Мартин Винклер - Женский хор
– Расскажите мне все…
*
И, ничуть не удивившись, она начала рассказывать.
Свою жизнь.
С самого начала.
В общих чертах и мельчайших подробностях.
Как будто ей было больше нечего делать, и нам тоже.
А он ее слушал. Почти не перебивая.
И ничего не записывал. И не смотрел на часы.
А время шло. Шло. Шло. И конца этому не было. Стрелка часов бежала по кругу, а за дверью был целый мир, и если так будет каждый раз, я никогда не успею на летучку по онкологии в час дня, нужно ему сказать, что я хочу туда пойти, чтобы поговорить о IV стадии, которую я оперировала на прошлой неделе, но которая отказывается от химиотерапии под предлогом того, что хочет быть в форме на свадьбе своей дочери, которая состоится уже через три недели. Нужно найти способ дать ей понять, что дело срочное, ее муж выглядел слишком встревоженным и не мог убедить жену в том, что рак груди с метастазами по всему телу – не шутка, но если Карма проводит столько времени с каждой девкой, которая приходит к нему на прием, то я не… И когда это наконец закончилось, он написал в карте два слова и закрыл ее. И начал с ней говорить. И я не понимала ни слова из того, что он ей рассказывал, настолько я была на нервах, разочарована и разгневана тем, что меня вот так водят за нос. И в довершение всего он не запустил руку в выдвижной ящик, не достал рецепт, не открыл большую красную книгу… и ничего ей не прописал!
*
– Большое спасибо, доктор, – улыбнувшись, сказала пациентка.
Она вышла из кабинета. Он последовал за ней, положил карту на стойку регистратуры, собрался взять другую белую карту, лежащую сверху, но внезапно отдернул руку, показал, чтобы я вошла в кабинет, вошел сам, закрыл за собой дверь, прислонился спиной к стене и, убрав руки за спину, посмотрел на меня:
– Что вы думаете об этой консультации?
Чтобы не взвыть, я стиснула зубы. Это третья девушка, которая приходит к нему и жалуется, что ей плохо от ее таблеток. Если так будет каждый день на протяжении шести месяцев, я подохну.
– Она не произвела на меня никакого впечатления.
Он внимательно посмотрел на меня, нахмурив брови:
– Вас ничто не удивило?
– Нет… У этой девушки ничего серьезного.
Он скрестил руки на груди:
– О чем она нас попросила?
– Она сказала, что больше не переносит свои таблетки. Это очень простой случай. Можно было уложиться в пять минут.
И не тратить полчаса на бесполезную болтовню, но я ему этого не сказала – я была в бешенстве, но еще не сошла с ума, и это неважно, что он меня бесит с самого первого дня…
– Правда?
Он склонил голову набок и указал на кресла для пациентов:
– Садитесь.
Он устроился в своем кресле на колесиках, положил локти на стол, соединил ладони и спросил:
– Что именно вам не нравится?
Я усмехнулась, настолько он был нелеп. Я положила руку на стол и, желая дать ему понять, что хватит шутить, сказала:
– В какую игру вы играете?
Улыбка исчезла с его лица.
– По-вашему, я играю?
– Понятия не имею! В любом случае, хочу вам сказать, что я – не одна из ваших пациенток. И ваши методы мне непонятны.
– Очевидно. Потому что я не играю в доктора…
– Что?
Его лицо стало твердым, и он зарычал, как бульдог, готовый укусить:
– Я поступаю не так, как все так называемые профессиональные врачи, которые считают себя влиятельными лицами и принимают мужчин и женщин в презрительной и авторитарной манере. Когда лечишь, нельзя вести себя как судья… Или как полицейский. Каким врачом хотите быть вы? Целителем или полицейским?
Я почувствовала, что покраснела до ушей от ярости и разочарования. За кого он себя принимает? Я окончила институт пять лет назад.
– …и не надо рассказывать мне о том, как принято работать у вас. Я начал читать ваше досье, но оно настолько безукоризненно, что я его тут же захлопнул. Вся информация, которую вы зазубрили наизусть, чтобы сдать экзамены, либо устаревшая, либо неполная, либо недостаточная, либо ошибочная. А зачастую и то, и другое, и третье сразу. На этих проклятых французских факультетах врачей уродуют до такой степени, что, получив диплом, они воображают, что знают все и им больше нечему учиться.
Черт! Хватит читать мне мораль! Если бы у меня был выбор, меня бы уже не было в этом городе, в этой клинике, а уж тем более в этом отделении. Если он думает, что…
– …и речи быть не может о том, чтобы продолжать в том же духе, мадемуазель. (Он сделал ударение на слове «мадемуазель».) Так что давайте заключим мир. То, что вы обо мне думаете, меня не интересует. У вас нет передо мной никаких обязательств. Но у вас есть обязательства перед пациентками, которых здесь лечат. Итак, первое: или вы будете вести себя подобающе…
Я негодующе выпрямилась:
– Но я не понимаю…
– То есть без вздохов, иронических улыбок и обидных замечаний, вроде тех, которые вы произносите про себя, но так громко, что их слышно за километр… Или вы уйдете отсюда и постараетесь объяснить Коллино, почему я вас прогнал. Наверняка он найдет, куда вас пристроить до тех пор, пока вы не получите свою должность заведующей в Бреннсе, Париже или черт знает где еще.
