Орхан Памук - Снег

– Этот человек – сумасшедший. Он навлечет на всех нас беду. Кадифе нельзя выходить на сцену!

– Да, пусть она не выходит, – сказала Ипек. – Но если мы скажем, что это ваша мысль, а вы, папочка, знаете Кадифе, она на этот раз проявит упрямство и откроет голову.

– Хорошо, и что будет?

– Пусть Ка сразу же идет в театр, чтобы убедить Кадифе не выходить на сцену! – сказала Ипек, повернувшись к Ка и подняв брови.

Ка, долгое время смотревший не в телевизор, а на Ипек, не понял, в результате чего появилась эта мысль, и заволновался.

– Если она хочет открыть голову, пусть откроет дома, когда все уляжется, – сказал Тургут-бей Ка. – Сунай сегодня вечером в театре непременно устроит провокацию. Я очень жалею, что поверил Фунде Эсер и поручил Кадифе этим сумасшедшим.

– Папочка, Ка сходит в театр и убедит Кадифе.

– До Кадифе дойти теперь можете только вы, потому что Сунай вам доверяет. Сынок, что случилось с вашим носом?

– Я поскользнулся и упал, – сказал Ка виновато.

– Вы и лоб ударили. Там тоже синяк.

– Ка весь день бродил по улицам, – сказала Ипек.

– Отведите Кадифе в сторону, чтобы не заметил Сунай… – сказал Тургут-бей. – Не говорите ей, что услышали это от нас, и Кадифе пусть не проболтается, что это сказали вы. Пусть она совсем не спорит с Сунаем, пусть придумает какую-нибудь уважительную причину. Лучше всего пусть скажет: «Я больна, голову открою завтра дома», пусть даст слово. Скажите ей, что мы все очень любим Кадифе. Доченька моя. – Глаза Тургут-бея на мгновение увлажнились.

– Папочка, я могу поговорить с Ка с глазу на глаз? – сказала Ипек и подвела Ка к обеденному столу, на который Захиде успела положить еще только скатерть. Они сели.

– Скажи Кадифе, что Ладживерт хочет этого, потому что попал в затруднительную ситуацию, в сложное положение.

– Скажи мне сначала, почему ты передумала, – сказал Ка.

– Ах, милый, нечего сомневаться, поверь мне, я всего лишь считаю, то, что говорит отец, – верно, и все. Уберечь Кадифе от беды, которая случится сегодня вечером, для меня сейчас важнее всего.

– Нет, – настороженно сказал Ка. – Что-то произошло, и ты передумала.

– Бояться нечего. Если Кадифе собирается открыть голову, то сделает это потом, дома.

– Если Кадифе этим вечером не откроет голову, – сказал Ка осторожно, – то дома, рядом с отцом, никогда не откроет. И ты это знаешь.

– Прежде всего важно, чтобы моя сестра вернулась домой целой и невредимой.

– Я боюсь одного, – сказал Ка. – Того, что ты что-то от меня скрываешь.

– Милый, ничего такого нет. Я очень тебя люблю. Если ты хочешь быть со мной, то я сразу же поеду с тобой во Франкфурт. Ты увидишь, как я со временем там привяжусь к тебе и влюблюсь в тебя, и забудешь нынешние дни, будешь любить меня и доверять мне.

Она положила свою руку на влажную и жаркую руку Ка. Он ждал, не веря в красоту Ипек, отражавшуюся в зеркале буфета, в сверхъестественную притягательность ее спины в бархатном платье на бретельках, в то, что ее огромные глаза так близко от его глаз.

– Я уверен, что произойдет что-то плохое, – сказал он потом.

– Почему?

– Потому что я очень счастлив. Совершенно неожиданно я написал в Карсе восемнадцать стихотворений. Если я напишу еще одно, то получится книга стихов. Я верю, что ты хочешь вместе со мной поехать в Германию, и чувствую, что меня ожидает еще большее счастье. Но также я понимаю, что этого счастья для меня слишком много и что непременно случится несчастье.

– Какое несчастье?

– Например, как только я выйду, чтобы убедить Кадифе, ты встретишься с Ладживертом.

– Ах, какая глупость, – сказала Ипек. – Я даже не знаю, где он.

– Меня избили за то, что я не сказал, где он.

– Смотри не говори никому, – сказала Ипек, нахмурив брови. – Ты скоро поймешь глупость своих страхов.

– Ну, что случилось, вы не идете к Кадифе? – спросил Тургут-бей. – Через час и пятнадцать минут начинается спектакль. По телевидению также объявили, что дороги вот-вот откроются.

– Я не хочу идти в театр, я не хочу выходить отсюда, – прошептал Ка.

– Мы не сможем убежать, оставив Кадифе несчастной, поверь мне, – сказала Ипек. – Тогда и мы не сможем быть счастливыми. Иди и во что бы то ни стало попытайся убедить ее, чтобы мы были спокойны.

– Полтора часа назад, когда Фазыл принес мне известие от Ладживерта, – сказал Ка, – ты говорила мне не выходить на улицу.

