Марк Хелприн - На солнце и в тени
Вошел Гарри в сопровождении Кэтрин. Они принесли поставленные друг на друга цилиндрические судки вроде тех, что производят для инвалидов (и которыми Хейлы пользовались для пляжных обедов), и столовое серебро, завернутое в тисненую льняную салфетку. Вандерлин встал, приветствуя Кэтрин, которая закрывала дверь левой рукой, держа в правой массивную фарфоровую чашку. Хотя при ее появлении он слегка поклонился, разговор уже начался и был сугубо прозаичным, без каких-либо предисловий.
– Вот, – сказал Гарри. – Кукурузная похлебка с обжаренной треской, салат, хлеб. Да, на кухне стоит бутылка пива. – Он пошел за ней, пока Кэтрин на скорую руку накрывала на стол.
– Право же, не стоило этого делать, – сказал ей Вандерлин. – Мне всего-то и нужно добраться до станции.
– Последний поезд уже ушел, – сообщила Кэтрин. Она подняла взгляд. – У вас есть билет? Или деньги?
Вспомнив, что бумажник лежал в утонувшем рюкзаке, Вандерлин покраснел, что, по мнению Кэтрин, было выражением глубокого стыда.
– Не беспокойтесь, – сказала она. – Мы об этом позаботимся. – И, чтобы не задеть его гордость, добавила: – Отдадите, когда сможете.
– Спасибо, – сказал он. Сердце у него билось так сильно, что от этого слегка покачивалась голова. Они накрыли перед ним ужин и, пока он ел, старались ни о чем не расспрашивать, а просто вести разговор. Когда он рассказывал что-то о себе, они отвечали тем же, и вскоре эта любезность обернулась откровенностью, пусть даже, в том или ином отношении и по разным причинам, преднамеренно завуалированной.
– Я потерял и лодку, и все свои деньги, – честно сказал он, хотя понимал, что при его появлении со стороны доков Монтока это звучит неправдоподобно.
– И обувь тоже? – спросила Кэтрин.
– Мне повезло, мисс, что я не оказался голым. И это была не игра в покер, это было кое-что гораздо серьезнее и взыскательнее, чем покер.
– У вас есть семья?
– Мы с женой живем на Северном побережье. – Здесь он заговорил с хитрой двусмысленностью. – Она помогает ухаживать за очень большим домом, а я летом иногда работаю в саду – когда не выхожу в море на лодке.
– Хорошо платят? – спросил Гарри.
– Гм! – сказал Вандерлин. – Плата никчемная. Мне придется перебраться в город и начать работать по-настоящему. Я, понимаете ли, предпочитаю находиться на свежем воздухе, но, кажется, эти дни миновали.
– Где вы научились говорить по-французски практически без акцента? – спросил Гарри, гадая, как этот садовник-рыбак стал франкоязычным агентом УСС[101].
– У своей матери, – сказал Вандерлин, осознанно открываясь и радуясь, что простая правда позволяет ему морочить собеседника дальше. – Она была француженкой. Она иногда приезжала сюда в начале восьмидесятых. Я родился в восемьдесят восьмом. В детстве я сначала заговорил по-французски. Я был там и во время Первой войны. – Все это было правдой. Нескрываемый восторг Вандерлина, вызванный возможностью использовать правду, чтобы замаскироваться, Кэтрин и Гарри представлялся гордостью простого человека тем, что он совершил нечто считавшееся для него недостижимым.
– Это безумие, потому что мой бизнес, наверное, на последнем издыхании, – сказал Гарри. – Но, если хотите, я могу дать вам работу. Может, ненадолго, но могу, если она вам нужна.
– Что за бизнес? – спросил Вандерлин.
– Изделия из кожи. Портфели, сумки, бумажники. Можем вас взять.
– А почему ненадолго?
На протяжении следующего часа, испытывая огромное облегчение и не упоминая ни одного имени, Гарри объяснял ему почему.
Утром, когда они ждали на станции прибытия раннего поезда из Монтока, небо было ясным, долетавший с моря прохладный бриз колыхал траву, теперь просохшую от дождя и золотистую в солнечном свете. Гарри заметил, что Вандерлин с такой естественностью, словно проделывал это множество раз, подошел к тому месту платформы, где останавливался клубный вагон[102].
– Я возьму билет, сейчас вернусь, – сказал Гарри и направился к окну кассы.
Накануне ночью, лежа в постели и слушая грохот прибоя, Вандерлин был преисполнен счастья, подобного которому давно не испытывал. Молодая пара приняла его таким, как он есть, лишенным всего, кроме знания французского. Они рисковали навлечь на себя гнев ее родителей, ставили на карту свою бе-зопасность, тратили свое время, а теперь и деньги, не ожидая ничего взамен. Уходя при дневном свете, он увидел, что это дом Билли Хейла. Стало быть, это Кэтрин, дочь Билли и Эвелин Хейл, которая настолько сильна духом и независима в суждениях, оставаясь при этом прелестной. Но кто он? То есть Гарри. Его бизнес катастрофически шел ко дну, жизнь подвергалась опасности. Из гордости он не хочет принять помощь, которую предлагает будущий тесть.