Откуда этот мерзавец все знает?
– Итак, я повторю вопрос: чему вы собираетесь здесь научиться?
Я посмотрела на него. Он не шутил. Но нельзя позволить ему загнать себя в угол. Если я стану сопротивляться, он меня прогонит. Итак, я проглотила слюну, а вместе с ней свою ярость.
– Как можно большему, мсье.
– Отлично. Тогда измените свое поведение.
– Что… вы имеете в виду?
– Не судите женщин. Слушайте их.
– Но я их не сужу…
Он устало покачал головой.
– Пациентка, которая только что была здесь, о чем она нам рассказывала? – спокойно спросил он.
Я хотела ответить: «О своих таблетках», но его взгляд меня остановил. Я так и осталась сидеть с открытым ртом, ничего не сказав.
Вдруг он достал из выдвижного ящика блок бумаги в линейку, поднялся, дал знак следовать за ним, вышел из кабинета, пересек коридор и открыл дверь кабинета напротив:
– Присядьте здесь и напишите все, что вы почерпнули из этой консультации. Когда закончите, зайдите ко мне.
Затем, не сказав больше ни слова, он втолкнул меня в кабинет и оставил там одну.
ОТЧЕТ
Ты увидишь, друг мой, способна ли я составить отчет в надлежащей форме, эта девка вывела меня из себя, но я, тем не менее, услышала большую часть ее стенаний, и это пока еще не улетучилось из моей головы, а ты… ты ведь даже не задал ей вопросов, это грубейшая ошибка, но у меня, друг мой, у меня феноменальная память, я запоминаю все, так что, если ты думаешь, что загнал меня в тупик, ты ошибся, ты попал пальцем в небо, и я не доставлю тебе удовольствия вышвырнуть меня вон.
Я бросила тетрадь на заваленный стол, устроилась поудобнее и стала яростно писать.
*
Женщина, 28 лет, общее состояние хорошее, среднего роста, вероятно, небольшой избыточный вес.
Половая зрелость: не знаю. Она об этом не говорила. Ах да, он спросил, когда у нее начались месячные. «Э… в двенадцать? Я была в пятом классе». У меня, например, они начались, когда мне было почти пятнадцать, и подружки все время приставали ко мне, повторяли, что мне нужно к врачу а я их посылала к черту не могло быть и речи, чтобы старый хрыч меня лапал. Впрочем, я была очень довольна, что их у меня не было, когда подружки об этом говорили, я бесилась, у меня не было времени на эту чушь, и в тот день, когда это со мной случилось… Разумеется, эго произошло в спортивном зале, мы играли в баскетбол, я обожала баскетбол и была вся потная, пот лил с меня градом, и вдруг Карина сказала: «Осторожно, у тебя начались», – и я никак не могла понять, о чем она, пока она не указала на мои бедра, и я увидела, что то, что по ним стекало, было не потом, а кровью, и я подумала, что умру со стыда, убежала в раздевалку и, когда посмотрела на себя в зеркало, я себя возненавидела, а подружка моего папы, девица, с которой он тогда встречался, сказала с облегчением: «Теперь ты женщина, дорогуша, когда твой отец сказал мне, что у тебя их до сих пор нет, я подумала, что они никогда не придут!» Я готова была убить эту дуру я больше никогда не надевала шорты, и у меня пропало всякое желание играть в баскетбол, где соперники только и делают, что пялятся на твои бедра.
Гинекологические анамнезы: Ну здесь мне почти нечего написать, поскольку она не перечисляла все микозы, вагиниты, вульвиты и другие радости, которые случаются, как только дамы начинают позволять себя лапать всем кому попало… и даже раньше… Она сказала только: «Я пью таблетки с четырнадцати лет». Не понимаю, зачем девчонки начинают так рано спать с мужиками, и в двадцать-то лет от этого мало удовольствия, а уж в четырнадцать!
Акушерские анамнезы: ДПБ в семнадцать лет (неудивительно, если начинаешь трахаться раньше, чем успела вылезти из материнских юбок…), первая беременность в двадцать один год – кесарево сечение (страдание плода во время схваток), повторное ДПБ через пять месяцев. (Она что, не умеет предохраняться, эта идиотка? Какие же они тупые, все до одной… Да и мужики у них не лучше…) Третья беременность за двенадцать лет. (Сколько же ей лет?) Двадцать восемь. (Она выглядит гораздо старше. Уставшей и несчастной.)