– Говори быстро, как я могу доказать тебе, что, если ты пойдешь в театр, я не сбегу, – сказала Ипек.

Ка улыбнулся:

– Тебе нужно подняться в мою комнату, я закрою дверь на ключ и на полчаса заберу ключ с собой.

– Хорошо, – весело сказала Ипек. Она встала. – Папочка, я на полчаса поднимусь в свою комнату, а Ка, не беспокойтесь, сейчас идет в театр поговорить с Кадифе. Не вставайте совсем, у нас наверху одно спешное дело.

– Да благословит его Аллах! – сказал Тургут-бей, но волноваться не прекратил.

Ипек взяла Ка за руку и, не отпуская ее, провела его через вестибюль и вверх по лестнице.

– Нас видел Джавит, – сказал Ка. – Что он подумал?

– Не обращай внимания, – весело сказала Ипек. Наверху она открыла дверь ключом, который взяла у Ка, и вошла внутрь. Там все еще чувствовался неясный запах ночной любви. – Я буду ждать тебя здесь. Береги себя. Не связывайся с Сунаем.

– Мне сказать Кадифе, что это ваше с отцом желание, чтобы она не выходила на сцену, или желание Ладживерта?

– Желание Ладживерта.

– Почему? – спросил Ка.

– Потому что Кадифе очень любит Ладживерта. Ты идешь туда для того, чтобы защитить от опасности мою сестру. Забудь ревность к Ладживерту.

– Если смогу.

– Мы будем очень счастливы в Германии, – сказала Ипек. Она обвила руками шею Ка. – Скажи мне, в какой кинотеатр мы пойдем.

– В Музее кино есть кинотеатр, где по субботам поздно вечером показывают классические американские фильмы без дубляжа, – сказал Ка. – Мы пойдем туда. А перед тем как пойти туда, в закусочной у вокзала мы съедим денер или сладкие маринованные фрукты. А после кинотеатра будем развлекаться дома, переключая каналы телевизора. А потом займемся любовью. Моего пособия и заработанных на встречах с читателями новой книги денег хватит нам двоим, и поэтому нам не останется ничего, кроме как любить друг друга.

Ипек спросила у него, как называется книга. Ка сказал.

– Красиво, – сказала он. – Давай, милый, иди уже, или мой отец опять будет волноваться и сам отправится туда.

Ка, надев пальто, обнял Ипек.

– Я уже не боюсь, – соврал он. – Но на всякий случай, если произойдет какое-нибудь недоразумение, я буду ждать тебя на первом поезде, который отправится из города.

– Если я смогу выбраться из этой комнаты, – улыбнулась Ипек.

– Смотри в окно, пока я не скроюсь за углом, ладно?

– Ладно.

– Я очень боюсь, что больше не увижу тебя, – сказал Ка, закрывая дверь.

Он закрыл дверь на ключ и положил его в карман пальто.

На улице он отправил двух солдат-охранников вперед, чтобы иметь возможность спокойно оборачиваться и смотреть в окно, где была Ипек. Он увидел, что Ипек смотрит на него, не двигаясь, из окна номера 203 на втором этаже отеля «Кар-палас». На ее плечи медового цвета, дрожавшие от холода в бархатном платье, падал желтоватый свет маленькой настольной лампы, который Ка больше никогда не забудет и воспоминание о котором в оставшиеся четыре года своей жизни будет связывать со счастьем. Ка больше никогда не видел Ипек.

40

Шпионить на две стороны, должно быть, трудно

Когда Ка шел к Национальному театру, улицы опустели и все ставни, кроме одной-двух закусочных, были закрыты. Последние клиенты чайных все еще не могли оторвать глаз от телевизора, поднимаясь со своих мест в конце длинного дня, который они провели за чаем и сигаретами. Ка увидел перед Национальным театром три полицейские машины с включенными мигалками и тень танка под дикой маслиной в конце одной круто уходящей вниз улицы. Вечером подморозило, но с сосулек, свисавших с карнизов, капала вода. Проходя под кабелем для прямой трансляции, натянутым над проспектом Ататюрка с одной стороны на другую, и входя в здание, он сжимал в кулаке ключ у себя в кармане.

Солдаты и полицейские, аккуратно выстроившиеся вдоль стен пустого зала, слушали отзвуки репетиции на сцене. Ка сел в одно из кресел и стал слушать отчетливо звучавшие реплики громкоголосого Суная, нерешительные и слабые ответы Кадифе с покрытой головой, слова Фунды Эсер («Кадифе, милая, говори искренней!»), которая то и дело вмешивалась в репетицию, размещая декорации на сцене (дерево, туалетный столик с зеркалом).

Пока Фунда Эсер и Кадифе репетировали одну из сцен, Сунай, увидевший огонек сигареты Ка, подошел и сел рядом с ним.

– Это самые счастливые часы моей жизни, – сказал он. От него пахло ракы, но он вовсе не был пьяным. – Сколько бы мы ни репетировали, на сцене проявится именно то, что мы будем чувствовать в тот момент. А вообще у Кадифе талант к импровизации.