Вандерлин, благодаря навыкам выживания ставший необычайной наблюдательным, увидел, как Гарри у кассы методично кладет банкноты в тот же конверт, куда положил билет. На расстоянии это поняли бы немногие, но Вандерлина необходимость научила объединять самые мимолетные подсказки – вспышки света и цвета, изменения в походке, замеченные с расстояния в милю, скрытое выражение лица. В доме у бассейна, пока тянулась ночь и накатывало на берег море, он был исполнен благодарности. Хотя он не смог бы ни рассчитать это, ни предвидеть, их поступок, который не спас его физически – такое спасение ждало его где угодно менее чем в получасе ходьбы, – тем не менее даровал ему в его возрасте новую жизнь. Это было не тем, чего он достиг сам, но тем, что ему подарили. Это было чем-то большим, чем простое и щедрое деяние, но он не мог до конца понять, чем именно.
Обратно Гарри шел встревоженной походкой, потому что слышал, как поезд свистит на переездах, хотя при таком ветре, как в то утро, свисток локомотива был слышен за десять минут до того, как становилась видна его ослепительная фара, нарциссно-желтая даже при дневном свете. Гарри положил конверт Вандерлину в карман, потому что не хотел, чтобы тот заметил, каким толстым стал этот конверт, прежде чем окажется на ступеньках поезда.
– Напишите свое имя, адрес и телефон, чтобы я смог вам все вернуть, – сказал Вандерлин Гарри.
– Возвращать ничего не надо.
– Но я верну.
– Право же, не надо.
Вдали появилась желтая фара в убывающих клубах пара, она приближалась быстро, но сбавляя скорость.
– Пожалуйста, – попросил Вандерлин. – Мне надо вернуть сапоги, – речь шла о паре резиновых веллингтонов Билли, дорогих, британских, довоенных, – а потом, как же насчет работы?
Гарри быстро вытащил конверт и ручку и отошел, чтобы использовать в качестве подставки древнюю багажную тележку со стальными колесиками и деревянной платформой, поднимавшейся на три фута над землей. Слегка заржавевший коричневый стальной обод разогрелся на солнце, и чернила с его ручки разбрызгались между строк, оставив архипелаг крошечных клякс.
– Коупленд, – прочел Вандерлин. – Стало быть, это «Кожа Коупленда».
– Да.
– Нам бы не хотелось, чтобы вы выходили из бизнеса.
– Вы знаете нашу компанию?
– Конечно. В нашем поместье повсюду ее изделия.
– А кто хозяин поместья?
– Я дам вам знать, – громко сказал Вандерлин, когда подъехал поезд и над платформой распростерлось облако пара, скрывая у всех ноги: недоставало только крыльев и арф. Вандерлин сказал «Я дам вам знать» – чуть ли не с повелительным видом, словно привык так говорить. Это не было фразой из лексикона обездоленного рыбака.
Охваченный любопытством, всерьез озадаченный, Гарри вспомнил, что не знает, как обращаться к этому человеку.
– Как вас зовут? – спросил он, перекрывая шипение пара и журчание воды из котла остановленного локомотива.
Вандерлин, казалось, не был готов к такому вопросу. По крайней мере, в возрасте после четырех и до семидесяти человек обычно не медлит, называя собственное имя, но Вандерлин замешкался не меньше чем на полминуты. Он не мог воспользоваться ни одним из имен, которыми запасся, когда служил в УСС, поэтому стал откашливаться, чтобы прикрыть заминку. Гарри не мог этого понять, думая, что Вандерлин, возможно, был преступником. Но потом Вандерлин сказал:
– Бавкид.
– Бавкид?
Вандерлин кивнул.
– Это ваша фамилия?
– Да.
– А имя?
Вандерлин задрал голову и, словно сорвав фрукт, представил его со странным удовлетворением.
– Фил, – сказал он так, словно только что это придумал, как это и было на самом деле. – Фил Бавкид. – Он протянул руку, и Гарри пожал ее.
– Фил Бавкид, – повторил Гарри. – Звучит почему-то знакомо. Не знаю, почему.
Вандерлин окинул его надменным взглядом – странным, подумал Гарри, для неплатежеспособного рыбака, но тут же напомнил себе, что и сам является неплатежеспособным производителем.
– Здесь нас много. Можно проследить вплоть до того времени, – сказал Вандерлин с какой-то искоркой в глазах, – когда королева Елизавета даровала патенты на ловлю трески Хамфри Леммону и Реджинальду Бавкиду. (Леммон – мое второе имя.) Хотя они построили только летние жилища, мои предки жили здесь еще до прибытия «Мэйфлауэра» – так говорят. Но это не важно.
