешно еду выбрасывать. Берите! А башмаки где? – Снова уставил башмаки в ряд. Крикнул: – Кто хочет купить двенадцать пар замечательных башмаков, женских и детских? Отдаю по дешевке, за одну только кожу возьму!
Шесть часов. Засвистел часовой – пора на ночлег. Уже в дверях позвал Эктор Чакон:
– Подойдите ко мне, земляки, на минутку!
Отошли остальные заключенные в сторонку. Окружили жители Янакочи Чакона. Бледен был Чакон.
– Братья, – сказал он. – Уже целый год вы здесь, обвиняют вас в преступлении, которого вы не совершали.
– Год и десять дней; – поправил. Либерато.
– Не надо мне было соглашаться давать показания судье Монтенегро, – вздохнул Агапито Роблес.
– Он твои показания переделал по-своему. Да все равно судья всегда сумеет оклеветать нас. Так ли, эдак ли, а обвинили Совет общины, вот вы и сидите здесь. А за Янакочу и заступиться некому. Поместье «Уараутамбо» что хочет, то и творит. А что нам сказал в прошлом месяце выборный из Ярусикана, помните? Нарочно для этого из Хунина приходил. Говорит, в пампе люди решили бороться, решили вернуть свои земли. Общины постановили – взяться за оружие, у солдат да у полицейских отнять. А начинать надо с поместья «Уараутамбо». Его захватим – все, как один, бросятся в бой. Я помню, вестник из Хунина так и сказал: «Командование народными дружинами общин Паско требует взятия Уараутамбо, а этого можно добиться, только если выборный Агапито Роблес выйдет на свободу и поднимет свою общину». Поглядел Сова на своих земляков.
– Агапито Роблес выйдет на свободу!
– Но как? Меня же в убийстве обвиняют, как и вас. Покуда не найдется убийца, не выпустят.
– Убийца – я! Признаюсь, скажу, будто убил Отсеки-Ухо. Если надо, возьму на себя вину за все преступления, все, что свершены, свершаются или будут свершаться в нашей провинции. За кражи, убийства, насилия, мошенничества, за все, что угодно! Все беру на себя. Любое обвинение, любой приговор, любой позор будет для меня честью, если ты, Агапито, выйдешь из этой пакостной ямы. Я буду гнить здесь до конца своих дней, но ты возьмешь штурмом неприступное поместье «Уараутамбо». Недалеко то время. Вот победно выступает наша община. Мы идем, мы шагаем по своей исконной земле, которую у нас украли. Слышишь ты крики, видишь ли, как развевается наше знамя? Удирает судья Монтенегро, и с ним удирают все господа, все захватчики вашей земли!
Глава девятая
О свадьбе Маки Алъборнос с доном Солидоро Сиснеросом де ла Торре
– В чем дело, Нуньо?
– Мой хозяин просит разрешения видеть вас, госпожа.
Мака сидела на ковре в углу двора под сенью мастикового дерева, искала в голове у Генерала Крисанто.
– Где этот кровопийца?
– Ждет у дверей. Он привел музыкантов. Вы слыхали когда-нибудь «Андских щеглов», госпожа? Замечательно поют! Я ездил в Серро по делам и там их нашел, они играли на празднике в Ранкасе. Чего мне стоило уговорить их разорвать контракт. Но ради вас.
– Вот кстати! Генерал Крисанто как раз собирается делать смотр офицерскому составу. Скажи своему хозяину: музыкантов пусть оставит, а сам отправляется восвояси.
Огромный дон Мигдонио де ла Торре вошел, согнувшись, разгладил рыжую бороду. За ним – музыканты. Мака по-прежнему вычесывала вшей у Генерала Крисанто. Тот грыз яблоко, гундосил:
– До чего вкусный цыпленочек!
Генерал путал вкусовые ощущения. Ел курицу и восклицал: «Какая вкусная рыбка!» – или же ел персик, бормоча: «Что за вкусный шоколад!»
– Разрешите, Макита…
– Донья Мака.
– Разрешите, донья Мака, сказать, как я рад служить вам. Я знаю что вы любите музыку, и позволил себе привести сюда «Андских щеглов», знаменитый в наших горах ансамбль, чтобы они спели вам, какие вы захотите песни.
